Люциус говорил со мной о том, с каким восторгом меня примут в свете, как почтительно со мною будут обходиться, как мною будут восхищаться.

— Это всё очень лестно и прекрасно, — ответил я. — Но я бы хотел сначала сделать кое-что.

— Поделитесь?

— Конечно. Я хочу издать это, — я вынул из внутреннего кармана рукопись вальса, который был особенно дорог моему сердцу. Он мой любимый, из написанных мною произведений он нравится мне больше всех. Когда я его писал, мне казалось, будто я чувствую присутствие чего-то высшего, светлого, доброго, до боли родного истерзанного несчастьями сердцу.

Князь взял у меня ноты на разлинованной вручную бумаге. Он просмотрел все листы и усмехнулся.

— Это неплохо, и даже хорошо. Прекрасно. Но вы позволите мне быть честным?

— Я другого и не жду.

— Он очень сложен. Его не каждый осилит. От этого он вряд ли станет модным и сенсационным, — Люциус увидел мой неопределённый взгляд. — Киллиан, друг мой, позволите называть вас так?

— Конечно.

— Этот вальс прекрасен и великолепен в своей сложности и фактуре. Я лишь говорю о том, что ожидаемо. Я буду рад, если ошибусь, и вскоре он станет звучать из каждого дома каждого аристократа, но вы должны знать, что если публика не примет вальс, вы не перестанете быть любимцем знати.

— Модным часто становится то, что не пробуждает умственной деятельности, я не отрицаю. Но я всё же издам его.

— Не смею препятствовать вам, — он улыбнулся. — Теперь же, если позволите, я возьму на себя смелость предложить вам завтра же появиться на приёме лорда Бэнсона. Вам не помешает обзавестись полезными знакомствами.

— Вы так любезны, — улыбнулся я. — Я благодарю вас, Люциус.

— Не стоит, Колдуэлл, — продолжал улыбаться князь.

— Как же! Вы привезли завещание умирающему от голода и холода человеку, хотя могли запросто переделать его и присвоить всё себе. Вы всё так быстро устроили с нотариусом и банком, вы так помогли мне! Если позволите, я был бы счастлив считать вас другом.

Он посмотрел на меня, и в глазах его сверкнуло нечто загадочное и печальное.

— Тогда мы с вами с этого момента добрые друзья, Киллиан. Но обещайте мне кое-что.

— Что угодно, — горячо ответил я.

— Едва я стану неприятен хоть одному фибру вашей души, гоните меня. И пусть я покину вас, и больше никогда не встану на пути вашего гения.

— Надеюсь, этого никогда не случится, — посмеялся я. — Вы мне очень нравитесь, Люциус.

— И вы мне, друг мой, — сказал он с какой-то неясной горечью, но улыбкой на губах. — И вы мне. Выпьем же за наш союз.

Князь налил нам вина. От выпитого мне стало слишком весело, и я решил, что стоит лечь спать.

— Мефисто! — кликнул Астери. — Отведи мистера Колдуэлла в его номер, соседний.

В комнату вошёл высокого роста стройный молодой человек, чьё выражение лица меня несколько волновало и отторгало. Было что-то хищное, плутовское, враждебное в его движениях, глазах, во всём его существе. Он довёл меня до моего номера, и прикрыл дверь, пожелав своим мягким негромким голосом:

— Покойной ночи, сир.

Я выдохнул, едва он удалился. Затем осмотрелся. Тут всё было как в комнате Люциуса, только мои вещи не заполняли шкафы и тумбы. Неудивительно, ведь вся одежда, какая у меня есть, была на мне, а больше я ещё ничего не имел. Ещё. Как же приятно произносить это слово, понимая, что этот таинственный временной промежуток, называемый «ещё», так скоро пройдёт, и богатство начнёт виднеться в каждой мелочи. Каждой пуговке, каждой ниточке. Опьянённый вином и своим счастьем, я рассмеялся и упал на кровать. Веки были тяжёлыми и закрывались. Засыпая, я мечтал, как стану жить, не зная ни в чём отказа, издавая каждый этюд, слушая лицемерную лесть аристократов… и женюсь. Да, непременно женюсь! На красивой благородной девушке из древнего английского рода.

========== Часть 2 ==========

Со следующего же дня началась моя новая жизнь. Жизнь среди двуличной и высокомерной знати, которая целовала мои руки, едва слышала заветное «десять миллионов». Жизнь, где я мог купить абсолютно всё. От известности до жены. Мне давали много советов, как приумножить моё богатство, какое поместье лучше выкупить, чтобы обо мне заговорили далеко за пределами Англии, и говорили, что я должен построить церковь. Я слушал, кивал, улыбался, но не следовал советам лицемеров. Люциус и я часто появлялись на всех званых ужинах и праздниках, ибо всюду были желанными гостями. Я верил ему одному и искренне считал другом, которому не нужны мои деньги и положение. Мы с ним вдвоём смеялись над ничтожностью аристократов, вдвоём с самого моего обогащения. Я всё же издал свой вальс, заплатив достаточно, чтобы мою руку трепетно и долго жали, уверяя меня, что это будет сенсацией. И моё разочарование не знало конца, когда вальс не обрёл должной славы. Люциус предлагал обратиться к критикам, чтобы те его расхвалили и разрекламировали, но я отказался. Я решил написать нечто другое. Несложное по тексту, но исполненное смысла и красоты. Но недели шли, а моя работа так и не сдвигалась с мёртвой точки. И это бесконечно удручало.

Однажды вечером, когда за окном шёл снег, а я пытался наиграть на рояле хоть какую-нибудь ничтожную тему, Люциус вошёл ко мне с бумагой в руках.

— Колдуэлл, нас с вами приглашают на праздник в честь первого дня зимы, — огласил он и усмехнулся. — Забавно даже, что у света есть право придумывать столь нелепые праздники, чтобы сорить деньгами и показывать своё влияние.

— Весьма забавно, — ответил я, пытаясь сосредоточиться на мелодии. Она никак не хотела придумываться. Я раздражённо скомкал лист бумаги с одинокой ноткой, и кинул в окно. — Чёртова богема!

Астери ничуть не озадачил мой возглас. Он лишь спокойно улыбался.

— Муза ушла от вас, дорогой мой?

— Словно мы и не были знакомы, — согласился я, вздыхая, и закрывая крышку рояля. — Уже третью неделю ничего не могу написать.

— Не удивительно. Вы богаты, Колдуэлл, у вас всё есть. Откуда взяться вдохновению?

— Я не очень вас понимаю.

— Вспомните, как вы создавали свои вальсы и сарабанды. Вы мечтали о том, чего не имели, и воплощали эти мечтания нотами на бумаге. Вы чувствовали, от того ваш любимый вальс столь прекрасен. Без чувств вы ничего не создадите, а фальшь заметна сразу.

Я посмотрел на него.

— Быть может, мне стоило остаться там? В Богом забытой комнатушке с дырявыми окнами и стенами?

— И вы бы заболели, и сейчас не сидели здесь со мной, а лежали в кровати, отхаркивая кровь и проклиная богачей и свою судьбу. Затем бы умерли, и на ваших похоронах было бы от силы человека три.

— Знаете, порою ваша честность ядовита, — заметил я несколько обидевшись.

— Это и делает меня вашим другом, — улыбался князь. — Неужели вам так сложно заставить себя чувствовать что-либо?

— Похоже на то.

— А женская любовь могла бы облегчить ваши страдания? — с ноткой насмешливости спросил меня Астери.

— Женская любовь? — не понял я.

— Завтра на празднике будет лорд Генри Керрингтон, мой добрый знакомый. Я уверен, с ним будет его дочь, леди Джильда. Лорд сейчас в поисках достойной партии для неё. Чем бы вы не подошли? Если не в качестве мужа, то хотя бы кавалера на месяц-другой. Уверяю вас, она одна из первых красавиц страны.

— Если она так красива, то почему же вы сами не ухаживаете за ней?

— Я, друг мой, почти нисколько не люблю женщин.

— Почему же? — усмехнулся я.

— Я объясню. Скажите, что вам известно о Лилит?

— Лилит? — переспросил я, напрягая память. — Кажется, по некоторым церковным источникам, это была первая жена Адама.

— Верно. Это была своенравная упрямая женщина, которую вместе с Люцифером бросили из рая, и Адама наградили Евой, а Люциферу в жёны прочили Лилит. Думайте что угодно, но мне кажется, это не справедливо: давать человеку ласковую и добрую жену, а ангелу, которого некогда звали князем света, непокорную и неверную смутьянку. Так вот, я, как и некоторые мои знакомые, делю женщин на Лилит и Еву. Смутьянок и хранительниц очага. И не люблю их. Каждая Лилит не в меру горделивая и требующая к себе больше, чем того стоит, а каждая Ева с виду кротка и послушна, но скучна и способна на большой проступок за спиной мужа, что тогда в саду, съев запретное яблоко, что сейчас, когда по ночам убегает к любовнику.