Как обычно, вернулась на место преступления, убедилась в его смерти и нашла те самые дневники и письма со стихами, которые были посвящены некоему романтически-идеализированному образу. Я узнала о том, что в его жизни была женщина, которую он так и не смог отпустить до самой своей смерти. Раз в неделю он писал ей стихи и складывал в конверты. На них не было адресата. Смею предположить, что ни одно письмо не было отправлено. Я забрала с собой дневники, но не посмела забрать конверты. Это был своего рода алтарь, такие вещи нельзя трогать. В тот момент я подумала о том, что, забрав его жизнь, не имею права забирать его любовь, он остался с ней в той комнате навсегда.
Безусловно, меня мучал вопрос о том, кем же была та женщина, что было между ними. Не нашла ни одного упоминания в записях. Видимо, эту часть своей жизни он не готов был оставить на бумаге. А может, этой женщины и вовсе не существовало. Они привлекли внимание с самого начала, было так любопытно их читать, что я просидела за столом несколько часов, не отрываясь от записей. Вряд ли сейчас удастся передать то удивление, когда, оторвавшись от них, возле меня лежало его холодное тело. После того дня во мне зародилось сомнение. Раньше в голову не приходили вопросы какой-то морали. После его смерти во мне не прекращается диалог. Возможно, причина в дневниках. Не знаю, как лучше выразиться, он увлек меня. С тех пор во мне живет ощущение того, что я убила единственного человека, которого могла понять. По правде говоря, терзает более фундаментальный вопрос: я убийца? Что забавно, раньше мне в голову не приходили подобные вещи, его записи породили некоторую рефлексию. Которая не дает покоя. Не считаю себя тварью, одержимой насилием, во мне нет звериной жажды, по крайней мере, теперь. Просто убивала людей за деньги и не думала об этом. Вероятнее всего, собаку я забрала из-за этих дневников. До этого мне не приходилось сталкиваться с сентиментальностью. Да и такой открытости в первую очередь перед собой я тоже не встречала. Возможно, большего всего она и тронула. Песик оказался очень милым. Я решила не менять ему кличку. Это было бы не очень правильно с моей стороны. Важно сохранять память, даже в таких мелочах. Кстати, его зовут Том. Меня немного тревожит, что самая откровенная часть дневников, проливающая свет на истинные причины самоубийства, никогда не откроется мне.
Его дневник заканчивается так: «Меня посещают мысли о самоубийстве, но я слишком ничтожен для того, чтобы осмелиться на это. Что будет с псом? Я решил пойти по пути наименьшего сопротивления».
– Как забавно, что его путь наименьшего сопротивления насколько повлиял на мою жизнь.
– Как думаешь, он заказал свое убийство из-за неразделенной любви? – решила уточнить Марго.
– Он был не настолько жалким, – резко отозвалась Софи.
Марго несколько раз перечитала записи Менилика и, глядя на Софи, начала монолог.
«Как же странно засыпать каждую ночь с черным образом. Его может заменить любой, мне начинает казаться, что эта абстрактная совокупность всего хорошего, что есть в этом мире. Он всегда рад мне, он так же стремится проникнуться другим человеком, как и я. Он так же ощущает себя беспомощным, жалким и слабым. И в то же время он так же всегда находит силы в себе, чтобы смотреть дальше, выше привычного представления о мире. Он так же пуст и тревожен. Он видит все несовершенство мира, его несправедливость, боль. Изобилие человеческих пороков, вывернутых наизнанку. Они не пытаются прикрыть их легкой тканью, они не хотят замечать их. После нескольких лет занятия проституцией я видела и слышала достаточно для того, чтобы сделать выводы. Слишком много несправедливости. Меня всегда так поражало прикосновение к чему-то искреннему. Вряд ли может быть прекраснее вещи, чем животрепещущая душа. Она словно проблеск чего-то настоящего в этом мире. Секундная вспышка, которую так легко упустить. Иногда мне кажется, что я устала от всего этого. Легко было жить в мире, который ограничивался только моими потребностями. И как оказалось тяжело жить в настоящем мире. Где люди не представляют большой ценности, в мире, где они просто функции для выполнения рутинных действий. Как странно осознавать, что моя жизнь была одной из форм этой функции. Она поглотила и не смогла переварить меня. Все, что осталось после этого времени, – это растекающаяся лужа блевотины из ненависти, боли, временами отчаяния и бесконечного желания близости с тем самым образом из моих грез. Знаешь, после его слов, мне кажется, я приблизилась к понимаю этого черного очертания».
– Страдаешь от одиночества? – спросила Софи.
– Не могу ответить на твой вопрос. Даже если и страдаю, то очень тяжело будет признать это, – ответила Марго.
– Да уж, мне тебя не понять. Я могу допустить, что человеку может быть нужен кто-то еще, но мне не понять.
– Не будем об этом, – сказала Марго, – почему ты начала задумываться о том, что убийца?
– Хороший вопрос! – воскликнула Софи. – Я пытаюсь себе ответить на это. Уже год хожу по кругу в своих мыслях. Кстати говоря, пока что не могу переступить через себя и взяться за работу. Каждый раз натыкаюсь на его мысли о своей жизни.
– Год – это долгий срок, к чему ты приходишь в своих размышлениях? – спросила Марго.
– К тому, что убийство – это противоестественная вещь для человека. Его дневники проложили какой-то мост между мной и человечеством. Раньше я не думала о других. А теперь мне известно, что у всех жертв была жизнь, семьи, какие-то ожидания и планы на будущее. История конкретного человека может так быстро оборваться, и… миг превратится в вечность. Холодную и пустую вечность, в которой больше нет ничего. Было просто не думать о своей жизни, и так тяжело ощущать себя каким-то злом. Не знаю, зачем говорю все это тебе.
– Ты кому-нибудь рассказывала о том, что происходит с тобой? – спросила Марго.
– Как-то особо некому, да и зачем? – ответила Софи.
– Например, затем, чтобы год не ходить по кругу с одной и той же мыслью, – рассмеялась Марго. – Знаешь, – продолжила Марго, – я всегда считала, что если ты хочешь добиться от кого-то искренности, то необходимо начинать первой. Начиная с ранних лет меня преследовала постоянная неудовлетворенность. Гонка за идеалом, к которому приблизиться невозможно. Шаткая психика с самого детства подвергалась «позитивной тирании». Так бывает, что в жизни ребенка есть родственник, требующий больше и больше. Это существо, прожившее пустую жизнь и не подвергающее себя хотя бы толике самоанализа. Постепенно разрушает личность беззащитного существа. Ради чего? Конечно же, во благо. Сейчас я уже не знаю, могу ли я судить таких людей. Они подобны калекам. Влачащим свое жалкое существование, но в то же время отчаянно цепляющимся за жизнь. Моя юность была насыщена на эмоции и саморазрушение. Зачастую алкоголя во мне было больше, чем крови. Я могла лежать в луже собственной блевотины. Присутствие на сомнительных вечеринках было неотъемлемой частью повседневности. Это все казалось забавным, но мне становилось мало. Работа не приносила достойного заработка, и я решила, что можно попробовать продавать свое тело. Ранее меня не особо посещали мысли о том, что движет женщинами, делающими выбор в пользу проституции. В общественном сознании преобладает идея того, что их на это толкает крайняя нужда. Возможно, для какого-то определенного количества людей это действительно так, у меня был немного иной путь. Деньги были весомым аргументом в пользу этого ремесла, однако мне хотелось еще больше втоптать себя в грязь. Порой необходимо дойти до края ради того, чтобы начать задаваться простыми вопросами, по типу: ради чего я это делаю? Действительно ли мне хочется смотреть на это тело, удовлетворяющее базовые потребности посредством моего? Я смогла прожить, не задавая себе лишних вопросов, несколько лет. Во мне произошли поразительные изменения, секс перестал вызывать хоть какой-то эмоциональный отклик. Деньги уходили так же быстро, как и приходили. Я стала функцией, мной мужчины удовлетворяли свои потребности, их деньгами я закрывала свои. А на выходе каждый из участников этой сделки уходил ни с чем. Мы были просто неотъемлемой частью общественного потребления друг друга. Странно это сознавать с течением времени. Финальной точкой стали неудачные попытки самоубийства. Я пыталась открыть бутылку вина ножом и разбила у нее горло, сложно описать это состояние. Потеряла сознание, очнулась спустя время. Не хотелось ничего, поэтому оставалось ждать. Меня нашла мать и вызвала скорую, где мне зашили руку и поставили на учет к психиатру. В психбольнице, кстати, я тоже лежала.
