Интересно, что со временем представление о праведности в корне переменилось. Из волка в овцу. Этому немало поспособствовали литература и искусство. Ныне праведник – это человек убогий, немножко не в себе, бескорыстный. Жалеющий всех и вся князь Мышкин. Бальзаковский мученик честной коммерции Цезарь Бирото. Без лоха и жизнь плоха. Его дважды обманывают, навешивая громадные долги. Он, измучив всю семью, их гасит и сразу же умирает. «Вот она смерть праведника», – восхищается Оноре де Бальзак. Солженицынская Матрёна гибнет, обслуживая грязный интерес мерзких людей. Вывод: без праведника не стоит село, город и вся земля наша. Стоит, Александр Исаевич, ещё и как прекрасно стоит.

Зазвонил старый, ещё дисковый телефон так называемой «малой АТС». При советской власти – заветная мечта любого карьериста. Набрал три цифры и напрямую связался с любым высокопоставленным начальником в регионе. Секретаршам и помощникам поднимать заветную трубку строго запрещено. Каким-то невообразимым образом «малая» на десятки лет пережила социалистический строй, хотя прежнее значение уже полностью утратила. Первые малиновые пиджаки еще платили деньги за заветный номерок. А мобилка ее обесценила. Мне по «малой» звонит только один человек.

– Привет, турЫст!

– Не турист, а паломник.

– И скольких поломал?

– Да куда мне ломать, самого бы не сломали.

– Выяснил, за что они распяли нашего Христа?

– Выяснил, только не нашего, а своего. И не они, а римлянам подставили. Он менял, которые монеты для уплаты налога продавали, выгнал из храма. Курс у них был спекулятивный. И животных для жертвоприношений продавали в разы дороже. Потом сами еще и ели этих жертв. На системную коррупцию покусился. Такой бизнес решил сломать.

– И здесь всё из-за бабок. Интересно.

– Конечно. Ты не сидел бы на своем хуторе, а смотался со мной в загранку.

– А что там смотреть? Одни черные и пидерасы. Однако, пятница: повестка обычная.

– Да я же только прилетел. Дай отдышаться. Пропустим.

– Не-не-не.

– Тогда просто чайку попьём, покурлыкаем.

– Не-не-не-не. Что значит устал? И борщик, и бабы, и всё как положено.

– Нет у меня никаких сил. Считай, я заболел.

– Ничего, Светка Торнадо тебя вылечит. Она и мёртвого воскресит.

– Упаси бог, Торнадо, – сдался я. – В таком состоянии только рыженькая эта, маркетолог.

– Моника? Обижаешь. Она уже главный специалист управления потребительской сферы мэрии. Побеседуете сегодня на более высоком уровне. А я так и быть стану жертвой стихийного бедствия.

В мэрию он свою работницу по кличке Моника пропихнул с сохранением зарплаты у себя. Так расставлял верных людей в органах власти, для ускоренного решения вопросов на бюрократической ниве.

– Хорошо, в полпятого буду.

Вовка мне старый друг и партнёр, но мы разные люди. Я хоть и во втором поколении, но интеллигент. Много и с удовольствием учившийся. А он хуторской парнишка, который вошёл в элиту-номенклатуру только благодаря советской власти и природной сметке. Познакомил нас бывший партизан, Герой соцтруда и первый партийный секретарь передового богатого района Пахомов. Он понимал роль и значение прессы. С любым приезжающим в район журналистом встречался лично. Предложил внимательно приглядеться к хорошему хлопчику. «Хлопчика» он продвинул по комсомольской линии после двух случайных встреч с ним. Первый раз застал его с группой комсомольцев, выпивающих после субботника. Вылез из машины и огорошил затасканной партийной шуткой: «Ну что, комсомол, работаем как дети, а пьём как взрослые?». Володька не спасовал, хотя неожиданный визит первого секретаря повергал в шок даже матёрых хозяйственников.

– А вы посмотрите, как мы парк убрали! Пойдёмте, покажу.

Пахомов прошёлся по парку и остался доволен. Присел к нехитрой трапезе, плеснул глоток вина и, как всегда в таких случаях, рассказал байку о заснувшем на боевом посту подростке-партизане, которого за это решено было расстрелять. Поручили ему, лучшему другу. Привёл ли он приговор в исполнение, так и оставалось загадкой. Напомнив о суровых традициях отцов, он тут же перескочил на шутку. Что приколы и розыгрыши вселяют в подчинённых больше ужаса, чем разносы, я узнал у него. О них ходили легенды.

Как-то раз, объезжая поля, он увидел в лесопосадке председателя колхоза, секретаря парткома и главного агронома. Парторг, осуществляя руководящую и направляющую роль партии, как раз налил стакан водки, да так с ним и замер. Первый секретарь выдержал паузу и железным голосом отчеканил: «Водку пьёте в разгар уборочной? В такую жару?». Вытащил из окаменевших пальцев парторга стакан, выпил до дна, и сказал: «Красота!».

Второй раз он увидел Вовку, когда тот бегал у кромки поля и взбадривал команду трудных подростков, которую ему поручили тренировать. Вопреки всем правилам, он поставил его вторым секретарём райкома комсомола. Тот, окончив техникум, работал токарем в депо и без высшего образования для райкома не подходил по анкетным данным. Первым секретарём его всё же сделали после моей статейки, хотя он еще не закончил заочно институт.

Потом я ещё не раз писал о нём, и он быстро шагал по карьерной лестнице. А оказавшись в столице-станице, двигал уже меня. Ну, а шутнику-секретарю Пахомову, он при новом капиталистическом режиме соорудил на могиле мемориал из белого мрамора. Грузная, отнюдь не подростковая фигура в военной плащ-палатке за столом, на котором лежит автомат ППШ.

…Подъезжаю к гигантскому П-образному зданию, построенному пленными немцами. До нынешних мегамоллов и шопинг-центров оно было самым большим в городе. Там располагался проектный институт, а рядом – опытное производство. Володя умудрился возглавить этот институт накануне капиталистического переворота, спрыгнув с тонущего партийного корабля. По первому этажу здания шли бутики и рестораны, банк. Сверху – многочисленные офисы. А на территории опытного производства вырос гигантский молл «Променад», единственный в центре города и потому многолюдный.

На проходной меня ждал Вовкин помощник, известный профессор-историк Игорь Велигжанский. По Вовкиному определению, «умный парень, но дурной». В перестройку он стал рьяным демократом и депутатом. После путча его единогласно выбрали председателем областного совета.

– Он – наша совесть, – прочувственно высказалась редактор партийной газеты, которая до этого поливала профессора грязью.

После расстрела Верховного Совета в 1993 году местные советы распустили. В новый законодательный орган он не попал. «Совесть» новой власти только мешала. Профессорская зарплата была копеечной, и Вовка пригрел романтика, разрешив совмещать должность с преподавательской работой.

– Ну, зачем?! – жму я профессорскую руку. – Что я дороги не найду?

– Ты же его знаешь. Положено.

Мы двинулись по длинному коридору, сплошь завешанному картинами местных художников. В искусстве Вова, естественно, не соображал, но в голодные девяностые то ли из человеколюбия, то ли для порядка, за копейки скупал произведения искусства. Нефтяное благополучие многократно вырастило интерес к художествам. Некоторые местные творцы перебрались в столицу, а то и за границу. Картинки, приобретённые закрыть голые стены, стали ценным активом.

«Сиди, сиди», – одернул я встающего из кресла приятеля. Но он подошёл и обнял меня. Это, в многочисленном наборе приветствий, как и встреча на проходной помощником – высшая степень уважения. В зависимости от ранга посетителя, он или оставался неподвижным, или слегка откидывался в кресле, заставляя высказывать дело стоя, либо слегка приподнимался и показывал на стул, либо вставал в полный рост и протягивал руку. Стол пуст. Не держать на нем никаких бумаг его научила партия. Недоброжелатели написали анонимку в райком партии. Мол, на столе первого комсомольского секретаря лежит график менструальных циклов комсомольских активисток. Бывший партизан послал к своему любимцу-выдвиженцу заведующего орготделом. Тот вытащил из-под прозрачного пластика на столе искомый документ, и партизан разыграл воспитательное шоу. «Ты бы ещё в коридоре объявление вывесил. Что мне теперь из-за тебя партию обманывать? Или позору на всю страну набраться? – после фирменной долгой паузы сурово сказал: – Ладно, приму не смываемое пятно на партийную совесть».