***

Капа лежала и смотрела в потолок, на котором в причудливом танце мелькали тени деревьев. В попытке уснуть начала считать баранов:

– Раз баран, два баран, три баран…

Закрыла глаза, продолжая шевелить губами. Наверное, ей бы даже удалось уснуть, если бы в коридоре не поднялся странный шум, топот ног и беспокойные голоса.

Капа открыла глаза и минуту лежала прислушиваясь. Голоса она узнала без труда: требовательный – старшего воспитателя Зинаиды Аркадьевны, грубоватый басок – дяди Феди, а ровный и обстоятельный принадлежал Никанорычу. Слов было не разобрать, но по общей повышенной интонации стало понятно: что-то случилось.

Капа рывком откинула одеяло, сунула ноги в тапочки и украдкой подкралась к выходу. Прислонила ухо к обшарпанному полотну некогда красивой резной двери и затаила дыхание.

– Никто из мальчиков ничего не знает, – сказала Зинаида Аркадьевна.

– Ага, так они тебе и сказали! – фыркнул дядя Федя. – Да и я тоже хорош – думал, собака какая в кустах шебаршит, а туточки вон оно что… Эх, растуды его в бока! Есть у меня мысля профилактическая, могу поделиться, ежели интерес есть.

– Любопытно послушать, – поддержал Никанорыч.

– А что туточки слушать-то?! Поймать сопляка и выпороть как следует! Вот такая моя мысля! А что вы на меня так смотрите?!

– Федор Иванович, мне непонятна ваша позиция, – строго сказал Никанорыч. – Градову вы всегда защищаете, а почему к Семенову такое отношение?

– Ну, Капка – это Капка! – философски изрек дядя Федя. – Капка – это характер! А ваш Семенов – кисель сопливый! Я вообще в толк не возьму, как он сбежать решился? Наверное, двадцать раз в штаны навалил перед этим!

– Федор Иванович! – в один голос упрекнули Зинаида Аркадьевна и Никанорыч.

– А что Федор Иванович?! Я уже шестьдесят пять годочков Федор Иванович! И говорю, как есть: Семенов ваш этот – трус и размазня! А Градову вы не трожьте!

– Ну, это не мы решаем… – со вздохом ответил Никанорыч. – Руководство утром приедет, а там посмотрим… Зинаида Аркадьевна, покажите мне тумбочку Семенова.

Шаги и голоса стали удаляться.

Капа минуту стояла в задумчивости.

Значит, Семенов сбежал… Интересно, куда…

«В Ташкент! – пронзила догадка. – Вокзал!»

Капа подбежала к своей кровати, молниеносно напялила платье и осторожно приоткрыла дверь. Голоса доносились из левого крыла, там, где спали мальчики. Капа на цыпочках подкралась к лестнице, сбежала по ступенькам и толкнула широкие двери. Но они были, как и положено, заперты.

Черт! Опять прыгать из окна?

Все окна первого этажа, хоть и были красивыми и витражными, имели один большой недостаток – они были глухими, поэтому ей пришлось подняться по лестнице и повторить прыжок со второго этажа. Оказавшись на земле и чуть не вскрикнув от боли в коленке, она пересекла двор и втиснулась в тайный лаз в заборе.

А на сереющем в предрассветной дымке небе уже таяли звезды. Капа поежилась от моросящего дождя и побежала по улице в сторону вокзала. Она бежала знакомым маршрутом, будучи не совсем уверенной, что именно таким путем двигался Семенов. Хотя, тут все дороги ведут на вокзал, без разницы, куда ты направляешься: в суровую Арктику или ласковый Ташкент.

Через десять минут вдали показалась знакомая вокзальная башенка с часами, и Капа, превозмогая боль в коленке, прибавила ходу.

Волновала ли ее судьба Семенова? Наверное, да. Пусть он доносчик и жадина, но все-таки свой, детдомовский. Насколько она знала, Семенов не был круглым сиротой, точнее – никто не знал, где его родители и живы ли вообще. Его, совсем еще младенцем, нашли у ворот детского дома холодным январем 1941 года, нарекли Вячеславом, фамилию дали обычную, распространенную – Семенов.

Капа была совсем не против, если бы он добрался до Ташкента и катался там на своем ослике по бахче, но только уверенности в том, что он вообще туда доберется, а не сгинет по пути в силу своей непрактичности и слабого характера, – не было. А еще, Капа чувствовала ответственность и даже вину: это именно она своим побегом подала пример – сам бы он вряд ли додумался. И еще, она его жалела. В отличие от него Капа помнила своих родителей: высокого отца с натруженными сильными руками и мать, худенькую и светловолосую, с тихим голосом. Оба работали на трубном заводе, там же и погибли во время бомбежки. А ее, совсем маленькую, сначала отправили в детский дом, а потом и вовсе эвакуировали из Ленинграда. Так она оказалась здесь, среди таких же детей войны.

Капа перелезла через вокзальный забор и оглянулась. Надо как-то незаметно проникнуть в здание и посмотреть расписание поездов на Ташкент. Главное – не нарваться на Приходько.

Она уже приготовилась преодолеть насыпь и спуститься к путям, как вдруг услышала чей-то плач. Где-то совсем недалеко.

– Кто здесь?! – громким шепотом спросила она, всматриваясь в темные кусты. Хныканье усилилось.

Тропа из примятой травы вела в густые заросли, Капа сделала несколько шагов и наткнулась на валяющийся игрушечный самолет.

– Семенов! – громко позвала она. – Ты?!

– Капка-а-а-а! – хныканье переросло в вой. – Капка-а-а, я ногу подвернул! У-у-у-у!

Капа раздвинула кусты: Семенов сидел у дерева, обнимая ногу и выл. Слезы катились по его смуглому лицу, смешиваясь с каплями усилившегося дождя.

– Капка-а-а!

Она присела рядом, задрала его штанину и увидела синюю ногу.

– Как?!

– Через забор перелеза-а-ал! Капка-а-а!

– Да не реви ты! Дай подумать! – с досадой оборвала она, лихорадочно соображая

– Думай быстрее, Капка! – совсем уж разнылся Семенов. – Знаешь, как больно-о-о?!

Капа встала и внимательно изучила забор. Тот был крепким, хоть и ржавым, с толстыми частыми прутьями и без намека на дыру.

Что делать? Идти на вокзал – так там Приходько, он, вроде, дядька добрый, но второй раз лучше не попадаться. А помочь Семенову преодолеть забор – дело совсем уж провальное.

Одни проблемы! Прав был дядя Федя – размазня этот ваш Семенов!

«Дядя Федя!», – пришла спасительная мысль.

Капа повернулась к плачущему Семенову и сказала тоном, не терпящим возражений:

– Сиди здесь и не вой, понял?! Я быстро!

Семенов что-то хотел сказать, но увидел лишь ее легкую фигурку, перемахнувшую через забор.

В который раз за сегодняшнюю ночь Капа бежала по одному и тому же маршруту. Через десять минут она уже влезла в дыру в заборе и кинулась к кочегарке. Распахнула покосившуюся дверь – к счастью, дядя Федя был на месте. Сидел за обшарпанным столом и крутил ручку приемника.

– Капа, ты чего здесь, а?!

– Дядя Федя! – Капа уселась на скамейку, пытаясь отдышаться. – Семенов!

– Что Семенов? Милиция поймала? Быстро, однако. Десять минут назад только позвонили.

Капа помотала головой и сбивчиво рассказала ему о злоключениях Семенова. Через две минуты они уже шли быстрым шагом к вокзалу под тарахтенье садовой тележки в руках дяди Феди.

– Ох уж этот Семенов! – пыхтел дядя Федя. – Даже сбежать не сумел! Ни на что не годится!

Капа шла рядом, отмалчиваясь: ей тоже похвастаться было нечем.

Семенов лежал там же, где его и оставила Капа. Та же страдальческая поза, то же плаксивое выражение лица, разве что нога стала более синей.

Дядя Федя почесал макушку, взвалил на себя стонущего воспитанника и скомандовал Капе.

– Лезь через забор, я его тебе сейчас перекину!

– Не надо меня кидать, дядя Федя! – запаниковал Семенов.

– Цыц! Тебя вообще никто не спрашивает!

Разумеется, он никого кидать не собирался. Наоборот, бережно положил его на забор, перелез сам и вместе с Капой стянул его на другую сторону. Погрузили в тележку и покатили в детдом.

– Вот ты мне скажи, Семенов, за каким сельдереем тебя в Ташкент понесло, а? – спросил дядя Федя, толкая тележку.

Тот не ответил, морщась от тряски.

– А ты вообще в курсе, что тебе пришлось бы в Москве пересадку делать? Прямых маршрутов в Узбекистан отсюда нет. А в Москве бы тебя милиционер – цап и в интернат!