— А что вы сделаете? Через пять минут этот подземный ход заполнят солдаты и арестуют вас.

Гражданин Теодор был поражен серьезностью этих слов.

— Ты можешь помешать солдатам спуститься туда?

— У меня нет для этого никакого средства: я его не знаю, я его ищу и не могу найти.

Видно было, что тюремщик напрягает всю проницательность своего ума, чтобы все-таки найти это средство, которое должно было принести ему пятьдесят тысяч ливров.

— А завтра, — спросил гражданин Теодор, — мы сможем туда войти?

— Да, конечно; только к завтрашнему дню во всю ширину подземного хода поставят железную решетку; для большей безопасности решено, что она будет цельной, прочной и без двери.

— Значит, нужно придумать что-то другое, — сказал гражданин Теодор.

— Да, нужно придумать что-то другое, — согласился тюремщик. — Подумаем.

Как видно из множественного числа, употребленного гражданином Гракхом, союз между ним и гражданином Теодором уже состоялся.

— Ладно, это моя забота, — сказал Теодор. — Что ты делаешь в Консьержери?

— Я тюремщик.

— То есть?

— Я открываю двери и закрываю их.

— Ты ночуешь здесь?

— Да, сударь.

— И ешь ты здесь?

— Не всегда. У меня есть свободные часы.

— И тогда?

— Я их использую.

— Для чего?

— Для того, чтобы ухаживать за хозяйкой кабачка «Колодец Ноя»; она обещала выйти за меня замуж, когда у меня будет тысяча двести франков.

— Где этот кабачок?

— Недалеко от улицы Старой Сукнодельни.

— Очень хорошо.

— Тише, сударь!

Патриот прислушался.

— А-а! — произнес он.

— Вы слышите?

— Да… шаги, шаги.

— Они возвращаются. Вы сами видите, что у нас не было бы времени.

Это «нас» становилось все более и более убедительным.

— Согласен. Ты отличный малый, гражданин, и мне кажется, ты избран судьбой.

— Для чего?

— Для того, чтобы однажды разбогатеть.

— Да услышит вас Бог!

— Значит, ты веришь в Бога?

— Иногда, по временам. Например, сегодня…

— Что сегодня?

— Я бы охотно в него поверил.

— Так поверь, — улыбнулся Теодор и положил в руку тюремщика десять луидоров.

— Черт возьми! — произнес тот, глядя на освещенное фонарем золото. — Так это серьезно?

— Серьезнее быть не может.

— Что нужно делать?

— Завтра будь в кабачке «Колодец Ноя», и я скажу, что мне от тебя нужно. Как тебя зовут?

— Гракх.

— Что ж, гражданин Гракх, до завтра сделай так, чтобы смотритель Ришар выгнал тебя.

— Выгнал? А мое место?

— А ты хочешь оставаться тюремщиком, имея пятьдесят тысяч франков?

— Нет. Но, будучи тюремщиком и бедным, я уверен, что меня не гильотинируют.

— Уверен?

— Почти. Тогда как будучи богатым и свободным…

— Ты спрячешь свои деньги и станешь волочиться за какой-нибудь вязальщицей, вместо того чтобы ухаживать за хозяйкой «Колодца Ноя».

— Хорошо, договорились.

— Так завтра, в кабачке.

— В котором часу?

— В шесть вечера.

— Улетайте быстрее, вот они… Я говорю «улетайте», ибо мне кажется, что вы спустились сквозь своды.

— Да завтра, — повторил Теодор, убегая.

И действительно, пора было уходить: шум шагов и голоса приближались. Из подземного хода уже виднелся слабый свет фонарей.

Теодор побежал к той двери, которую показал ему писец — хозяин каморки, ломом сбил замок, достиг заветного окна, открыл его, выскользнул на улицу и вскоре очутился на площади Республики.

Но перед тем как покинуть зал Потерянных Шагов, он успел услышать разговор гражданина Гракха и Ришара.

— Гражданин архитектор оказался совершенно прав: подземный ход пролегает под комнатой вдовы Капет. Это было опасно.

— Да, конечно, — поддержал Гракх, сознающий, что говорит чистую правду.

Из зева подземного хода показался Сантер.

— А твои рабочие, гражданин архитектор? — обратился он к Жиро.

— Еще до рассвета они будут здесь и во время заседания поставят решетку, — ответил голос, казалось доносившийся из чрева земли.

— И ты спасешь родину! — сказал Сантер полусерьезно, полунасмешливо.

«Ты и не представляешь, насколько ты прав, гражданин генерал», — прошептал Гракх.

XII

КОРОЛЕВСКИЙ СЫН

Тем временем подготовка процесса над королевой, как мы могли видеть в предыдущей главе, шла полным ходом. Уже можно было предвидеть, что после принесения в жертву этой венценосной головы ненависть народа, клокочущая с давних пор, будет, наконец, утолена.

Было достаточно средств, чтобы заставить упасть эту голову, однако Фукье-Тенвиль, общественный обвинитель, требующий только смертных приговоров, решил не пренебрегать новыми доводами обвинения, которые Симон обещал предоставить в его распоряжение.

На следующий день после того, как Симон и Фукье-Тенвиль встретились в зале Потерянных Шагов, бряцание оружия вновь заставило вздрогнуть узников, остававшихся в Тампле.

Этими узниками были мадам Елизавета, принцесса и ребенок, которого уже в раннем детстве называли величеством, а теперь звали всего лишь маленьким Луи Капетом.

В башню, где томился королевский сын, прибыл генерал Анрио, с трехцветным султаном, дородной лошадью и огромной саблей, сопровождаемый несколькими национальными гвардейцами.

Рядом с генералом шествовал болезненного вида секретарь суда, обремененный чернильницей и свитком бумаг и безуспешно пытающийся сладить с непомерно длинным пером.

За ними шел общественный обвинитель. Мы уже видели, знаем и еще встретим этого сухого, желтолицего и холодного человека; от взгляда его налитых кровью глаз вздрагивал даже сам свирепый Сантер в своих ратных доспехах.

Замыкали шествие национальные гвардейцы во главе с лейтенантом. Симон, лживо улыбаясь и держа в одной руке медвежью шапку, а в другой — шпандырь, поднимался первым, указывая комиссии дорогу.

Они вошли в довольно грязную просторную и почти пустую комнату; в глубине ее на кровати сидел в полной неподвижности юный Людовик.

Когда мы видели, как бедный ребенок спасался бегством от звериной ярости Симона, в этом юном существе еще была какая-то жизненная сила, протестовавшая против гнусного обращения тампльского сапожника: он убегал, он кричал, он плакал — значит, он боялся; значит, он страдал; значит, он надеялся.

Теперь страх и надежда исчезли. Страдание, вероятно, еще осталось; но даже если оно осталось, ребенок-мученик, которого заставляли таким жестоким способом платить за ошибки родителей, прятал его в самой глубине сердца и скрывал под видом полной бесчувственности.

Он даже не поднял головы, когда к нему подошли члены комиссии.

Они же без всякого предисловия взяли стулья и уселись: общественный обвинитель — в изголовье кровати, Симон — в ногах, секретарь — у окна; национальные гвардейцы и их лейтенант стояли сбоку, в полумраке.

Те из присутствующих, кто с некоторым интересом или даже любопытством рассматривал маленького узника, заметили бледность ребенка, его странную полноту, что была не чем иным, как отечностью, кривизну его ног с начинающими опухать суставами.

— Этот ребенок очень болен, — с уверенностью сказал лейтенант, заставив Фукье-Тенвиля, уже приготовившегося к допросу, повернуться к нему.

Маленький Капет поднял глаза, чтобы увидеть в полумраке того, кто произнес эти слова; он узнал молодого человека, однажды во дворе Тампля помешавшего Симону избить его. Лучик доброго чувства мелькнул в его темно голубых глазах и тут же исчез.

— Так это ты, гражданин Лорен? — произнес Симон, стараясь таким образом привлечь внимание Фукье-Тенвиля к другу Мориса.

— Собственной персоной, гражданин Симон, — ответил Лорен с невозмутимой уверенностью.

И поскольку Лорен был всегда готов к встрече с опасностью, но напрасно не искал ее, то и воспользовался случаем, чтобы поклониться Фукье-Тенвилю; тот вежливо ответил ему тем же.

— Ты заметил, гражданин, что ребенок болен, — сказал общественный обвинитель. — Ты врач?