И на этот раз, несмотря на непогоду, улица Сальникова пустынной не была. Какие-то бабы в длинных юбках и теплых платках шли, видно, в Воскресенский собор на вечернюю службу. Аркаша их обогнал. Навстречу ему попались двое парней, которых он знал по реальному училищу. Оба были на несколько лет старше его.

Один из них, Женька Гоппиус, жил на самом конце этой улицы, недалеко от березовой рощи, куда Аркаша с друзьями часто бегал гулять. Женька был высоким, красивым парнем с правильными чертами лица, чем-то напоминающими черты его матери – учительницы Марии Валериановны, зарабатывающей на жизнь частными уроками. Впрочем, сам Женька с этого года тоже начал зарабатывать. Аркашин товарищ, Петька Цыбышев, сказал, что, окончив училище, Гоппиус устроился на службу в какую-то химическую лабораторию.

Второго из парней, Ваньку Персонова, Аркаша тоже хорошо знал – он, как и Голиковы, жил на Новоплотинной. Персонов был года на два моложе Женьки и теоретически должен бы был еще учиться в реальном, но недавно его отчислили из училища. И ладно бы за плохую успеваемость! Ничего подобного – с учебой у Ваньки никаких проблем не было. Наоборот – в прошлом году его всем в пример ставили. Персонов увлекался литературой, сам писал стихи – в местной типографии даже издали сборник его стихотворений под названием «Звук». Аркаша эту книжицу видел. Стихи все больше про деревню – так, ничего особенного… Но к исключению Ваньки из училища они никакого отношения не имели. Тут дело в другом.

Когда в реальном был избран ученический комитет, старшеклассник Иван Персонов его возглавил. У них, у старшеклассников, на заседаниях рассматривались вопросы куда более серьезные, чем в Аркашином классе. У четвероклассников что обсуждали? Кто по каким причинам отсутствовал, как распределить роли в спектакле, который решили поставить, кто на уроках плохо себя ведет, и все такое…Надо признать, дисциплина в младших классах пока еще хромает. Вот недавно его, Аркашу, и Петьку Шнырова директор отчитал за то, что они во время перемены на палках дрались.

Старшеклассники – другое дело. У них на повестках стояли вопросы о демократизации учебно-воспитательного процесса, о защите достоинства учащихся, о произволе некоторых преподавателей по отношению к реалистам. Ну, на то они и старшеклассники. Хотя и у них не все получается. Многие учителя порекомендовали руководству училища особо требовательных поставить на место. И директор встал на сторону таких преподавателей. Тогда Ванька – а он был еще и редактором ученической газеты – написал и напечатал памфлет про таких учителей, который назывался «Свиньи». Ну, уж это ему с рук не сошло – тут же отчислили из училища.

Поравнявшись с Гоппиусом и Персоновым, Аркаша поздоровался с бывшими реалистами, но те ему не ответили. Отчаянно жестикулируя, перебивая друг друга, парни на ходу вели такую оживленную беседу, что, скорее всего, даже не услышали Аркашиного «Здравствуйте» из-под закрывающего половину его лица капюшона. Зато до слуха мальчика успели долететь некоторые довольно громко произнесенные парнями фразы: «Ленин еще когда говорил, что нужно заключать мир без всяких там аннексий и контрибуций!», «Ну да! И никакой поддержки Временному правительству!», «Вот большевики…»

Продолжения фразы про большевиков – кажется, это был голос Женьки – Аркаша уже не услышал.

Вскоре его внимание привлекла группа из пяти-шести мужчин, одетых в военную форму, которые, как и он, двигались в сторону центра. Приглядевшись к военным, мальчик сразу определил, что все они, во-первых, нижние чины – ноги их были обуты в ботинки с обмотками защитного цвета; офицеры, в основном, носят сапоги, – во-вторых, что служат они в разных родах войск. Это было заметно, в первую очередь, по шинелям: у кавалеристов они намного длиннее, чем у пехоты, с широкими обшлагами на рукавах. Да и шлица разрезана чуть ли не до пояса, чтобы на лошадях было удобнее скакать. А еще на служивых были разные штаны: у одних – пехотинцев – из-под обмоток виднелись шаровары темно-зеленого цвета, у других – темно-синие рейтузы, какие носят в кавалерии.

Один из солдат заметно прихрамывал, второй – в кавалерийской шинели – и вовсе опирался на толстую деревянную трость. Без нее – это было очевидно – он не сделал бы и шагу. Из-за этих двоих вся группа передвигалась слишком медленно, иногда мужчины даже ненадолго останавливались.

«Раненые, видать, – подумал Аркаша, которому понадобилось всего несколько секунд, чтобы догнать группу. – Из тех, кто у нас долечивается…»

Военные, не обращая никакого внимания на дождь, о чем-то горячо спорили.

– Да мы летом шестнадцатого этих австрияков вместе с их Фердинандом так колошматили – только пух да перья летели! – услышал Аркаша голос опирающегося на палку солдата, который, чтобы жестом продемонстрировать, как он и его товарищи колошматили врага, остановился и свободной от трости рукой сделал несколько движений, напоминающих размахивание саблей. – Я тогда в кавалерии служил, у Каледина. Луцк взяли одним махом, а потом верст на пятьдесят вперед продвинулись! Алексей Максимыч – мужик толковый. Строгий, правда, никому спуску не давал, очень уж дисциплину любил. Ну, на то он и генерал.

– Так, слыхал я, выгнали его из армии. Если уж такой толковый, за что ж выгнали-то? – возразил хромому молодой пехотинец в сдвинутой на затылок блестящей от дождя папахе. – Пускай бы и дальше воевал. Аль без тебя не может?

Раздался дружный хохот. Аркаше тоже не смог сдержать улыбку.

– Дурак ты, Пашка! – обиделся хромой. – Алексей Максимыч – настоящий вояка. А выгнали потому, что это ваше нонешнее правительство не признал. Как царя-батюшку в отставку отправили, – хромой снова ненадолго остановился и перекрестился, – так он новой власти подчиняться не захотел.

– А сейчас-то он где? В тюрьме, что ли? – спросил кто-то из солдат.

– Тьфу на тебя! – сплюнул хромой. – В какой тюрьме? На родину он подался, на Дон куда-то. Алексей Максимыч казаком родился, казаком и помрет.

Дальнейшего разговора Аркаша не услышал – перед Соборной площадью он свернул в Поповский переулок, где находился госпиталь, в котором работала Наталья Аркадьевна. Мужики же пошли своей дорогой.

«Давно я здесь не был, – подойдя к воротам госпиталя, подумал Аркаша. – А ведь когда-то чуть не каждый день ходил маму встречать…»

Он вспомнил, как восьмилетним мальчиком первый раз пришел к матери на работу. Дома ему было скучно, новых друзей в Арзамасе он завести еще не успел, вот и решил дойти до маминой больницы – посмотреть, как она там устроилась. Едва мальчик вошел в помещение, как его тут же окружили женщины в длинных белоснежных передниках и таких же белых, закрывающих волосы косынках, завязанных на шее сзади, – сестры милосердия.

– Это к кому же такой симпатичный молодой человек пожаловал? – с улыбкой обратилась к Аркаше одна из них.

– К маме! – доложил мальчик.

– И кто же твоя мама? – поинтересовалась женщина.

– Так это, верно, нашей новой акушерки сыночек, – внимательно разглядывая Аркашино лицо, предположила другая. – Вы только посмотрите, как на нее похож!

Из палаты, расположенной в другом конце коридора, вышла Наталья Аркадьевна. Увидев сына, удивилась:

– Адя, ты зачем пришел?

На этот раз мать он увидел издалека – она стояла на крыльце больницы, прижавшись к входной двери. Только так можно было укрыться от косого дождя, от которого почти не спасал нависающий над крыльцом козырек.

«Воздухом вышла подышать, – догадался Аркаша. – У них там задохнуться можно».

В переполненных палатах, где с трудом удавалось протиснуться между койками, от смеси запахов медикаментов, человеческого пота, крови, мочи, сочившегося из ран гноя, табачного дыма стояло такое зловоние, что посетители, пришедшие в больницу с улицы, едва не теряли сознание. Этот запах за несколько минут успевал впитаться в одежду, волосы, кожу. Что уж говорить о тех, кто здесь работал!

Увидев сына, Наталья Аркадьевна задала ему тот же вопрос, как и тогда, пять лет назад: