Торопливо она поднялась на второй этаж и уже с облегчением вздохнула, когда перед ней выросла фигура Люпина.

— Ты сама не своя, — обеспокоено сказал он и ласково заправил прядь волос ей за ухо. — Что с тобой?

— Я… просто устала, ничего серьёзного, — Гермиона с трудом изобразила улыбку в надежде, что она выйдет правдоподобной.

Получилось не очень убедительно. По выражению лица Ремуса, а вернее по его взгляду — пытливому и провоцирующему, она всё поняла. Так смотрит учитель на ученика, когда тот врёт, что выучил урок. Сдавшись без боя, она виновато опустила глаза.

— Зайди, пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить.

Люпин послушно шагнул в комнату. Им предстоял непростой разговор, и он будто бы это почувствовал. Гермиона же испытала сильнейший приступ паники и полнейшую парализацию собственного рта. Мысли в её голове хаотично метались из стороны в сторону, не в состоянии построиться в грамматически верный ряд. С чего начать? Как объясниться? Гермиону спасало лишь то, что Ремус был терпелив. Он молча зашёл внутрь, прошёлся вдоль стены слева и осторожно, спросив разрешения, присел на край её кровати. Очень благородно с его стороны было таким образом потянуть время, чтобы дать ей возможность преодолеть себя.

Набрав воздуха в лёгкие, Гермиона постаралась произнести свою просьбу как можно спокойнее.

— Ремус, — неуверенно начала она. — Ты… тебе не следует… В общем, я прошу тебя, не участвовать в завтрашней операции.

Как нелепо, господи, — в тот же миг пронеслось у неё в голове. Гермиона никогда не страдала косноязычием и привыкла чётко выражать свои мысли, но сейчас всё вышло настолько глупо и неказисто, что ей самой сделалось противно. Разве можно после такой нелепой фразы ожидать согласия?

К её удивлению, Люпин не торопился задавать ей вопросы. Он даже не удивился, как будто знал, что она ему скажет. Его спокойствие приводило её в бешенство. От волнения и приступа тошноты Гермиона боялась дышать ртом, но иначе уже не могла — ей не хватало свежего воздуха. Забыв о собственной палочке, она бросилась к окну. Старая деревянная рама хрустнула, и в комнату ворвался прохладный майский ветерок. Впрочем, даже этот прилив свежести не мог заглушить разгоревшегося пожара на её щеках.

— Моя милая девочка, я понимаю твоё беспокойство, — мягко потянул Ремус. — Но уверяю тебя, что это безопасно. Снейп и Кэрроу одни, мы с ними быстро справимся. Они просто уйдут и никто не пострадает.

Наивность его слов вызвала у неё мурашки. Гермиона обняла себя руками, нервно поглаживая ворсинки своей кофты. Она не имела права молчать. Им не стоит больше врать друг другу.

— Брось, Ремус, ты знаешь, что всё будет по-другому, — возразила она, не оборачиваясь. — Слепой оптимизм сейчас ни к чему. Будем честны и скажем наконец то, что все боятся признать: как только Снейп и Кэрроу покинут замок, Волдеморт решит напасть, и начнётся настоящая бойня. Завтра будет война. Самая страшная в нашей истории.

— Пусть так, — Люпин говорил чересчур спокойно, даже с толикой усмешки в голосе. — Но это ведь не означает, что все мы завтра обязательно умрём! А даже если и так, то всё это не забавы ради. Боже мой, Гермиона, наше будущее в наших руках! И я хочу — я абсолютно в этом уверен — я хочу, чтобы мои дети, если им суждено родиться, никогда не знали, каково это — жить в страхе перед одним сумасшедшим фанатиком, помешанном на чистоте крови и своём величии.

После этих слов ей было страшно обернуться. От нежности его голоса, от дурманящего романтизма его слов ей стало тесно в собственном теле. Вся его былая серьёзность улетучилась в одно мгновение. Кто сказал всё это? Какой-то юноша с задатками революционера, вольнолюбивый поэт и мечтатель. Если не видеть его лица, никто и представить не смог бы, сколько всего пришлось вынести этому человеку. Несмотря на жизнь, полную угнетения и несправедливости, Люпин всё ещё верил в счастливое будущее. Он верил, что оно у него, как минимум, может быть.

С тяжёлым сердцем Гермиона украдкой взглянула на него. В его волосах прибавилось седых прядей, а рубашка на спине слегка измялась. И всё же этот мужчина, сидевший на её постели, был слишком хорош для того, чтобы смерть завтра поманила его за собой. Ощутив комок в горле, Гермиона старательно попыталась задушить предпосылки истерики. Как спасти его? Что сделать?

Она подошла к нему, выждав, пока он посмотрит ей в глаза, и только после этого опустилась перед ним на колени. Люпин одарил её изумлённым взглядом. Ему и в голову не могло прийти, к чему была эта излишне драматичная поза.

— Умоляю тебя, прошу, просто не ходи туда, — шёпотом выдавила из себя Гермиона. — Останься. Останься со мной!

Его ладони ласково коснулись её щёк.

— Гермиона, я не умру.

Как легко слетело это обещание с его губ! Если бы только это могло быть правдой… Милый Ремус, он и подумать не мог, что страх Гермионы — совсем не пустая истерика. Переубедить его, казалось, совершенно невозможно. Опасность для него ничего не значила, он и жизнью готов рискнуть ради своих принципов, потому никакие абстрактные доводы его не проймут. Оставалось одно — рассказать ему всю правду.

Гермиона взяла его руку, отведя от своих щёк, и ласково погладила обветрившуюся кожу. Его ладонь была такой большой по сравнению с её, такими длинными были его музыкальные пальцы. Мы не выбираем нашу судьбу, это правда. Как могла сложиться жизнь Люпина, если бы Сивый не обратил его в детстве? Он мог бы стать хорошим аврором или врачом, сделать успешную карьеру практически в любой области. А его преподавательский талант! Таких учителей ещё надо было поискать! Но исправить прошлое невозможно, изменить можно только настоящее и попытаться не допустить ошибок в будущем… Гермиона с великой осторожностью поцеловала костяшки его пальцев и подняла глаза.

— Если ты вступишь в эту битву, — произнесла она, — ты умрёшь, Ремус Люпин.

Подобные заявления оставляют за собой целый шлейф вопросов и внезапно ставших важными деталей. Поэтому Гермионе пришлось выложить Ремусу всё, что она знала, всё, о чём ей сказал Снейп. Она говорила быстро и чётко, словно пересказывала домашний параграф, не упуская определений и даже описания схем. Она не умолчала даже о Гарри, хотя изначально не собиралась рассказывать свои сны полностью. Менять план было уже поздно, хотя где-то глубоко внутри Гермиона понимала, что своим молчанием может погубить и лучшего друга.

Люпин слушал её внимательно, но молча. Жестом он попросил её подняться с колен и сесть рядом. Пока Гермиона говорила, он смотрел куда-то вниз сквозь свои ладони, ни разу не повернувшись к ней и не задавая даже уточняющих вопросов. Его лицо не меняло своего выражения — улыбка пропала, но никаких новых эмоций за эти несколько минут не появилось. Когда монолог Гермионы завершился её тяжёлым вздохом, Люпин только покачал головой. Он вынул из своего кармана шоколадку — Мерлин, у него что там, шоколадная фабрика? — и протянул ей. Они оба понимали, что от этого, увы, не полегчает.

— Чары провидения… — задумчиво произнёс он и хмыкнул. — Как я не догадался. Когда Сириус спросил у меня о них, я сразу понял, что он интересуется не просто так. Я понимал, что тот, на кого они наложены, сейчас жутко страдает, — чары нерушимы, они иссякнут только в том случае, если разорвётся магическая связь с тем, кто в них присутствует. Я поставил на Гарри и приглядывал за ним, а всё это было с тобой…

В его голосе отчётливо была слышна досада. Гермионе сделалось стыдно: собственный страх заставил её всё это время скрывать от него правду, которую он заслуживал знать.

— Прости, — сказала она. — Я боялась тебе рассказать…

— И поэтому рассказала Снейпу? — ответил Ремус с горькой усмешкой.

Его вопрос был риторическим. Означало ли это, что Гермиона больше доверяла Снейпу, чем ему? Она и сама не знала. Так странно, ведь Люпин на самом деле тоже мог ей помочь с этим разобраться. Его знания в чарах ничуть не уступали Снейповским, но она отчего-то всё же доверилась второму. Почему? Раскаиваться в этом было уже поздно.