— Дренаж сухой, думаю можно убирать — проговорил новый персонаж, хоть и очередной врач, и поправил очки — Как себя чувствуешь? — повернулся он ко мне, видя, что я пришел в себя.

— Паршива — честно признался я — голова трещит от ваших транквилизаторов.

— Да, это они зря. Дозу тебе бухнули, как-бы не летальную. Думали, опять в комму впадешь.

— Козлы...

Доктор оказался парадоксально согласен со мной! И покивал, поглаживая реденькую «козью» бородку.

— Да, есть малеха. А вообще как себя чувствуешь? Где еще болит, кроме головы?

— Где... — и тут я задумался, вновь сверяясь со своими ощущениями — Вообще, доктор, я ничего не чувствую нигде, кроме головы. Даже пальцы как деревянные, хоть и шевелятся, — пошевелил я пальчиками правой руки, подняв её меж нами.

— Ну ка... — сказал доктор, и ощупал кисть — А ногой можешь пошевелить? — я выполнил просьбу, скинув справой ноги одеяло — А второй?.. Поразительно!

— Что?

— А, прости, не важно.

Я прищурился — подозрительно! Но переспрашивать не стал — реально неважно.

— А когда меня выпишут? А когда мама пройдёт? А новый альбом группы... — начал я засыпать доктора вопросами имитируя бурную деятельность, чередуя глупость с важной информацией — А кто-нибудь вместе со мной к вам поступал? А как много крови я потеряла? А сколь долек от сюда кремль? А...

— Всё, всё, всё! Погоди! — прокряхтел доктор, поднимая руки — Вижу, что ты уже почти здорова, и с речью проблем не имеешь. Но имей совесть! Я старенький...

— А сколько вам лет? А вы Ленина видели? А Сталина? А кто был ростом выше...

— Ну погоди ты! Дай хоть понять, как скоро тебя можно будет выписать...

— Ура! Выписывают! Так я могу идти?

Бедняга чуть не взвыл! И дабы иметь возможность ретироваться не убегая, привлек на помощь медсестру, что приступила засыпать уже меня еще более нелепыми ответами на мои нелепые вопросы. И эту битву, я, позорно проиграл. Но кое что, все же выпытал — я, не в Москве!

Но если не в Москве, то где? Что это за место? Город, страна, регион... почему одиночная палата! Почему со мною возятся как с какой-то реальной особо важной... принцессой. Кормят вон, блин, с ложечки!

— Я сама могу! — буркнул , отбирая ложку рывком, и чуть не выронив её уже в следующее мгновение.

Выронив, но на кровать, подняв, пока ни кто не понял! И кашку, кашку наворачивать... жидкую, почти как вода.

— Не торопись, Саша. Ты очень долго ничего не ела. Жуй тщательнее, а то может стать плохо.

Что тут жевать? — взглянул я на мечту престарелого беззубика — это пить можно! А вы «жевать», «жевать»! Что я и сделал, церемониально и назло, запрокинув всю тарелку в себя, и проглотив одним глотком.

— Добавки!

— Потерпи...

— Добавки!

— Нет.

Блин. И рассказывать они мне естественно ничего не рассказывают. Подсунули эту тетку психолога в надсмотрщицы и... наблюдают! А я тоже наблюдаю, за ними, и за собой.

Катетер, наличие которого во мне вызывало лишь одну реакцию «какого фига!?» вынули, заштопав дырочку. Однако еще одну трубочку, выходящею откуда-то из старательно забинтованной промежности оставили. И пусть, мне так и не сказали для чего она, сказав нейтральное «это пока нужно», не нужно иметь семи пяти во лбу, чтобы по цвету жидкости понять, что там протекает. Тем более, когда у койки регулярно стоит стеклянная баночка с мочой.

А уж то, что мне постоянно хочется в туалет, и при этом это чувство какое-то странное, зудящее-незначительное... и мысля «да идите вы! Я в койку!» никак не помогает, даёт четкое понимание, что у меня что-то не то с мочевым пузырем. Вряд ли он отсутствует как класс, хотя возможно, но серьёзно поврежден — как факт.

А потому вопрос с ним, как и с катетером — какого фига, а?! Прошло так много времени, а я еще не сросся?! Нет, я понимаю — тело без разума живучее, но безмозглое, и на многое не способно, но всё же! Все же! Или, пока меня атаковали духовно, я зевнул фаталити физические?

Тогда понятно, почему вокруг меня так вьются! Я ж, наверное, когда отец припер в больницу, был просто куском мяса с ногами! Но живым! Умирать и не думающим. Нонсенс! Прецедент! Феномен! Тогда где я?

Англия? Германия? Израиль? Какая клиника мира решила приютить столь ценного кадра для опытов, то есть исследований? Или все же кто-то из наших? Питерцы? А больше то и некому как бы. Тем более что в заграницу я не верю — уж больно тут всё по-нашему.

Обстановка, запахи, звуки, деревья за окном. Персонал! Я охотно верю, что даже ради меня одного, какая-нибудь Нью-Йоркская институтская врачебница, легко могла набрать русскоговорящий персонал, своих, просто знающих на уровне, реально русских, иммигрантов, или вообще переманив напрямую, но все равно бы остались следы!

Проскакивание словечек в речи, акценты, и прочие. Хотя бы у тех же посетителей соседних палат! Чего напрочь нет у окружающих меня людей. Что ведут себя и говорят, исключительно как наши, да из глубинки. С Урала, а не из-за бугра.

Не уж-то родители решились на возвращение в родные сосны?!

— Пцы... — прицыкнул я, глядя на свой живот, с которого, наконец, вчера, сняли бинты, и на который я смотрю сидя на кровати, откинув одеяло.

Печальное зрелище! Совсем печально. Даже пука нет! Совсем. Зато шрамы... мамкин пирог с рыбой и то аккуратней заштопан бывает! Лоскутное одеяло и то лоскутов меньше имеет! И что-то мне подсказывает, что врачи, не сумевшие натянуть сову на глобус, остатки брюшины на мой живот, позаимствовали часть мяска откуда-то еще. И что-то мне подсказывает, что этим «чем-то» была моя же задница!

Правда пощупать её, дабы убедится, я все так же не в состоянии — пощупал я своими «протезами» свой зад, лишь примерно, по спотыканию «сарделек нечувствительных» об выпуклости, определяя, что шрамы есть и там. А заглянуть себя за спину мне пока что нереально, и это — главная проблема года!

У меня, в спине, кусок железа! Я не вернул себе контроль настолько, чтобы понять что он такое и зачем он там, но уже чувствую его, как нечто инородное, на что все тело жалуется «он! Он противный!» и фиг я изогнуть теперь настолько, чтоб оглядеть хотя бы зад свой визуально.

Не получается! Что-то не дает, мешает... а еще эта, она — БОЛЬ родная. Попытка вернуть себе былой контроль над телом привела к тому, что оно, родимое, начало лить мне в уши стон и крик, плачь и жалобы на ЖЭК единым хором. И это — ужасает.

— Доброе утро, Саш — поздоровался врач, плавно вплывший в палату и миролюбиво улыбаясь.

— Доброе, — буркнул я в ответ без энтузиазма, и с ленцой и неохотой развернув голову к нему, задал многократно повторяемый вопрос — Когда меня уже выпишут?

— Скоро, Саша, скоро.

Ага, скоро, скоро — я только это и слышу уже неделю! И к родителям не пускают, и вообще! Я впрочем, и не горазд то шибко бегать, пока, но это не значит, что согласен лежать болванчиком и слушать сказки! Я и ходить могу!

И тем более у меня уже в печенке, от которой на текущий момент существует, как понимаю, только половина, уже сидит этот «день сурка»! Каждый день, драть его, как копия предыдущего: с утра обход-кормешка, потом перевозка-процедуры, кормешка-обход кабинетов, где я уже заипался сдавать кровь, ссанину с баночки, и приседать на публику. Последнее почему-то вызывает наиболее острый восторг озабоченных врачей, что они уже кажется сами готовы ссать на публику да через трубочку. Уж не в той железочки из спины все дело, а? Ну а вечером вновь обход. Хоть бы график гады меняли день ото дня!

Если и сегодня ничего не изменится — сбегу! Я уже достаточно восстановился что бы пусть не прям уж бегать-прыгать, но хотя бы достаточно уверенно ползать и сбежать, и уже разведал все дыры охранного периметра — суровых тётушек вахтерш! Хотя виды из окна меня пока что сдерживают.

— Вижу, ты уже совсем поправилась. Готова к выписки? — улыбнулся доктор, вынимая из ушей наушники стетоскопа.