На улице едва отдышался, хотя и здесь завалено прошлогодним дерьмом и каркасами сгнивших биомехов. Зелень у нас давно уже никакая не растет, вытравлена техноплесенью – которая когда-то была нанотехнологией по защите растений от фитопатогенных грибов, – однако с недалекого моря поддувает свежий ветерок, как встарь. Навевает сладкую ностальгию: «На берегу пустынных волн Стоял он, дум высоких полн...», – почти про меня написано. Только не расслабляться – осталось всего пятнадцать минут.
Я еще помню автобусы, трамваи и троллейбусы, помню, ах, петербургское метро. Общественный транспорт был остановлен десять лет назад – с наступлением «свободы» и переименованием Питера в «вольный ганзейский город Ландскрона» – как неприбыльный и поддерживающий иждивенческие настроения. «Как далеко ты уедешь, зависит теперь только от тебя», – ободряюще сказал или, может быть, сказала бургомистр Миша Маша Бессен; в гендерной самоидентификции у неё день на день не приходится. Метрополитену, кроме неприбыльности, вменили в вину и роль прибежища для партизан из русско-националистического ополчения «За Пушкина». Нынче в метрошных тоннелях, тех, что не заброшены, умельцы из Гонконга производят каких-то съедобных червей. А вместо «сталинского метро» у нас выросли наноплантовые[3] скайвеи. Растут они сами, материал как бы живой, питается светом, ветром и дождем, но владелец у них жадный, корпорация «Святая Грета». По ним катаются электрические машинки от той же «Святой Греты». Мэрия может их взять под контроль в любой момент, отключить или направить в нужное место, заблокировав двери. С двигателем внутреннего сгорания ничего не ездит те самые десять лет; нефть кончилась, вычерпали, бензина нет, особенно в нашем «вольном городе». Да и мало ли что учудишь ты на машине с ДВС, наедешь на кого-то, врежешься куда-нибудь, загрязнишь что-нибудь. Зато распространились рикши. Тут и просто рикши, и биомехи, а владеет ими компания «Ноги. Дзен», принадлежащая далай-ламе. Есть также дампфвагены, они же дампи, пароавтомобили с двигателями внешнего сгорания, но налог на них – обалдеть, так что они для богатых приличных постлюдей пяти полов с модной хромосомной схемой x+y.
Может попробовать прокатиться зайцем? А чтобы зайцем нынче стать, надо четко хакерские инструкции соблюдать.
Приблизиться к дорожке для смешных пиццамобилей, имея лассо наготове – невидимый тросик из углеродных нанотрубок с гекко-липучкой на конце. Теперь налечь на педали – в атаку марш, шашки наголо. А затем – бросать лассо.
Кажется, получилось, я на буксире, несусь во весь опор; если навернусь, всю шкуру на дорожном покрытии сдеру, и потом заплачу штраф – за то, что напачкал.
Три минуты адской езды, хуже, чем у ковбоя на буйволе, и надо успеть отцепиться, иначе проскочу съезд.
При отстыковке сильно рвануло, но обошлось, только потрепанное сердце дёрнулось...
Практика доктора Чакрабарти на эстакаде второго яруса.
Слева от врачебной практики распахиваются двери филиала известной эвтаназионной фирмы «Элизиум» («в последний путь с нами – весело и не накладно»). Как раз выносят очередного удовлетворенного клиента в пластиковом мешке. Судя по выпирающим членам тела, силен был мужчина. По старым понятиям ему бы жить и жить, однако нынче «невидимая рука рынка» забрала его в поля счастливой охоты, поскольку он более «не имел самостоятельных финансовых возможностей для поддержания надлежащего качества жизни». В окне видна полудевка-биомех, которая ублажала клиента напоследок, она ему и цианид вкатила – инъектор у нее в соответствующем интимном месте расположен. Забивает косячок, слюнявит раздвоенным язычком бумажку – кое-что человеческое ей не чуждо.
Cправа – салон «Надуй себе сам», франшиза «Сюрреал Доллс». Там кукол продают, которые умеют делать всё, притом покруче настоящих («наши киски – под любые сосиски»). Писк моды – пять разнокалиберных титек, десять сменных отверстий для любви, двадцать типов беседы: «о моде», «о свободе», об «экологии»; десять личин: «сосюша зубчак», «карла вдуни», «проктологиня», «сексетарша», «киллари клитор» и т.д. Некоторых куколок, кстати, надо не надувать, а просто бросить в виде порошка в теплую ванну – ап, и через двадцать минут готова Афродита со сроком годности в трое суток; потом, правда, начинает быстро портиться. Одну такую я до сих пор забыть не могу. Ладно, мне пока прямо.
Еще при подходе на меня разворачиваются глазки инфракрасной камеры, прощупывают складки одежды и тела. Далее терагерцевый всевидящий сканер. Автоматически делается неловко, нет ли дырки на трусах, да и вообще. Дверь открывается, сразу за ней агрегат с длинным квантовочувствительным носом – робохранник. Он вынюхивает, не просачиваются ли у тебя из прямой кишки или какой-то заизолированной полости тела молекулы отравляющих или токсичных веществ. А вот и нет, я вам не немецкий турист... Щелкнув штырями, распахивается следующая дверь, сразу за ней стойка. Там вьется азиаточка-медсестра, хорошенькая как куколка, хлопает сантиметровыми ресницами, щебечет и хихикает карминовым ротиком; может, она и в самом деле не настоящая, из соседнего салона? А направо – стойло ожидания.
На сей раз, помимо меня, в комнате ожидания доктора Чакрабарти была одна дама.
Но ее, из-за большущего аквариума с гмошными рыбками, не разглядеть. У рыбок через прозрачные покровы видны пестрые кишочки, а у дамы заметно только, что волосы светло-рыжие, а туфли и колготки старомодные. Кто сейчас носит колготки, кроме пенсионерок? Нынче дамы носят разноцветную «вторую кожу» – биополимерное покрытие на коллагеновой основе – нога от нее кажется не только голой, но и глянцевой.
Расположившийся рядом плохо причесанный тип чего-то упорно вливал дамочке сипловатым шепотом. А ее голоса почти не было слышно. Лишь изредка я улавливал «да», «нет», «еще чего». Если это не жена, то заигрывания у мужика, прямо скажем, безуспешные, и бо́льший успех он бы имел у надувных девушек из соседнего гешефта.
Тут меня вызвали к врачу.
– Болит? – доктор Чакрабарти потрогал вздутие на моем правом боку, когда я разделся до пояса, и, не дожидаясь ответа, добавил. – Давайте-ка я вас вылечу по-быстрому.
Доктор попрыскал мне на бок спреем и там сразу стало холодно, казалось, что сейчас кожа захрустит. А я к тому же вдохнул серебристый аэрозоль. Не отключился полностью, но наступила какая-то дереализация. Я видел в зеркале, как троерукий манипулятор разрезает мне бок и вынимает… лицо. Потом, сшив сосуды и кожный покров лазерным степлером, закрывает шов блестящим пластырем с тремя индикаторами. Он будет втюхивать мне под кожу антибиотики, анальгетики, противовоспалительные и всякую другую хрень на юрких молекулах. А выращенное во мне лицо – кого-то оно напоминает, кажется, того плохо причесанного мужика – заворачивается в упаковку зеленого цвета и становится я похожей на маску из фильма ужасов. Моя работа в роли плантации органов пока заканчивается.
– Вставайте, вставайте, кровь я убрал, вам нельзя здесь находиться более 20 минут, стандартного времени приема пациентов, – доктор торопливо помогает мне надеть рубашку и накидывает на мои плечи куртку. В руках у меня оказывается стопка желтобаксов.
Я начинаю пересчитывать.
– Да зачем мне обманывать, наш бизнес держится на доверии – по-доброму усмехается он. – На следующей неделе загляните в лавку «Сюрреал Доллс». Если на крайней слева кукле будут синие чулки, значит, для вас есть новая работа.
Я выкатился из кабинета и, когда проходил мимо той дамы, меня нехило качнуло – отходняк от обезболивающего или же естественным эндорфином плеснуло – едва не сел попой на пол. Но удачно приземлился на стул рядом с ней. Хорошо, что того типа уже не было поблизости.
– Простите, что вас почти толкнул и скажите спасибо, что не оказался у вас на коленках. Сейчас я удалюсь и не буду вам вешать лапшу на уши, как тот тип, который сидел рядышком, – преодолевая некоторую тошноту, галантно произнес я.
