При этом кому-то везло меньше и он становился тем, кого спустя 15 лет, когда он будет отдавать очередной долг Родине, станут называть коротким ёмким словом ЧМО. Ну, а кого-то будут чмырить.
Был у нас такой мальчик – Коля Паршунин. Невзрачный, худой, стриженный под ёжик, выглядевший намного младше остальных, но это было еще полбеды. Был у этого Коли Паршунина один серьезный изъян – он писался в кровать. Воспитательницы, вместо того, чтобы проявлять тактичность, поступали ровно противоположно – всячески публично его третировали. Даже придумали ему погонялово – Писулин. Как несложно догадаться, это все способствовало лишь ухудшению психологического состояния ребенка. Как-то раз (а дело было летом, когда детей и воспитателей вывозили за город) во время тихого часа Коля в очередной раз обмочился. Его, как обычно, подняли с кровати с большим скандалом. У воспитательницы в руках были ножницы: она готовила какую-то стенгазету или что-то для творческих занятий. И ей не пришло в голову ничего лучше, как «пошутить», что сейчас она Писулину отрежет пиписку. У несчастного Коли случилась истерика. Он повалился на пол, обеими руками вцепился в свое достоинство и начал биться в конвульсиях. Воспитательницы очень смеялись. Там вообще было много различных репрессий с сексуальным подтекстом. Например, ну в совке все делалось коллективно, в том числе у девочек была такая тема, как коллективное подмывание с последующей (коллективной же) заменой трусов. И то ли трусы вовремя не подвезли из прачечной, то ли еще какая-то хрень случилась, короче подмыться подмылись, а трусов нет. И тихий час. Не было бы особой проблемы, поскольку спальни мальчиков и девочек – в разных крыльях здания. Но тут были зафиксированы какие-то нарушения, за которые положено наказывать. Скорее всего, девочки «не хотели спать» – очень серьезное нарушение режима содержания! Естественно, провинившихся потащили через полздания отчитывать в спальню мальчиков. Просто отругать. Но обязательно в спальне мальчиков!
И вот картинка, воспоминания детства очень яркие и запоминаются надолго: стоит девчонка, лет пять нам тогда было, очень красивая, кстати, девчонка, звали ее Лена, фамилию не помню, с огромными глазами, как у куклы, с крупными темными локонами. Стоит, глотает слезы, переминается с ноги на ногу и пытается как можно ниже натянуть майку – все что у нее осталось. Ей что-то выговаривают. Очень напоминает тюремные воспоминания Толоконниковой. И не надо мне после этого говорить, что это «несистемно».
Почему не жаловались? А как? Это сейчас я могу найти слова и аргументы, а когда тебе 3-5 лет? Да и если бы нашел – услышал бы от мамы дежурное: «Не выдумывай!». Это был универсальный ответ на все. – Суп пересоленный! – Не выдумывай! – Ботинки жмут – Не выдумывай! И т.д. В общем, мне уже тогда на конкретных примерах разъяснили, что жаловаться тюремной администрации, по крайней мере, бессмысленно. Естественно, в таких условиях говорить о каких-то правах, тем более праве собственности не приходилось. Оно попиралось демонстративно и ежесекундно. Своего ничего не было. А если и было, то в любой момент могло быть изъято (шмоны тумбочек – это так знакомое всем советским людям явление начиналось именно здесь). Но иногда удавалось даже в этих скотских условиях одерживать маленькие победы.
Я старался не брать любимых игрушек в сад, тем более в летний лагерь, но это решал не я. Был у меня утенок. Не как у Медведева, но все-таки. Утенок – подставка для зубных щеток. Стоил он, если не ошибаюсь 2 коп. (было выбито у него на пузе), но дело было не в деньгах – это был мой любимый утенок. Я не ставил в него зубные щетки, а играл с ним в ванне. И вот однажды, когда наступило ненавистное лето и пора была ехать с садом на дачу, мама стала упаковывать его в чемодан. Я, естественно употребил все возможные доводы против, расплакался (просто его там банально украдут,но, услышав очередное «Не выдумывай!», понял, что действовать нужно иначе. Разумеется, доступ к чемоданам был только под присмотром воспитателей, разумеется только тогда, когда ВСЕ, а не когда тебе надо, прошмонать чемоданы могли в любое время под предлогом – да под каким угодно предлогом! – не держать в чемоданах скоропортящиеся продукты, санитарная проверка, кто-то что-то украл (было и такое) и тогда, впрочем как и положено в тюрьме, поголовный шмон, да, кстати, личные игрушки не отбирались, но всячески приветствовалось, если они вдруг становились общественными – и совершенно логично однажды я увидел МОЕГО утенка в общей игровой комнате. Он был уже довольно хорошо пошарпан, что меня несколько удивило – как за пару недель могли так изгадить моего утенка? – и я понял, что его надо спасать. И спас. Несколько дней я хранил его закопанным в песочнице. Я знал где. Больше – никто не знал. Перед отъездом я умудрился тайно пронести его в чемоданную и спрятать среди грязных носков. Благополучно. Оказавшись дома, я немедленно бросился в ванную вернуть утенка на место и каково же было мое удивление увидеть там того самого «правильного» моего утенка, который, как оказалось, никогда не покидал пределов дома. Ну, 2 утенка – не один утенок, это же ясно. А я-то ломал голову как это у моего утенка за несколько дней так быстро успела облупиться краска! Вот вам издержки стандартизированной экономики.
Был в моей дошкольной жизни и, так сказать, политический опыт. Вернее, опыт, который сейчас можно оценить как политический. Это была уже подготовительная группа. В СССР было не так много игрушек, но если уж что-то было, то оно заполоняло собой все. Кукла-неваляшка из красной пластмассы, Буратино – из грязно-желтой в матерчатом колпаке, (за железными солдатиками в коробке еще надо было побегать!), как и конь педальный – конструкция серьезная и дорогая, был не у всех. Матерчатая кукла в клетчатой кепке – Олег Попов… Но была в СССР одна чрезвычайно странная игрушка, носящая явно идеологический характер – игрушка называлась «негритенок». Того, в чьем воспаленном мозгу родилась это гуммозное образование на почве неуемной «дружбы народов» следовало бы публично казнить. С рождения внушать малышам и малышкам, что их дети (а кукла это ни что иное, как модель будущего ребенка, это реализация сильного базового инстинкта продолжения рода) должны быть непохожи на них самих – безусловно, акт геноцида. Но это я сейчас могу все это связно изложить и подвести доказательную базу. Тогда, в 6 лет, я этого сделать не мог. Но мог сделать кое-что другое. Насмотревшись по телевизору, как прикольные ребята в красивых шляпах и темных очках, линчуют негров, я попытался организовать группу по интересам и сделать то же самое с этим пластмассовым негритенком. Естественно, по телевизору мне рассказали, что те ребята – очень плохие, а негры, которых они истязают – наоборот, прекрасные люди, любящие Ленина и СССР, но где-то в глубине сознания, я все равно тянулся к красивым дядькам с квадратными подбородками, в добавок еще постоянно жующими жвачку… А какие у них были автомобили! В общем, я решил, что негритенка следует повесить. Конечно же, акция имела чисто символическое значение. Ни один чернокожий в ходе нее не пострадал и даже пластмассовый не был поврежден, но дети, блин, социальные существа. Между прочим, игрушка была совсем не популярной у девочек, обычно валялась где-то в углу, но когда несколько мальчиков ей заинтересовались, возникла движуха, привлекшая к себе внимание других детей, разумеется, нашлись те, кто настучал воспитателям и они с диким визгом прискакали и наказали всех, кто гадил, то есть меня. Не помню уже в чем заключалось само наказание. Помню лишь его ожидание, тоскливое, тупое. Помню очень неприятный разговор с родителями. Мне долго выговаривали, что я «почти фашист» и заставили читать «Хижину дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. Книга не произвела на меня ровным счетом никакого впечатления. Текст в ней был напечатан очень мелким шрифтом, и напечатана она была гарнитурой «академия». Ненавижу эту гарнитуру! Картинки в ней были тоже дебильные. Черно-белые, какие-то из мелкой паутинки, когда изображались цветные, в смысле афроамериканцы, вообще ничего нельзя было разобрать. В общем, эту технику рисунка с тех пор я тоже терпеть не могу. Прости, Гюстав Доре. Смешно, но спустя много-много лет, когда меня пригласили в одну из телепередач комментировать фильм фильма Дэвида Гриффита «Рождение нации», телевизионщики пустили фоном именно те самые кадры, которые мне так понравились в детстве. Больше сорока лет прошло! Но, видимо, других кадров по теме в архиве ТВ по сию пору просто не существует.
