В шестой раз Грозный «обрачился» со вдовой убитого опричниками дьяка Василисой Мелентьевой. Имя ее стало названием драмы Островского. В летописи Василиса названа «женищем», то есть гражданской женой. Но кажется, что этот брак был лучшим из возможных после Анастасии. Недаром бытовала легенда, что царь все же венчался с Василисой, причем в китайгородской земщине, в приходской церкви Космы и Дамиана в Старых Панах (Старопанский переулок, 4, нынешнее здание построено в XVII столетии). Однако век немолодой Мелентьевой отмерен коротко, как кратким было просветление в политике царя.

При седьмой жене, Марии Нагой, родившей царевича Димитрия, царь напоследок сватался к Елизавете I Английской и к ее племяннице Марии Гастингс.

Царский опричник, кажется, не может стать героем своего, отдельного романа: страшные орденские клятвы, отречение от матери, отца и самого себя должны бы не оставить места самости. Но отрекаясь в пользу своего царя – безудержного самостийника, опричник отправляет самость вместе с ним. Вопрос, чью самость. По смыслу клятв выходит, что чужую, государеву.

Насколько миф слагается по ходу исторического времени, опричник в самом деле заслонен фигурой своего царя; однако миф слагается и против хода времени, скажем, в позднейшей беллетристике, в поэзии. Задним числом опричник пролезает в первые любовники. Делает себя третьим, но уже в частных, а не царских любовных треугольниках.

Миф о купце Калашникове создает опричник Кирибеевич, поскольку создает коллизию. Калашниковы проживают в земщине Замоскворечья, Кирибеевич – понятно, в Занеглименье или в иной опричнине, откуда и приходит искушать Алену. Поединок происходит на Москве-реке, границе двух миров, в присутствии царя, фактического автора коллизии.

Поэма Лермонтова словно вырастает из отрывка Пушкина «Какая ночь! Мороз трескучий…», где выведен «кромешник удалой»:

Он пробирается верхом через неназванную площадь, вероятно Красную, которая «полна вчерашних казней». Конь пугается скакать под виселицей, служащей воротами на сторону желания. Стихотворение кончается или оборвано в момент преодоления препятствия.

Толстой в «Князе Серебряном» перечертил любовный треугольник в квадрат. Виновник драмы, один из авторов опричнины князь Афанасий Вяземский, преследует невесту земца князя Серебряного. В долгое отсутствие последнего, чтоб только не достаться Вяземскому, Елена Дмитриевна выходит за земского боярина Дружину Андреевича Морозова. Имя Дружина говорящее: Морозов – друг Серебряного.

Книга не топографична, говорится только, что хоромы Морозова стоят на берегу Москвы-реки и что Серебряный едет к ним через Балчуг, прямо и налево. Стало быть, опять Замоскворечье.

Опричное прелюбодейство – отрасль многообразного насилия над земщиной. Опричный царь оставил землю вдóвой, чтобы возвращаться князем; женихом, не мужем. Он отказался от владения, чтобы овладевать. Земля звала его назад, звала «прийти и володеть». Он приходил и «володел», но так, как ходят и овладевают лишь незваные. А чтоб уйти, он различил в Кремле две ипостаси: города и замка – и развел их по холмам. Отказ от царства означал отказ не только от Кремля, но и от принципа Кремля как города с дворцом. Дворец, двор государя, изошел из города и стал Опричным замком, тяготеющим над городом.

Эта архаика напоминала современность Западной Европы, виденную Грозным на ливонском фронте и, может быть, усвоенную так, как победители усваивают образы и опыт побежденных. Из встречи города и замка, из вражды и договора между ними Запад вывел свою Новую историю, в которую уже вступил ко времени военной встречи с Грозным. Теперь Средневековье проходило через кризис на стороне Москвы. Опричнина – черный пролог Нового времени России.

Настояние опричного царя на собственной приватности уже было предвестием иных времен. Тема лица, персоны еще не отделилась от царя, но сам он разделил уже в себе царское и человеческое. Дальше – хуже: человеческое в нем покинуло дворец, противостало царскому. Начавшись раздвоением личности царской, Новое время кончило раздвоенностью личности народной и победой самости над царством.

Южное Занеглименье, Арбат сделались первым поприщем, «вмещающим ландшафтом» этой самости. А значит, и любовной частности.

Любовный миф Арбата начат Грозным.

Свадебный поезд царя Михаила и царицы Евдокии (Стрешневой). Старинный рисунок

Помещение князей Черкасских в Арбате следовало общему и неопределенно древнему порядку. История домовладений на арбатском берегу Неглинной есть чтение начальной мизансцены города в понятиях мужского – женского. Вспомнить Ваганьковский двор Софьи Витовтовны.

Царицына родня селилась в Занеглименье, в виду или вблизи Кремля, в XVI–XVII столетиях. Статус арбатского нагорья был высок благодаря географической опричности, то есть рельефной обособленности от Кремля при тесной визуальной связи с ним. Не от того ли Занеглименье, Арбат попали и в саму опричнину?

Брат царицы Анастасии боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев основал Никитский монастырь, давший название улице (Большая Никитская, 7; снесен почти полностью). Монастырь был образован вокруг одноименной церкви, известной с 1534 года, когда в ней погребли «без всякой чести» обличителя Овчины князя Михаила Глинского. Легко предположить, что Глинский жил вблизи Никитской церкви и что место в этой части города он получил как названый отец великой княгини.

Вид Никитского монастыря. Гравюра XVIII века. Слева – Никитский собор

Палаты Стрешневых – Нарышкиных на Моховой, перестроенные для Архива МИД. Фото конца XIX века

На южном углу Воздвиженки и Моховой, на месте Государственной библиотеки (№ 3/5) при Михаиле Федоровиче Романове был помещен боярин Стрешнев, дядя царицы Евдокии Лукьяновны.

Тогда же половина бывшего Опричного двора вдоль Моховой (№ 4 по Воздвиженке) возвращена князьям Черкасским.

При Алексее Михайловиче стрешневский двор отошел Кириллу Полуэктовичу Нарышкину, отцу второй жены царя, Натальи Кирилловны. Отошла ему и дальняя половина бывшего Опричного двора (Воздвиженка, 6).

Наконец, во времена Петра часть бывшего Опричного двора по Моховой, угол Никитской (№ 9/1) принадлежала Апраксиным. Граф, адмирал Федор Матвеевич Апраксин был братом царицы Марфы – юной вдовы царя Федора Алексеевича. Есть надежда отыскать части апраксинского дома в «новом» Университете.

Итак, дворы царицыной родни на кромке Занеглименья в идее жалованные, а не исконные.

Исконными глядят другие дворы царицыной родни в Занеглименье – на гребне Страстного холма.

Во всяком случае, двор знаменитого московского семейства Кошкиных-Кобылиных, предков Захарьиных-Юрьевых, то есть Романовых, был родовым (Большая Дмитровка, 3, 5). После смерти Юрия (Георгия) Захарьевича Кошкина-Кобылина, деда царицы Анастасии, разъехавшиеся по городу Захарьины обратили старый двор в Георгиевский монастырь. Он просуществовал до 1815 года, когда собор и вторая монастырская церковь, отмечавшая, как говорили, место родового дома Кошкиных, стали приходскими. Обе сохранялись до советских лет.

В XVII столетии столь дорогой Романовым Георгиевский монастырь опекали Стрешневы, жившие выше по Большой Дмитровке. Дом Стрешневых, постройки XVIII века, можно видеть во дворе владения № 7. При Грозном этот двор принадлежал Собакиным, родне его третьей жены.