Птичку, которая соперничала с самым известным и голосистым певцом среди пернатых, как только ни называли: и малиновкой, и зарянкой, и зорькой, и ольшанкой. Может, коленца, которые она выводила, и уступали заливистым соловьиным трелям, зато окрас у этой птахи был куда более нарядным, чем у ее не отличающихся ярким оперением собратьев: серенькая, с зеленоватым оттенком спинка контрастировала с белым брюшком и красновато-рыжими грудкой, горлышком и головкой.

Залюбовавшись птичкой, мальчик остановился. Не обращая на него никакого внимания, малиновка, уцепившись за ветку длинными, тоненькими, как спички, ножками, продолжала свой концерт.

«Вроде, самец, – предположил Аркаша, – самки не такие яркие. Да и поют не так звонко… Точно – самец!»

Словно подтверждая догадку мальчика, птичка вывела очередную звонкую руладу.

«Надо же! Совсем меня не боится! – подумал Аркаша. – Папа говорил, что малиновки часто селятся возле людей и быстро к ним привыкают. Им главное, чтобы вода близко была, а у нас ее сколько угодно: Теша недалеко, а пруды Сорокинские совсем рядом. Поэтому малиновок здесь видимо-невидимо…»

Внезапно птаха прекратила пение и, вспорхнув, сделала над Аркашей еще один круг. После этого она быстро юркнула в середину кустарника.

– Ну, ты чего замолчала-то? – пытаясь разглядеть среди веток яркое красное пятнышко, вслух произнес мальчик. – Ты ведь до вечера петь должна!

Из кустов не доносилось ни звука.

– Ну, как хочешь, – пожал плечами Аркаша и пошел по тропинке дальше.

Выкрутасы малиновки почему-то не выходили у него из головы. То, что птичка неожиданно прервала свое «выступление», его не сильно удивило. Мало ли что? Возможно, у нее дела какие-то появились неотложные. А вот зачем она над его головой кружила – непонятно. Может, об известии каком предупреждала? Если так, то о каком?

Аркаша поежился. Не от холода – октябрь выдался на редкость теплым. Но в груди мальчика появился неприятный холодок. Похожее чувство он испытывал всегда, когда с замиранием сердца открывал свежие газеты, чтобы прочитать сводки об убитых и раненых на фронте.

Аркаша ускорил шаг, будто хотел быстрее покинуть место, где у него возникли подобные ощущения. Не помогло: холодок не прошел, зато в голове стремительно закрутились тревожные мысли. Он лихорадочно начал вспоминать разные народные приметы о пернатых.

Говорят, жди беды, если птица в окно постучит. Не подходит… Он вообще ни разу не видел, чтобы малиновки к окнам подлетали. Вот если голубь в стекло бьется – тогда другое дело: умрет кто-то из живущих в доме. А еще говорят, что ничего хорошего не будет, если встретишь одинокую сороку – она плохие вести приносит. А уж если круг над тобой сделает – жди скорой смерти!

«Но то сорока, – прогнал дурную мысль Аркаша, – а то малиновка! Есть разница? Малиновки у нас во дворе давно живут, и ничего! Хотя с ними, вроде, тоже какие-то приметы связаны… Тетя Даша, кажется, что-то про кровь говорила…»

Новая волна холода прокатилась по телу мальчика. Он уже подошел к забору и, остановившись у невысокой, сколоченной из узеньких дощечек калитки, еще какое-то время обдумывал ситуацию.

«А вообще – какой дурак сейчас в приметы верит?! Это в древности люди темными были, необразованными, вот и напридумывали всякой ерунды, – размышлял Аркаша. – И тетя наша темный человек: в церковь ходит, в бога верит. А где он – бог-то? Вон, аэропланы по небу летают, и никто из авиаторов никакого бога не видел!»

Поселившаяся в душе мальчика тревога отступила. Как это было в тех случаях, когда он, дочитав до конца списки погибших и раненых, не находил в них знакомую фамилию…

Еще выходя из дома, Аркаша успел заметить, что тетя Даша – родственница отца, которая давно уже жила с Голиковыми и помогала Наталье Аркадьевне вести домашнее хозяйство, – хлопочет на кухне, а его сестры в гостиной занимаются какими-то своими, девчачьими делами. Не было видно и никого из Бабайкиных.

«Хорошо, что нет никого, – подумал Аркаша, – никто не помешает».

Положив на уже изрядно пожухлую траву длинный, завернутый в тряпку предмет, он присел на корточки и осторожно развернул материю. На сером куске ткани лежало старое отцовское ружье с облупившимся прикладом, которое почему-то – почему, Аркаша не знал – называлось «монтекристо».

Мальчик поднял ружье и, немного подумав, решил, что если положить ствол на верхнюю перекладину калитки, то целиться будет удобнее. Почувствовав, что приклад надежно упирается ему в плечо, а указательный палец не дрожит от прикосновения к холодному металлу, Аркаша прицелился и спустил курок. Негромкий, но звонкий, как пощечина, выстрел нарушил сонную тишину клонившегося к закату дня.

– Есть! – радостно закричал Аркаша.

Не прошло и минуты, как он вихрем влетел на кухню и, чуть не сбив с ног Дарью, потряс перед лицом испуганной женщины только что подбитой птицей.

– Вот! Голубя подстрелил! Теть Даш, зажаришь к ужину?

Дарья перекрестилась, взяла из рук Аркадия тушку и укоризненно покачала головой:

– Господи, да что тут есть-то? И стоило из-за этого стрелять?

Заметив, что мальчик насупился, женщина смягчилась:

– Да зажарю я твоего голубя. Только мяса-то у него с гулькин нос.

– Он там всего один был, – виновато вздохнул Аркаша. – Были бы еще, я бы еще подстрелил. Семья ведь у нас немаленькая, всех надо кормить…

Через час передняя наполнилась запахом жареной птицы, тарелку с которой Дарья поставила на середину большого квадратного стола.

– Ну, идите, что ли, – позвала она ребят.

Младшие девочки – девятилетняя Оля и семилетняя Катя – тут же подскочили к столу, горящими от нетерпения глазенками посмотрели на ароматное блюдо и повернули головки в сторону Тали.

Таля – так в семье называли старшую из сестер Голиковых, двенадцатилетнюю Наташу – брезгливо поморщилась:

– Фу! Я это не буду. Это вообще есть нельзя!

На лицах Оли и Кати появилась растерянность. Девочкам очень хотелось кушать, но притронуться к непривычной пище, от которой их любимая Талочка воротит нос, они не решались. Старшая сестра во всем была для них примером, ее мнение всегда считалось самым правильным, однако запах жареного голубя так приятно щекотал ноздри, что на этот раз точка зрения Тали вызвала довольно сильные сомнения.

У Аркаши этот запах усиливал и без того здоровый аппетит до болезненного головокружения. Если бы не девчонки, он проглотил бы птичку в два счета, но разве мог он, единственный – после ухода отца на войну – мужчина в семье, оставить младшеньких без деликатеса?

– Почему ты решила, что это нельзя есть? – удивленно посмотрев на сестру, пожал плечами Аркаша.

Он выдвинул из-под столешницы стул с изогнутой деревянной спинкой, сел на него, придвинул к себе блюдо с голубем и, отщипнув от птицы небольшой кусочек, отправил его в рот. На лице мальчика появилось довольное выражение.

– Ммм… Вкусно! На курицу похож. Налетай, девчонки!

Катя и Оля переглянулись и снова вопросительно посмотрели на старшую сестру. Таля опять сморщила нос.

Аркадий оторвал от голубя ножку и протянул ее младшим девочкам:

– Ну, кто из вас самый смелый?

Оля осторожно взяла из рук брата кусочек жареной птицы, попробовала его и тут же начала с удовольствием уплетать.

– Молодец, Оля! Ты у нас самая передовая! – похвалил сестру Аркаша и, отщипнув от голубя вторую ножку, протянул ее Кате. – На вот, Катерина, это тебе!

Девочка жадно впилась зубами в птичье мясо.

– Ну что, Талка, будешь есть или привередничать? – повернулся Аркаша к старшей из сестер. – Смотри! Не успеешь рот открыть, как одни косточки останутся!

Таля еще раз фыркнула для приличия, но взяла у брата протянутый ей кусочек голубя и, преодолевая брезгливость, попробовала его на вкус. Через несколько минут на тарелке остались одни лишь косточки.

Аркаша взял блюдо, чтобы отнести его на кухню, и только тут заметил Дарью, которая стояла в дверном проеме, скрестив на груди руки.