Вот так и появилась у Халила-плотника и Зумрад-вышивальщицы ещё одна дочка, приёмная Лайло.
Девочке было лет двенадцать-тринадцать, она была худенькой и слабой, но выздоровела и потихоньку приходила в себя после пережитых страданий. Табиб часто заходил якобы для того, чтобы проведать болящую, а на самом деле всё читал и перечитывал драгоценную книгу Ибн Сина. Первое время девочка совсем не разговаривала. Зумрад даже подумала, что она немая, но оказалось, что Лайло, кроме кипчакского наречия, никакого языка не знала, что было крайне удивительно. В Мавераннахре даже шестилетние мальцы говорили на двух-трёх языках. Уж очень близко люди разных племён жили друг к другу, и если не все слова знали, то тридцать-сорок слов из других диалектов знал каждый. Халил, как и все в округе, свободно говорил по-кипчакски, но запретил домашним разговаривать на нём, чтобы Лайло быстрее научилась говорить на самаркандском диалекте и за короткое время освоилась. Та приглядывалась, прислушивалась и через некоторое время стала выговаривать слова на местном языке.
Голос у неё оказался низкий, бархатисто-переливающийся. Можно было подумать, что не девочка разговаривает, а у подростка голос
ломается. Вроде бы в платье, а голос как у парнишки. Его раскаты были приятны и необычны, словно майна перепёлку передразнивает. Платье, в котором девочку привели в дом, Зумрад приказала сжечь – вдруг какая зараза угнездилась. Переодели Лайло в обычный для всех наряд – длинное, украшенное узенькой тесьмой по вороту платье, доходящее до щиколоток. На голове яркий платок – мусульманка после восьми-девяти лет должна ходить в платке даже дома. По двору все ходили босиком, и только в зимнюю слякоть надевали хлопчатые носки и чорики, простую обувку из сыромятной кожи.
Никаких украшений у неё не было, и Зумрад на радостях, что девочка выздоровела, подарила ей крохотные серебряные серёжки с бирюзовыми глазками – для оберега. Бирюза самый полезный для здоровья камень. Сама проколола девочке ушки и очень удивлялась, что её родители не сделали этого ещё в младенчестве, – все дочки с рождения носили серебряные серьги, и только у Зумрад в ушах блестели золотые – подарок мужа на свадьбу.
Постепенно Лайло превращалась если не в красавицу, то по крайней мере в привлекательную девушку, не блиставшую броской красотой жителей Мианкаля, но обладавшей прелестью степного цветка. Невысокого роста, плотно сбитая, с маленькими руками и ногами и множеством чёрных косичек. Лицо у Лайло было круглое, как у всех кипчаков, но глаза не узкие, а широко открытые и довольно тёмные. Цвет ресниц и бровей разобрать было невозможно – она старательно намазывала их усьмой, объясняя это тем, что брови и ресницы у неё совсем некрасивые. Девушка не понимала, что красивого в ней не было ничего. Маленький приплюснутый носик, зажатый пухлыми щеками, терялся среди них. Привлекательными были лишь резко очерченный подбородок и яркие полные губы. На такую второй раз никто взгляда не кинет.
Некоторое время Лайло оглядывала всё хозяйство нового дома пытливыми глазами, будто прикидывала – где же она сможет пригодиться, да и пригодится ли вообще? Все обязанности в доме были строго распределены уже давным-давно по возрасту и по склонностям. Зарина кроме своего станка была главной в приготовлении еды – точно знала, что есть в кладовке. В каком хуме какая крупа и мука, в каком кувшине какое масло. Что из продуктов заканчивается, кого оправить на базар, что снять с огорода, что досеять на грядки. Следила за двумя подёнщиками, жившими на участке под навесом. Но для того, чтобы огород и участок приносили хоть какую-то пользу, у неё не было ни умения, ни терпения, ни характера. Расул с ловкостью масхарабоза всегда находил отговорки, если Зарина принималась отчитывать его за плохой урожай маргеланской редьки или жёлтой морковки.
Старшие дочери Халила, кроме того, что обучались рукоделию, помогали взрослым и следили за малышами, приучая их к полезному делу. Зумрад следила за всем остальным – именно так жили все большие семьи. Мужчины работали и зарабатывали деньги. Продажа тюбетеек, вышитых Зумрад, и полотна, сотканного Зариной, тоже была заботой мужчин. Принимали заказы, развозили их, торговались и торговали, искали заказчиков, показывая, что они могут делать. Но чаще всего не Халил искал заказчиков, а заказчики искали Халила. Люди в Афарикенте знали его отца, деда и прадеда как самых лучших резчиков по дереву.
Все с интересом ждали, что же выберет для себя Лайло. Зумрад её не торопила, понимая, что в новой семье, в чужом городе всё чужое, всё не так, как в доме у погибших родителей. Она вспоминала, что первые дни после замужества тоже была растеряна, но радовалась, что свекровь её поняла и не торопила. Да и по всем обычаям молодая жена целую луну носа из своей комнаты не высовывает. Зумрад с теплотой вспоминала, как буви Адлия и свекровь Муниса приучали её к новому очагу, к казанам, к тому, как надо себя вести, чтобы побыстрее привыкнуть к дому и хозяйству. Так и здесь: пусть осмотрится, не в гости пришла на посиделки; самое малое – до замужества, о котором ещё рано думать. Именно Зумрад и будет отвечать за приёмную дочь. Именно её будет благодарить или ругать будущий муж Лайло со всеми своими родственниками.
Никто не ожидал, что Лайло облюбует коров и неухоженный танаб земли. С коровами никто в семье не любил возиться. Молока они давали всего ничего, были худые, неповоротливые. И, несмотря на вроде бы усердную работу подёнщиков, коровы давали столько молока, что его хватало только самым маленьким детям в семье. Каждый хозяин пас коров где мог, ребятишки, что помладше, присматривали за ними. Но где накормить здоровую животину, если вся земля в округе на целый фарсаг распахана и засеяна необходимым? Поэтому коров держали в стойле, а кормили, чем придётся. К дехканской работе все без исключения относились как к чему-то недостойному – они-де ремесленники, и нечего им в земле ковыряться…
Как-то после утреннего чая Лайло, взяв урак и кликнув работников, пошла по берегу Акдарьи, скашивая всю траву, которую могла найти. Расул, ругаясь под нос, увязывал всё в огромные охапки, тащил на свободное место и разбрасывал по земле: так Лайло приказала. Сопротивляться он не посмел, девчушка тут же начинала ругаться трубным голосом заправского погонщика верблюдов. И пригрозила: не станешь слушаться, отцу скажу, что ты яйца втихомолку жрёшь.
Расул был уверен, что никто о его грешке не догадывается.
Часть скошенной травы самозванка приказала кинуть перед коровьими мордами. Тут же заставила почистить скотину от напластований опилок и навоза. Кривой безымянный помощник попытался отвертеться, но получил по спине увесистый удар. Этого бездельники не ожидали и гуськом отправились к старшей хозяйке – жаловаться. Зумрад долго смеялась, потом отправила обоих на задний двор, работать. И пригрозила:
– Хоть один человек нашёлся, который вывел вас на чистую воду. Не нравится – дорога из дома широкая. – Глядя на соседские сады, Зумрад давно поняла, что Расул немыслимый бездельник.
Но что делать – не понимала. А тут такое подспорье.
Взяв в руки скребки, два лодыря принялись чистить коров, совершенно не понимая, для чего это нужно. И делали это из рук вон плохо! Лайло, недолго думая, подняла увесистую суковатую ветку и помахала ею:
– Не будете работать, буду бить. И не смотрите, что я девчонка, я знаю, как это нужно делать. У нас в Оше было вот столько коров. – Она взмахнула двумя ладошками. – И я их всех с утренней молитвы до полуденной вычищала. А вы так мало коров не можете почистить. Так, ты за водой, отстоять надо, чтобы тёплая была, напоишь потом коров. А ты чисть коров, и один справишься. – Она так вертела палку в руках, что было ясно – будет драться. Совсем не больно, но обидно, что девчонка лупит. И никуда не денешься. Хозяйская дочка, хоть и самозванка приёмная.
Спустя неделю – новая затея Лайло, ещё более странная: ей зачем-то понадобились отруби. Хозяин мельницы, расположенной выше по течению Акдарьи отдавал отруби тем, кто молол зерно, так было заведено исстари. Отруби в бедных семьях чаще всего добавляли в хлеб, если нужда подпирала. В семье Халила так никогда не делали. Отруби он оставлял на мельнице, зато за помол платил поменьше. Совсем уж нищие свои горстки зерна на мельницу не носили, а мололи его в своих старых, допотопных зернотёрках. В их муке часто попадались пыль и мельчайшие камушки от зернотёрок. От этого мука получалась грубой и жёсткой. Но не помирать же с голоду. А тут Лайло говорит об отрубях. Она что, есть их собирается? Но нет, придумка у неё была совсем другая – в отстоявшейся воде она заводила болтушку из отрубей. Четыре мута на двухведёрное корыто, и приказывала поить коров. Те звучно тянули болтушку, судя по всему, для несчастных рогатых это было в новинку, но пришлось явно по вкусу. Расул выходил из себя от злости, работать-то ему, но перечить Лайло не смел. У приёмной дочки Халила оказались на редкость острый язык и тяжёлая рука.
