И я не пытался переложить ответственность. Если бы я плохо сыграл или не прикрыл того, кого должен был, я бы первым это признал. Дело в том, что мне не нравилось, когда мой успех зависел от чужой способности – или неспособности – выступить. Это чувство со мной и по сей день. Я всегда говорю, что если бы хотел сделать ставку на лошадь на ипподроме, то поставил бы на себя, черт возьми. Потому что я знаю, что буду бежать так быстро, как только смогу.
Мне хватило ума признать, что эмоционально я не подхожу для командных видов спорта. Мне нужен был спорт, в котором, если я проиграю, это будет только моя вина. Но в индивидуальные виды спорта вроде гольфа и тенниса из моих знакомых никто не играл. (Я жил всего в двадцати минутах езды от места, где во Флашинге проходит Открытый чемпионат США по теннису, но с тем же успехом он мог быть в другом штате.) Бег также не подходил – в моем районе вы обычно обнаруживаете, что бежите, только если за вами кто-то гонится.
Однако недалеко от меня был боксерский зал Полицейской Спортивной Лиги, которым руководил местный боец по имени Аллах Андэстэндинг[6]. Он был из близлежащих трущоб Бейсли[7] и появился в те дни, когда умение хорошо махать кулаками уважали, к нему стремились и его же боялись. Я начал тренироваться у Аллаха, когда мне было около двенадцати лет, и почти сразу понял, что бокс мне подходит.
Однажды я болтался в спортзале, когда зашел уличный чувак по прозвищу Блэк Джастис[8] в сопровождении одного из своих парней. Блэки, как мы его называли, был одним из самых уважаемых дилеров в Бейсли, одним из командиров «Суприм Тим»[9], крупнейшего в то время наркосиндиката в Квинсе. Второй был, по сути, его мускулами. Своим постоянным присутствием он напоминал, что сопернику лучше дважды подумать, прежде чем нарываться. Им самим, вероятно, было всего по восемнадцать или девятнадцать, но их репутация уже гремела на всю округу. Они были из тех отвязных парней, с которыми лучше не иметь никаких проблем.
В спортзале стало тихо, пока мы все смотрели, как Блэки и его помощник бродят вокруг. Затем, не говоря ни слова, телохранитель Блэки остановился перед одним из тяжелых боксерских мешков и начал методично его избивать.
Бам-бам, бам-бам-бам.
Я был самым младшим пацаном в этом месте, и здравый смысл диктовал мне держать рот на замке и просто наблюдать. Но, может быть, из-за того, что я был самым юным, я немного осмелел, и мой большой рот взял надо мной верх. Как только парень закончил с мешками, я его окликнул.
«Эй, чувак, ты круто смотришься, когда бьешь по этому мешку, – сказал я достаточно громко, чтобы все в спортзале услышали. – Но мешок не дает сдачи».
Блэки резко обернулся: «Что ты сказал, малец? Ты это мне говоришь?»
«Не-а, ты большой нигга, – быстро ответил я. – Я говорю с ним», – сказал я, кивая в сторону его помощника.
Большинство парней на их месте могли бы надрать мне задницу или, того хуже, уложить с одного маха. Но эти парни спокойно восприняли чушь, которую я молол (Блэки был великодушным, его дух был свободен от жадности, которая заразила многих его приятелей). Вместо того чтобы оскорбиться, они прониклись уважением к моей безрассудной смелости.
«Ага, мне нравится этот малой, – сказал Блэки, указывая на меня. – Из этого зала выйдет несколько чемпионов, потому что эти маленькие нигги просто психи».
Одно это одобрение осчастливило бы меня до конца дня. Но помимо этого Блэки осчастливил нас всех. «К этому залу нужно приложить руку, если мы хотим выжать максимум из этих бойцов, – объявил он, оглядывая убогую обстановку. – Какие вещи вам всем нужны? Напишите список».
Две недели спустя зал полностью отремонтировали. Блэки купил нам боксерские ботинки, шорты, новые канаты, боксерские груши и новый набор гирь взамен нашего старого, ржавого, который, вероятно, не обновлялся с шестидесятых. С тех пор Блэки заботился о нас. Он доставал все, что нам нужно. Хотя над зданием, в котором находился зал, технически шефствовал Департамент парков и зон отдыха, после этого его стали называть «зал Блэки».
Я открыл свой большой рот не для того, чтобы туда положили еду, но именно это и произошло. Для меня это был важный урок, и я его усвоил. При каждой возможности превращайте страх в действие, ведь бесстрашие не только одобряется, но часто и вознаграждается.
Я вошел в спортзал Аллаха коренастым двенадцатилетним подростком. Во мне было 150 фунтов[10], из-за чего я казался старше, чем был. Вы когда-нибудь слышали выражение «идти против превосходящего противника»? Что ж, в том зале мне пришлось бороться с противниками больше моего веса и старше с первого же дня. В программе не было моих ровесников, поэтому Аллах Андэстэндинг ставил меня в спарринг со всеми, кто был в моей весовой категории, что обычно означало противников на четыре-пять лет старше меня. Это может показаться несущественным, но между двенадцатилетним и семнадцатилетним подростком есть огромная разница. Эти семнадцатилетние парни в основном уже были мужчинами, а я все еще ждал, когда у меня отрастут яйца. Возможно, я был в той же весовой категории, но мне не хватало их силы и зрелости. Было чертовски страшно выходить на ринг с этими парнями.
Я никогда не поддавался этому страху, в основном потому, что Аллах Андэстэндинг мне не позволял. Одна из лучших вещей, которую сделал он и другие тренеры, – это отказ со мной нянчиться. Если парень постарше бил меня по лицу во время спарринга, они не останавливали бой и не спрашивали, все ли со мной в порядке. Они хотели научить меня продолжать драться, как бы мне ни было страшно или больно.
Мне постоянно надирали задницу, и я извлек двойной урок из этих порок.
Во-первых, я понял, что смогу их пережить. Да, получить удар в лицо неприятно. Это дезориентирует. И это так больно, что слезы выступают на глазах. Но эти удары меня не убили. Черт возьми, они меня даже не вырубили. Как только я понял, что могу их выдержать, а затем продолжать бой, большая часть моего страха испарилась.
Во-вторых, и я навсегда в долгу перед Аллахом за то, что он меня этому научил, – я понял, что если мне не нравится, когда меня бьют, то мне нужно с этим что-то делать. «Не опускай свои гребаные руки!» – орал он, если я терял бдительность и мой противник успевал мне «пробить». Когда соперник начинал наносить мне удары в корпус, загнав меня в угол, Аллах вопил: «Вернись в центр ринга!» Побои и грубость, как учил меня Аллах, не нужно покорно принимать. Я всегда могу сопротивляться.
Тренеры знали, что хоть я и крупнее своего возраста, однако часто уступал противникам. Но отказывались со мной нянчиться. Вы видели, что бывает, когда ребенок упал и поцарапал колено? Его реакция во многом зависит от реакции родителей. Если родитель подбежит и с тревогой спросит: «О, малыш, ты цел?», то ребенок, вероятно, заплачет. Но если родитель оценит ситуацию, решит, что малыш цел, и не станет спрашивать, в порядке ли он, ребенок просто отряхнет колено и вернется к игре. Вот каким родителем был для меня Аллах Андэстэндинг. Он научил меня оправляться от ударов и возвращаться к тому, что я делал.
Он не был бессердечным. Он пытался заставить меня быстро восстанавливаться от неизбежных ударов, которые обрушит на меня жизнь, и продолжать двигаться вперед – туда, куда я стремился, а не туда, куда меня подталкивали.
Научившись не бояться принять удар, я стал намного лучше в боксе. Вместо того чтобы постоянно отступать, беспокоясь о том, что противник сделает со мной, я начал с ним драться. Я научился диктовать условия противостояния. Если я проигрывал, то не потому, что меня загнали в угол и избили. А потому, что я сделал то, что хотел, и просто столкнулся с более опытным соперником.
