Сюзана, Элизабет и я стояли на балконе, выходящем на улицу, в городской квартире моей семьи, шпионя за Антонио и Маргаридой. Сюзана и Элизабет не могли перестать хихикать, глядя на их поцелуи, но я была заворожена его прикосновениями к ней и её реакцией.

Маргарида стояла спиной к каменному зданию, а его правая рука возвышалась над её головой. Они жались друг к другу, как стебли лаванды между страницами книги.

Антонио скользил губами и умелыми пальцами по её коже, шепча что-то, слышимое только ей. Когда он приник ртом к её шее, веки Маргариды затрепетали, и она запрокинула голову назад, а её распухшие губы распахнулись в идеальной букве «О».

Я почти слышала её вздохи, почти чувствовала её удовольствие, как своё собственное.

— Эй, — окликнул их один из моих охранников, когда поймал нас за шпионажем. — Снимите комнату, если не хотите зрителей.

Они взглянули туда, где мы сгорбились на балконе за железными перилами. Маргарида отвернулась, но Антонио вздёрнул подбородок в нашу сторону с бесстыжей ухмылкой на великолепном лице.

Другой охранник выгнал нас с балкона, и больше я ничего не видела. Но это не остановило моё одиннадцатилетнее воображение от сценариев со страстными поцелуями и признаниями в неугасимой любви.

Той ночью я вспоминала их поцелуи вновь и вновь, и когда напряжение возросло, я перекатилась на живот и двигалась, прижимаясь к декоративной подушке, пока тело не задрожало.

Каждую встречу с ним после этого, каждое упоминание его имени, я представляла его губы на своих. Я фантазировала, что все его поцелуи принадлежат мне.

Затем убили мою мать.

И после этого я никогда больше не представляла поцелуи. Да и возможности встречаться с парнями больше не представлялось. Отец увёз меня в целях безопасности, и маленькая девочка с мечтами о страстных объятиях и романтической любви стала лишь короткой главой моей саги.

Но несколько месяцев назад Антонио приехал сюда к отцу. Я наблюдала за ним из окна спальни. На нём был приталенный костюм, облегающий его тело, как и нынешний. Он стал старше того мальчика, которого я помнила, и более серьёзным, но всё равно казался умопомрачительным.

Как бы мне ни хотелось, я не могла оторваться от окна… от него, полных губ и тёмных волнистых волос, которые были зачёсаны назад, а их концы едва касались задней части воротника. Походка Антонио была уверенной и твёрдой, как и всегда. Но издалека в нём была заметна грубость, которой раньше не было. Она добавляла ему загадочности, что делало его ещё более соблазнительным.

Даже если мне не следовало, даже если это оскверняло память матери, я сидела в комнате, пока он был внизу с умирающим отцом, и вновь фантазировала о поцелуе с ним.

Той ночью, когда заглушили свет и дом погрузился в тишину, я дразнила пальцами влажную возбуждённую плоть между бёдер, шептав его имя во тьме, пока извивалась на матрасе.

— Не считая того, что у тебя есть надежные люди, у тебя есть план относительно урожая?

Его низкий голос пугает меня. План? Только это я и слышу, и меня охватывает волна ужаса.

11

Даниэла

— Относительно управления сбором урожая, — объясняет Антонио, внимательно наблюдая за мной.

«Управление сбором урожая. Успокойся».

— Да, — отвечаю я, немного запыхавшись. — Всё готово.

Я так погрузилась в маленькую фантазию, что не заметила, как он закончил звонок и слово «план»…

«Тебе нужно собраться, Даниэла».

— Ничего необычного в этом году не будет относительно стоимости винограда в сравнении с прошлым годом, — добавляю я, всё ещё чувствуя себя не в своей тарелке.

Антонио пожимает плечами и опускается в кресло.

— Какая практичность. Мне нравится думать, что каждый год может быть славен урожаем высокого качества вплоть до самого конца. Но ты наверняка права.

Он выглядит менее взвинченным, и поскольку Антонио всё равно узнает, может, мне следует подкинуть немного дезинформации. Я уже проделала это с несколькими сотрудниками, так что они не будут обеспокоены, когда придёт время.

Если я заложу почву с Антонио, он не удивится, когда узнает, что я не в Порту, и сможет немедленно положить конец неизбежным сплетням. Чем меньше сплетен, тем быстрее обо мне забудут.

Мой пульс учащается, когда я готовлюсь незаметно солгать.

— Вообще-то, мы так хорошо подготовились к сбору урожая, что я собираюсь навестить пожилую тётю отца в Канаде. Она — моя единственная живая родственница. Они были близки, но он не сказал ей, что умирает, потому что она была слишком слаба для путешествий. Я скажу ей лично. Это было последней просьбой отца.

Он с неверием смотрит на меня. Возможно, слишком много информации за один раз. Словно спланированный рассказ. Изо всех сил стараюсь не съёжиться — это нелегко.

— Тебе кажется хорошей идеей покинуть страну вскоре после смерти отца?

— Он этого хотел.

Ну, он бы этого хотел, если бы был близок с тетей.

— Кто поедет с тобой?

— Я поеду одна, — уверенно говорю я, поскольку много раз прокручивала этот ответ в голове. Кто-то обязательно спросит — даже если это будет всего лишь управляющий виноградниками, Давид.

— Одна? — Антонио выпрямляется в кресле, впиваясь руками в обивку узких подлокотников. — Ты ездила куда-нибудь одна? Ты ходила на рынок без сопровождения?

«Нет, не ходила». Он по-прежнему невыносимый.

— Обычно я путешествую с Изабель. Но она переезжает, чтобы жить поближе к семье мужа. У них маленькая дочь, и им кажется, что растить её за городом было бы лучшим решением.

— Мне плевать на Изабель, — рявкает он. — По её виду не скажешь, что она себя-то сможет защитить, что уж до тебя. Я говорю об обученных мужчинах. Об охране.

Не знаю, что на это ответить.

«Нужно было помалкивать и позволить ему узнать об этом вместе со всеми остальными, когда ты благополучно покинешь страну».

Не знаю, что натолкнуло меня на мысль, что смогу манипулировать им, словно шпион под прикрытием Португальской Службы Безопасности и Разведки. Это было огромной ошибкой.

— Я лечу прямым рейсом, и в аэропорту меня встретит друг тети, — говорю я Антонио. — Я не планировала брать с собой охрану. Никто меня там не знает, поэтому я подумала, что будет вполне безопасно. Но ты верно заметил. Я пересмотрю свои планы.

Надеюсь, этого хватит, чтобы утихомирить его.

— Удивительно, что тебя не волнует, что скажут люди о женщине, путешествующей в одиночку, учитывая, что ты так боялась закрыть эту чертову дверь в собственном доме.

Он проверяет меня. «Держись».

Я смотрю прямо ему в глаза.

— Насколько мне известно, канадцев не сильно беспокоят женщины без сопровождения, как нас в Порту.

Его ноздри раздуваются, и Антонио рычит, как злая собака, когда поднимается на ноги.

— По-видимому, ты прекрасно справляешься.

Я тоже поднимаюсь, задаваясь вопросом, зачем он вообще приходил, но радуюсь, что почти избавилась от него.

Когда мы пересекаем комнату, Антонио останавливается и поднимает нашу с мамой фотографию со стола отца.

Пока он рассматривает её, я начинаю злиться. Не вырвать фотографию у него из рук стоит огромных усилий. Мне не хочется, чтобы маму ещё больше замарала ДНК Хантсмэнов.

— Сколько тебе на этом фото? — произносит Антонио тихим шёпотом почти благоговейно, и я немного расслабляюсь.

— Пять.

— Ты танцевала?

Я качаю головой, успокоенная чем-то в его голосе.

— Нет. Белый леотард и фиолетовая пачка были моим любимым нарядом. На нём были крошечные сверкающие бисеринки. Я надевала его так часто, как позволяла мама.

Почему я поделилась с ним этим важным воспоминанием? Почему?

Он сжимает моё запястье в жесте, который кажется интимным и ошеломляющим, странно успокаивающим и совершенно не свойственным ему. Это длится недолго, и я не успеваю вырвать руку, прежде чем всё заканчивается.