И все вроде было хорошо, и с настроением и с физическими нагрузками, но что то пошло не так. Моя простая, послеоперационная рана не хотела заживать, она гноилась и бастовала. Из восьми швов, которые наложили, сняли только три, и кроме этого вставили дренаж, чтобы выходил гной, который продуцировался в ране. Я, пролежавшая в травматологии четыре месяца, и знавшая о своих ранах все, рассчитывала, что меня через неделю выпишут , а прошло уже десять дней, а о выписке никто не заикался. Наоборот, все думали, как прибавить мне процедур, потому что пересаженная кожа не хотела срастаться.
Я , в принципе, знала, что все равно все заживёт, и была готова к выписке. Но врачи думали по другому, и не торопились меня выписывать. Меня, честно говоря, задолбали больницы, я хотела домой, в свою уютную и красивую комнату. Но воспаление и загноившийся послеоперационный рубец , не давал мне такой возможности, и врачи не хотели меня выписывать. Но самое главное было то, что никто не знал, почему простой шов, длиной 7 сантиметров не заживает, и идей, как его заживить ни у кого не было, это я слушала каждое утро на обходе.
Я уже изучила весь больничный парк до мелочей, обегала на костылях все ближайшие окрестности, прослушала огромное количество медицинских лекций у Риммы, можно сказать, познала основы травматологии, а выписка моя так и была за горизонтом. Теперь меня перевязывали не раз в два дня, а раз в день, чтобы не дать шву загнить, стали колоть какие то уколы, но процесс стоял на месте, как будто во что то упёрся. Каждое утро я просыпалась с надеждой, что что нибудь изменится, но после перевязки понимала, что все по старому.
Таких, как я было четверо. Только у меня загнил шов, а у них всех гнили отверстия от аппарата Елизарова, поэтому врачи их тоже не могли выписать. Возраст у нас был близкий, от 20 до 24 , поэтому мы признакомились и стали общаться. Мы вместе гуляли, играли в шашки, домино, карты, в общем, старались отвлечь себя от мыслей о выписке, которая никому из нас не грозила. У них ситуация была ещё сложнее, у меня гнило снаружи, а у них внутри, вдоль спиц, и бороться с этим было ещё труднее.
Все мы устали от больницы, время тянулось, как резина, а выписка в ближайшее время нам не грозила. А был конец июля, у нас остался маленький кусочек сибирского лета, и нам его придётся провести в больнице, в отделении травматологии, эта мысль нам всем не давала покоя. Мы вместе гуляли, вместе ходили по магазинам, которые были рядом, старались поддержать друг друга. И сильно надеялись на то, что нам в голову придёт идея, которая позволит нам покинуть эту больницу прямо завтра.
Идея пришла, простая, как три рубля. Надо было просто напиться. Если сегодня напьёмся, завтра нас выпишут за нарушение режима. Какой простой план! К его реализации мы приступили сразу же. В магазин почему то пошёл самый хромой, Дима, аппарат Елизарова у него заканчивался в самом паху. Спонсорами мероприятия были те, у кого были деньги. Я не знаю почему на это согласилась вторая особа женского пола, Лида, у неё, единственной не было инвалидности, и нарушение режима было чревато санкциями. Конечно мы были молодыми и дурным, спишем все на это.
Пить мы начали после ужина, на полный желудок, но это не имело значения, например для меня. При моем весе достаточно было просто понюхать портвейн в стакане, и я бы опьянела. Ну а мы принимали внутрь , пьянели и веселились, так веселились, что это видела вся больница. Мы горланили песни, парни оказывали внимание медсестрам, Лида танцевала на лавке в парке, у неё ноги были здоровые. В общем, нас заметили, вернули в палаты, вкололи снотворное, а утром выписали за нарушение режима, все, как мы хотели.
Глава 3. Привыкай жить по другому
На следующее утро нас выписали, и ещё до обеда я была дома. Я попала в место, где все осталось по старому. Примерно полгода назад отсюда ушла на работу та , давнишняя Галя, здоровая, счастливая, уверенная в завтрашнем дне. А сегодня сюда вернулась тоже Галя, но совсем другая, поломанная, уставшая, убитая страхом. И вот эта новая Галя стояла посреди старой комнаты и не знала, что делать, то ли упасть на пол и биться в истерике, то ли зарыдать от осознания происшедшего, то ли взять себя в руки и подумать о том, как жить дальше.
Меня здесь не было почти полгода, мама ничего тут не убирала, только вытирала пыль и мыла полы. На кресле валялась одежда, которую я носила тогда, в той жизни, эта одежда лежала так, как оставила её я, она ждала меня! И я впервые осознала, что я никогда больше не смогу надеть мини юбку, шорты и туфли на каблуках! Да какое мини? Я даже юбки , просто юбки не смогу носить, я просто обречена на брюки! Конечно сейчас я ношу и шорты и юбки, но я давно поменяла статус, из потерянной безногой девочки я превратилась в уверенную безногую женщину.
Я села на диван и заплакала, слезы лились, как из ведра. Из меня выливался стресс, из меня выливались полугодичные переживания, из меня лилась ручьём моя жалость к себе, из меня лилось все, что накопилось за полгода в больнице, и я не могла остановить этот поток. Я рыдала взахлёб, мне казалось, что я сейчас захлебнусь собственными слезами. Рыдала я ещё от того, что не знала, как дальше жить, что делать, как смирится с тем, что со мной случилось и можно ли с этим смирится.
Мой мозг кипел, глаза плакали, а рядом сидела мама, которая тоже тихо плакала, потому что тоже не знала, что делать. Из маминых глаз просто беззвучно текли слезы, она смотрела на меня и не знала как поддержать свою сломленную безногую дочь. И не было на свете человека, который в тот момент мог дать совет двум родным душам , мне и маме, как поступить в такой ситуации и куда дальше идти. И мы сидели обнявшись и плакали, и маме тоже нужна была поддержка, потому что , мне кажется, что ей в той ситуации было ещё тяжелее, чем мне.
Первая себя взяла себя в руки конечно мама. Она встала и пошла на кухню ставить чайник. Нам надо было перекинуть свои мысли на что нибудь другое, а то можно было утонуть в д@рьме. Запах кофе в те времена казался волшебным, ведь я за полгода ничего не пила, кроме больничного чая и компота из кураги, и травяной чая у моих спасительниц. А ещё мама сгоношила салатик из помидоров с деревенской сметаной и порезала хлеб нашего, Иркутского хлебозавода, у которого даже сейчас волшебный вкус. Я с аппетитом все это поедала, ведь я забыла, чем когда то питалась в своём родном доме. Наши мысли перекинулись на еду, и мы стали говорить о вкусе кофе и о помидорах, которым очень подходит деревенская сметана.
А потом мы пошли убираться в моей комнате. Я уже почти спокойно делила вещи из шкафа на две стопки. Одна стопка, это те, которые буду носить, а вторая стопка, это те, которые теперь носить невозможно по физическим данным. Так я убралась в шкафу, разгребла все на столе и помыла полы. Это действительно очень отвлекает от гнусных мыслей. Мама помыла окно, мы поменяли шторки, и комната уже меньше напоминала о прошлом. В углу свое место заняли костыли, а у дивана теперь стоял один тапочек, и мне надо было как то понять, что это навсегда.
К вечеру мы убрались везде, у меня славно получалось мыть пол, сидя на попе. После полов я приготовила классный ужин из трех блюд, салат, запечённое мясо, и рыбный пирог. Моя мама никогда не любила готовить, а покушать очень даже любила, поэтому я старалась для неё. Мама посмотрев на накрытый стол, достала коньячок. Она конечно зря это сделала, но тогда она ещё не знала, что её дочь алкоголичка. Да я и сама тогда об этом не догадывалась, ну и слава богу, с одной стороны.
За столом мы наконец то стали разговаривать о будущем. Надо было залечивать мою ногу и думать как жить дальше. Поэтому мы сейчас ляжем спать, а завтра отправимся к врачу, который должен мне рассказать, что надо делать, чтобы мой шов зажил, как можно быстрее. Из больницы надо сходить в институт, и попробовать перевестись на очное, так как работать я в ближайшее время не буду, и все время можно посвятить учёбе. Я слабо понимала, как буду ходить в институт на костылях, но с мамой соглашалась, потому что верила ей. Да и некому мне было больше верить.
