Смена чёрно-белых кадров завораживала. Он редко пытался вникать в суть сюжета. Обычно он пропускал журнал перед фильмом, приходил и садился в зал, когда сеанс уже шёл. В голове его, в уютных комнатах памяти обрели убежище множество концовок, но почти никогда – середина или тем более начало. Темнота была убежищем, и он ходил из кинотеатра в кинотеатр, проводя так целые дни. Когда-нибудь, думал он, он окончательно потеряет разум, заблудившись в этих кусочках чужих историй, чужих фантазий.
Хулия тонула. Четвёртое её погружение в рассказы было наиболее безумным из всех. Её не было. Вокруг был текст. Он звучал вокруг неё, он звучал ею. Несколько раз она забывалась, теряла саму себя и смотрела на экран кинотеатра глазами Аугусто. Текст не развивался, не шёл вперёд. Он существовал неизменно и полноценно, отдаваясь колоколом в её ушах. Стоило начать вслушиваться в его звучание, и она забывала себя, оказывалась в третьем ряду, мёрзла в тонкой куртке, потому что Аугусто всегда мёрз. Она становилась им. Возможно, в этом и заключалась загадка этого рассказа, стоило на время стереть свою личность, чтобы понять другую.
Она попыталась закричать. Ничто не стоило потери себя. Горло не сработало, но её порыв не остался невознаграждённым. Она, наконец, осознала себя. Она сидела в седьмом ряду и смотрела в затылок Аугусто. У него были жидкие неопределённого цвета волосы, жидкая серость в свете луча кинопроектора. Чуть забудешься и ты окажешься в его сознании, глядя на экран, пытаясь чужими фантазиями заполнить собственную пустоту.
«Хулия», – сказала она самой себе, – «меня зовут Хулия Габриэль Торрес. Мне шестнадцать лет. У меня каштановые волосы и идиотская причёска под 80-е. Я очень худая и невысокая, потому все считают, что мне четырнадцать. Я классная и красивая, все так говорят. Я не хочу тут находиться, мне страшно». Она вцепилась в спинку сиденья впереди себя. Бледные тонкие пальцы. Она попыталась сосредоточиться на них, преодолеть давление, под которым она очутилась. Она ощущала сопротивление, будто язычок нежелающего открываться замка. И вдруг что-то бесшумно щёлкнуло. Текст сменился, она оказалась в ином временном периоде.
Она не давала тексту зазвучать в своей голове, чтобы не поддаться его очарования. Она знала, что сейчас Аугусто увидит на экране: граффити с надписью «Ува в красном». Он жадно досмотрит фильм до конца и выйдет потрясённый, пойдёт бродить по городу, бережно перебирая собственные воспоминания, не в силах понять, что было правдой, а что нет. Он заснёт на ступенях церкви, так и не дойдя до дома, будет видеть во сне какие-то безбрежные луга, и проснётся только утром, позабыв в каком кинотеатре он был, так и не сможет его найти и понять, как назывался фильм, который он видел. Но он найдёт кинотеатр, где показывают фильм «В красном», с которого он продолжит свою горькую эпопею.
Хулия уставилась на экран. Она повторяла себе своё имя, чтобы не забыться, не оказаться в сознании Аугусто. Его сознание было разрушено, и она понимала, что тонкая грань, прозрачней паутинки отделяет его от безумия. Но если надпись будет, это будет означать, что данный рассказ не о безумце Аугусто, что слова, которые гонят его искать совпадения, в самом деле есть и что-то значат для него. Надпись была. Фильм был чёрно-белый, но воображение Хулии сделало эту надпись на углу кирпичного дома тёмно-коричневой, почти бордовой. Она почувствовала эмоциональный толчок, когда Аугусто приподнялся над сиденьем, вчитываясь в надпись, которая его потрясла. В это мгновение Хулия осознала, что текст создаёт Аугусто, каким бы образом это ни происходило. Его латентное безумие делало Аугусто столь сильным, что он втягивал в своё мироощущение, в собственную голову. И если подчиниться ему, ты окажешься в голове безумца, ты сам сойдёшь с ума.
Хулия чувствовала как сиденья, которые нельзя было откинуть, бьют ей по обратной стороне коленей, пока она пробиралась к выходу. Она пыталась думать только об этой лёгкой боли, сосредоточиться на СВОИХ ощущениях. Когда она выбралась из зала, то остановилась, упёрлась руками в бёдра и стала дышать, как человек, только что вынырнувший из омута. Держась за стенку, она сделала пару шагов к выходу из кинотеатра. Задержалась, потому что рядом с дверью в кинозал висел плакат, видимо, того самого фильма, который сейчас смотрел Аугусто и чьё название так никогда и не узнал.
На плакате была изображена женщина в разорванном платье (хотя все непристойные места предусмотрительно оказались прикрыты), убегающая от невидимого преследователя. Фильм назывался «Дрожь духа». Хулия слабо удивилась стилю, в котором был нарисован плакат, но пока она слабо соображала, что не так. Собрав силы, она бросилась к выходу из кинотеатра.
Почему-то в круглой билетной будке при входе никого не было. Она выскочила на улицу. Внезапно Хулия поняла, почему кинотеатр сравнивался в рассказе с кораблём. Вокруг был не дождь, была мелкая морось, насыщавшая воздух водой, будто кто-то перемешал содержимое баночек с солью и перцем. Она свернула направо и пошла по улице, удивляясь безлюдности. Мимо проехал автомобиль, и она резко остановилась. Отойдя достаточно от воронки безумия Аугусто, она внезапно поняла все странности происходящего. Машина была семидесятых годов, не тридцатых. Почему-то она была уверена, что всё происходящее в рассказах было ровесником Санчеса. Но это было не так. Быть может, первый рассказ. Стопроцентно третий. Но не второй, где она помогала некоей Розалии. «Великий детектив, Шерлок Холмс в юбке», – она страшно разозлилась на себя. Они с Санчесом пили чай из электрического чайника. Разумеется, электрические чайники изобрели в начале века. Исключительно в Испании, такая локальная техническая революция. Она со злостью стукнула себя кулаком по бедру. Без удовольствия подумала, что теперь там будет синяк. Дважды идиотка. Розалия жила в восьмидесятых, вокруг были семидесятые.
И если подумать… «Я бы не стал доверять Санчесу», – сказал Лукас. В принципе, Лукасу она как раз не очень доверяла. А Санчесу? Доверяла только потому, что он оказался частью волшебного мира? Это и впрямь была единственная причина. Быть может, её направили в рассказ о Розалии вместо «Невидимки» ради того, чтобы она встретилась с Санчесом и своими глазами увидела, что тот будет нечто скрывать даже от той, кто в идеале может его освободить? Нельзя расслабляться, напомнила она себе. Не принимай на веру ничего, тем более только по той причине, что нечто подобное уже стало литературным клише.
Она шла, не переходя на бег, но достаточно быстро. Если удалиться далеко от действующих лиц, тебя вернёт обратно. Так сказал Санчес. Но она уже ушла достаточно далеко и пока ничего не происходило. Возможно, Санчес соврал. Возможно, эти правила не действовали на неё. А, возможно, не действовали здесь и сейчас.
Ей не нравился город вокруг. Нельзя было исключать, что это был тот самый город, который она видела в «Колодце» – похож на Мадрид, но всё же не он. Наступили сумерки, и на улицах горели фонари, витрины магазинов были освещены. Но людей не было. Магазины, несмотря на свет внутри, были заперты. Кроме того автомобиля и самого Аугусто, она больше никого не видела. С одной стороны, ей хотелось рассмотреть город получше, с другой – постепенно ей становилось страшно. Стоило вернуться обратно к кинотеатру и подождать, пока Аугусто выйдет из кинозала. Если она не упустила этот момент. Можно попытаться поговорить с ним, а если и не получится, то в рассказе ещё упомянут священник, который уходит вниз по улице от церкви, когда Аугусто сворачивается калачиком на церковных ступенях. Видела ли она когда-нибудь кого-нибудь, кроме персонажей? Первый рассказ «Водяной» был полон народа. Которые видели её, общались с ней. Но даже если в этой локации нет второстепенной массовки, должны быть хотя бы те персонажи, которые упомянуты в рассказе. Так-то, возможно, ей и не нужны персонажи, возможно, стоит разбить витрину и вломиться в один из этих магазинов. Но страх её не был вызван чем-то конкретным, её страх был более иррациональным, чем весь этот город. Чем дальше она уходила от Аугусто, тем меньше это место напоминало нечто реальное, принадлежащее нашему миру. Здания начинали приобретать значимость, как это бывает в снах, а не в кино и тем более реальной жизни. Тени на них становились более резкими, цвет камня насыщенней и словно обладал внутренним светом, как у драгоценностей. Казалось, стоит прикоснуться к любому из домов, и ты погрузишься в новую историю, в новый сон. Ей вспомнился взгляд Лукаса. Сколько подобных мест он увидел прежде, чем они изменили его, и он перестал считать себя человеком? Как быстро изменится она сама?
