– Ахмад-Касым ждать будет, а вот солнце мне не остановить. Стемнеет, и мы с тобой ничего не увидим, а смотреть при свете горна на оружие не годиться. – Как всегда, ни одного лишнего слова, лишь самое необходимое. Но я всё-таки вопросительно посмотрел на него.

– За дехканина не беспокойся, от богатства не умрёт, а сыновей женит. Если умным будет. И дочку найдём.

Совесть свернулась в мягкий клубок и задремала. Улицы Бухары узки и грязны. То тут, то там отбросы, непотребный мусор, колдобины и вездесущая пыль, несмотря на дождливую осень. Когда передвигаешься верхом, то всего этого не замечаешь, а когда ходишь пешком, как все, то поневоле смотришь под ноги, чтобы не угодить в кучу дерьма или некстати разлившуюся лужу чего-то донельзя вонючего.

– Зульфикар, а почему в нашей благословенной Бухаре так грязно, улицы неприбраны, дороги, если это можно так назвать, в рытвинах и колдобинах, – вытаскивая ноги из очередной ямины, спросил я.

– А ты это только заметил, великий хан? Улицы такие, какие были вчера, и луну назад, и даже такие, как в прошлом году. Для того чтобы сделать улицы гладкими и чистыми, нужен или новый налог, или новая повинность – дорожная. Хакиму города не до красоты, ему бы с каракчи справиться да себя не забыть.

– Но неужели нельзя хотя бы перед своими воротами подмести и засыпать колдобину? Или самому хозяину не противно, когда перед калиткой куча навоза лежит и смердит ему в нос? Что, у них и во дворе такая же грязь? – Я возмущался не потому, что впервые это всё увидел, а потому, что по этим улицам к базару от караван-сарая ходят купцы и погонщики, которые непременно разнесут всё это по караванным дорогам и приукрасят стократно. Сказал же Энтони Дженкинсон, английский купец, что Бухара похожа на кучу земли. Хорошо, хоть не дерьма!

– Это ты славно придумал, великий хан. Пусть по утрам все подметают улицу от своих ворот до ворот соседа. Было такое раньше, но потом забылось, а люди привыкли и к навозу, и к нечистотам. А около чьих ворот будет мусор – один медный фельс штрафа, глядишь, чисто будет и казне прибыток. Правда, это дорого, но чем строже наказание, тем тщательнее выполняется предписание. Про дворы ты зря напраслину возводишь, во дворах у всех чисто.

– Не может быть! Давай заглянем к кому-нибудь?

Но Зульфикар лишь покачал головой и продолжил:

– Люди боятся показать свой достаток, потому что тут же выскочит какой-то сборщик налогов и начнёт считать. Вот тогда ремесленнику край придёт. А следить за всем должен аксакал махалли. – Зульфикар довольно заулыбался, наверное, ему тоже до смерти надоела эта грязь. – Мухтасиб без дела сидит, пусть соберёт всех аксакалов Бухары и занимается делом, а то жиром заплыл…

– Вот-вот, нравственные каноны государства и чистота в городе это как раз для него. Не знаю, заплыл он жиром или нет, а то, что разленился, это точно. В диване только свою крашеную бороду руками гладит да глаза к потолку закатывает. Надо спросить у него, сколько человек ему помогают по утрам умываться. – Удивительно, что во мне проснулось любопытство. Этому я был несказанно рад, больше луны я ни на что не обращал внимания.

– А это зачем, великий хан? Я и так знаю, спроси меня.

– Откуда? Ты что, с ним по утрам омовение совершаешь?

– Должен знать. У нас в Арке только десяток человек наберётся, из тех, кто сам умывается. Все остальные целую китайскую церемонию выдумали: и для полотенца у них отдельный таштдар, и для мыла. Весь остальной день эти таштдары бездельничают, зубоскалят, на кухне жрут в три горла, а потом храпят между молитвами. Правда, когда чиновники куда-то выходят, они свиту его изображают, а в остальное время восхваляют его изумительные достоинства. Кстати, один из этого десятка – ты. – Зульфикар опять заулыбался. Морщинки на его лице стали мягче, каштаново-седая бородка весело топорщилась в такт словам, глаза заблестели каким-то мыслям.

Почему я раньше на всё это не обращал внимания? Не знал или не хотел знать, что приближённые стали похожи на разжиревших котов, которые, кроме сливок и свежей печёнки, ничего не едят? Почему они не берут пример с меня или с Зульфикара? Нет, стараются друг друга перещеголять. С самого утра я только об этом и думаю.

Ахмад-Касым курбаши встретил нас возле ворот, поклонился в пояс, засуетился, повёл внутрь мастерской. Таких крупных людей среди узбеков редко встретишь. Видимо, в его роду есть кто-то из местных племён. Он выше Зульфикара на целую голову, а тот выше меня на столько же. Плотный, руки такие большие, что может сломать ими подкову. Говорят, что он может поднять лошадь, но наверняка врут!

– Великий хан! Солнце и Луна Бухары, да будут благословенны все ваши деяния во веки веков! – При этом Ахмад-Касым попытался смыть и оттереть копоть с ладоней, но только размазал её по полотенцу. Рассердившись на неподатливую грязь, бросил полотенце на плечо шагирду.

– Уважаемый Ахмад-Касым, оставим эти глупости придворным, от вас я хочу слышать только разумные слова о работе Оружейного двора! Вы так много работаете, что отягощать вас ещё и восхвалением моей особы было бы крайне неразумно! – Я знал, что Ахмад-Касым терпеть не может всех придворных церемоний, но вынужден придерживаться их, поскольку считает, что мне они нравятся.

– Великий хан! Спешу доложить вам, что у меня много того, чего я не могу решить сам: мне не хватает помощников. Не на всех я могу положиться, у меня мало мастеров и подмастерьев, даже простых учеников. Они со временем могли бы сменить нас в Оружейном дворе. Для выполнения заказа великого хана, сделанного две луны назад, требуются ещё два мастера-оружейника. Им надо платить по десять серебряных полновесных таньга в течение одной луны. К ним пять подмастерьев, ценой по пять полновесных серебряных таньга в луну. И ещё десяток учеников по десять медных фельсов за такое же время, – уныло перечислял Ахмад-Касым.

– Жаль, нет с нами Ульмаса-устода, он бы подсчитал необходимые траты…

– Великий хан, мы, в отличие от других мастеров, платим и шагирдам и хальфам. Место для работы есть – нет людей. В своих мастерских ремесленники зарабатывают не больше, но они независимы, работают, когда есть заказы или когда хотят. А у нас работа с утренней молитвы до вечерней, с отдыхом в день аль-джума. Поэтому обученные, знающие мастера к нам не рвутся. Приходится набирать неопытных людей, не знающих ремесла, и обучать их самим. На это уходит время, а его нам не хватает. – Мастер горестно покачал головой. – Мы кормим людей из казны, это для них определённая выгода, но средства, выделяемые на питание скудны, еда не обильная, а работа тяжёлая.

– Я понял, Ахмад-Касым, надо объявить на базарах о вашей нужде, пусть приходят необученные или пока малознающие. Поначалу их заработок будет на два-три таньга меньше, но потом вы можете повысить им оплату. Они будут стараться лучше работать, чтобы побольше получать, а вам будет из кого выбирать. Насчёт еды я понял и сделаю распоряжение. Работники должны хорошо кушать, а иначе работы от них не жди. – Я вспомнил о предстоящем пире и подумал, что после всех пиров еду не нужно делить между поварами и выбрасывать оставшееся собакам, а отправлять в эту мастерскую. Это к той пище, которая у них уже есть. – Завтра утром вы получите еду из ханского дворца.

– Великий хан, ваша милость безмерна, да продлит Аллах ваши дни на Земле! Не знаю, как мне вас благодарить, только хорошей работой. Да буду я жертвой вместо вас! – Мастер радостно потирал руки, предчувствуя разрешение всех его забот и горестей, связанных с заказом. – Но нам требуется много железа, каменного угля, меди, свинца. Караван с необходимым сырьём уже двигается в сторону Бухары. Не знаю, когда прибудет. Двигается он со стороны Ташкента и я боюсь, как бы разбойники не ограбили караван. Защита у него небольшая, всего десять нукеров, больше не мог отправить. Здесь охрана тоже нужна.

– Не беспокойтесь, уважаемый Ахмад-Касым, бош-курбаши за всем проследит, да и я не забуду посматривать в сторону Оружейного двора. На дорогах Мавераннахра уже спокойно, за груз не переживайте. И окажите любезность, приходите сегодня после вечерней молитвы на пир. Правда, собираются одни бездельники. Им полезно посмотреть на работающего человека. – Мне самому эта мысль так понравилась, что я уже представил себе лица беков, вытянутые от недовольства, что сидят рядом с оружейником, пусть знаменитым, но работающем руками.