– Почему?

В самом деле, почему? Я надолго задумался, но ответа не нашёл. Когда-то я летал над миром, а потом просто перестал. Если причина и была, то я её не помнил, и поэтому сказал первое, что пришло на ум.

– Там опасно.

– Опасно? – искренне удивился бескрылый. Такого ответа он явно от меня не ждал.

– Разве в этом мире что-то может угрожать тебе?

– Возможно. – Я хотел было сказать, что вовсе не так неуязвим, как он считает. Но, подумав, решил, что лучше ему заблуждаться и дальше.

– А скажи, у тебя нет каких-нибудь карт? – спросил он, помолчав. – Ты не рисовал то, что видел?

– Нет. Зачем бы мне это делать?

– Алой рисовал.

– Вот как? Он рисовал карты для бескрылых? – Я рассмеялся. – Не знал. Должно быть, это было давно.

– Очень давно, – кивнул бескрылый. – С тех пор тысячи рук перерисовывали те карты, и уже никто не может сказать точно, что на них было изначально. И самого Алоя уже лет сто никто не видел. Впрочем, это как раз никого не огорчает. Он твой брат, Рис?

– Брат… – слово было знакомым. Точнее, вызвало какое-то очень знакомое чувство.

– Да… нет… наверное, да. Хотя… я не знаю.

– Но ты же знаешь, кто породил тебя?

Я пожал плечами. Не то чтобы я совсем не думал об этом. Думал, но к ответу так и не приблизился.

– Я был всегда.

– Таким же, как сейчас?

– Да.

– А мир?

– И мир был всегда. Правда, он немного меняется. Так медленно, почти незаметно, но меняется. Осыпаются горы, реки размывают берега. Несколько раз случались землетрясения. Вулканы на юге извергают лаву время от времени. Море изменило контуры материка. Животные то приходят, то уходят. Иногда появляются новые виды, иногда какой-нибудь исчезает. Но ни я, ни Алой не меняемся.

Я замолчал, и бескрылый молчал тоже. Мы сидели в темноте, слушая шорохи догорающего костра, а потом он сказал:

– Люди говорят, что вы родились в один день с нашим миром. И что вы все братья – и Кхор, и Бат, и Уюр, и Алой, и ты. А ваш отец, отец всех изначальных, и есть Творец этого мира.

– Откуда вам знать? – отмахнулся я. – Вы живёте недолго.

– Это правда, – легко согласился бескрылый. – Но у нас есть память рода. Старики рассказывают то, что видели, внукам, те – своим внукам, и так без конца. Поэтому-то я и знаю, что когда-то давно изначальные говорили с нами.

– Даже если они существуют, то, как и я, ничего не знают об этом, бескрылый. – Я встал. – Если увидишь тень Алоя над скалами, прячься.

– Как мне отличить его от тебя?

– О! Ты не перепутаешь, – усмехнулся я. – И больше не разводи костёр после того, как стемнеет. Он может привлечь внимание Алоя. Да и хищников тоже.

Спрыгнув с плато, я поднялся в небо. Обычно я не летаю ночью, но зная, что бескрылый следит за мной, я сделал несколько кругов над плато, поднимаясь всё выше. Оба спутника были сегодня на небе, и скальные выступы отбрасывали по две тени. Я купался в золотистом и фиолетовом свете, получая забытое удовольствие ночного полёта. Появление бескрылого в моём мире что-то изменило. Будто я спал, а он разбудил меня. Заставил вновь вспомнить речь. Испытать забытые эмоции. Вспомнить мысли, давно не приходившие в голову.

Огонёк внизу замигал и погас. Бескрылый внял моему совету и потушил костёр. Я покружил над скалами, выбирая место для ночлега. И в конце концов, вернулся на плато. Человечек уже спал на своей лежанке. Худой и слабый, он был бы лёгкой добычей кроффа. Кроффы боялись меня и обычно не совались сюда, но мой запах теперь вытеснил запах человека. Я подумал, что пару ночей стоит провести рядом с ним, и растянулся у отвесного края.

Незаметно промелькнуло такое короткое в горах лето.

Когда пожелтели и осыпались листья, бескрылый уже ходил понемногу, опираясь на палку. А когда в воздухе закрутились первые снежинки, он смог спуститься с плато к ручью и набрать себе воды.

Всё это время человечек не сидел без дела. Он штопал свою одежду, лепил из глины и резал из дерева кухонную утварь. Делал тенёта для ловли птиц, ловушки на снежных прыгунов и ухитрился поймать несколько. Соорудил очаг из камней. И даже сложил себе из лохматых ветвей золотистого хвойного кустарника, которыми заросли распадки, кривобокий шалашик, одним боком прилепившийся к скале. А ещё он писал. В наплечном мешке его нашлись листы грубой серой бумаги. И он царапал их остро отточенным каменным карандашиком.

Не знаю, сами ли бескрылые научились обозначать звуки значками или это Алой обучил их, но как бы то ни было, оказалось, что письменность у них в ходу не первую сотню лет.

Когда снег засыпал расщелины и ровным слоем покрыл плато, я спустился проведать бескрылого.

Тот сидел у входа в шалаш и писал при свете заходящего солнца.

Я бросил рыбу на землю и сел рядом. Он корябал бумагу, а я смотрел, как лучи красят горы красным и оранжевым.

Когда солнце зашло за скалы, он отложил бумагу и принялся разводить огонь в очаге.

– Зачем ты делаешь это? – спросил я, разглядывая крошечные значки.

– Пишу? – Он обеспокоенно глянул на меня, но листки не забрал, а принялся чистить рыбу. – Хочу, чтобы другие люди смогли узнать то, что я знаю. То, что ты мне рассказал. О земле, о знаках, о природных явлениях. Сам я могу умереть раньше, чем встречу кого-нибудь, а вот книга, она может прожить несколько жизней.

– Какое тебе дело до других? – удивился я, отложив записи. Он странно на меня глянул и улыбнулся так, будто знал что-то, мне неизвестное.

– Моя жизнь короткая, Рис. По сути, она только часть общей жизни. Жизни всего рода. Если мои знания помогут людям, значит, я не зря жил.

– Никто не живёт зря, – хмыкнул я. – Ни крофф, ни снежный прыгун, ни самый последний червяк или крошечный водный жук. Хоть они и не пишут книг.

– Ты прав. – Он снова улыбнулся. Улыбка делала его угловатое лицо почти красивым. – Всё живое рождается не напрасно. Но люди не обычные животные. Люди знают о том, что жизнь коротка, помнят своих предков и думают о потомках. Не все, конечно… Есть и такие, что как жуки.

Он замолчал, вытер руки об одежду и, задрав голову, посмотрел на небо.

– Опять снег пошёл. Зима в горах наступает раньше.

– Ага. – Я тоже посмотрел на кружащиеся хлопья. – А растает он, когда на равнинах уже трава поднимется.

Бескрылый сел у очага и снова занялся рыбой.

– Знаешь, у нас говорят, что Рис и Алой вечно бьются в небе над горами. Когда побеждает он, наступает зима. А когда ты, снег тает, и приходит весна.

Я рассмеялся и покачал головой.

– Мы с Алоем всерьёз не дрались с тех самых пор, как научились говорить друг с другом. А зима наступает, когда наша часть планеты удаляется от солнца. И мы здесь совершенно ни при чём.

Его глаза стали удивлённо круглыми, и я подумал, что он, как обычно, начнёт расспрашивать меня о солнце и планете, но он спросил другое.

– Ты помнишь время, когда не умел говорить?

– Нет… – опешил я. – Точнее, я помню, что было такое время, но не помню, каково это было. А ещё я помню, как мы летали над миром и давали имена всем растениям, животным и предметам.

– А скажи, Рис, почему мы с тобой понимаем друг друга?

– Да потому, что ты говоришь на том же языке, что и я, – хмыкнул я. – Конечно, он изменился с тех пор, как мы его придумали. Вы упростили его и добавили новых слов. Но это несомненно наш язык. Видно, Алой проводил внизу с людьми больше времени, чем я думал. Он и научил вас. Больше-то некому. Я в долину не спускался.

– Никогда?

– С тех пор как людей стало много, никогда.

– А люди с равнин считают, что ведут свой род от тебя. Те, что имеют светлую кожу и рыжие, как у тебя, волосы. Людей со светлыми волосами, живущих у моря, называют сынами Кхора. А тех, у кого волосы чёрные, а кожа тёмная, зовут детьми Алоя.

– Не скажу за Алоя, – улыбнулся я. – А за себя могу поручиться.

– У тебя не было детей?

– Нет, бескрылый. Меня никто не рожал, и я никого.