– Господин Банцес, я вынужден выписать вам штраф за работу без глашатая.

– Но, господин Лорц, – запротестовал всемирщик, спускаясь с лавки к молодому человеку, – я лишь услышал панические разговоры и решил просветить…

– Указ Министерства внутреннего порядка «О репутационных действиях в экстренно-всемирной ситуации», пункт три, – ответил парень, – гласит, что специалисты по теории всемирных сил, а также сопричастные к знанию, не имеют права давать публичных комментариев без участия глашатая. Такие, как вы, делают только хуже. Сколько бы вы ни знали, правильно сказать это всё равно не можете. – Может, на этот раз без штрафа, Первел? – взмолился учёный. – Я же впервые…

– Пошли отсюда, – Рофомм дёрнул Дитра за рукав. – Это Равилин брат, а у них вся семейка из породы бойцовых пиявок.

Где-то ещё осталось подобие старой жизни Циркуляра Артистов – шёл конкурс пейзажей на лучшее изображение города в тумане, и человек пятнадцать работали за мольбертами под завывания скрипки. Рофомм был уверен, что именно такой музыкой в Доминионе пытают шпионов и изменников. Парцес скривился, а Паук поджал уши и впился когтями в хозяйскую врачебную рубаху – тварь тоже не переносила звуков скрипки.

– Потерпи, эллигэр, сейчас пойдём туда, где музыка не такая противная, – пообещал Рофомм, погладив питомца по спине.

Тёплые дома остались в более престижной части города, а вот сквер на пустом пространстве между дугами Технического Циркуляра и Циркуляра Артистов был забит проститутками всех полов и мастей, и выглядели они сейчас особо скорбно. Кто-то даже раскачивался, хотя с ними пытались говорить клиенты, кто-то пил прямо здесь и из горла, не обращая внимания на женщину с коляской, которая монотонно курсировала по скверу взад-вперёд.

– Она что здесь забыла? – шепнул Дитр.

– Это омма да Нерели из полиции нравов, – ответил Рофомм. – Её тут знают.

– А в коляске что? – Парцес прищурился, разглядывая полицейскую, которая неумолимо приближалась к ним.

– Её ребёнок, – Рофомм усмехнулся, видя, как удивился Парцес. Когда они с Эдтой впервые увидели, что омма да Нерели ходит по шлюшьему скверу с коляской, то подумали, что у неё там охранный кот – во-первых, было бы логично брать с собой на работу охранника, а во-вторых, они сами тогда только завели Паука, поэтому пеленали его и кормили из смоченной марли. Эдта смело полезла в коляску, и её тут же чуть не вывернуло наизнанку – она терпеть не могла детей. – Тётка говорит, что у щенков и мамашек до определённого периода особая всемирная связь, и, если опасность угрожает кому-то из них, защитная реакция уничтожит и обидчиков, и сквер.

– Она сильно рискует своим продолжением, – протянул Парцес.

– Я тебя умоляю, она же гралейка. Новых наплодит, – Рофомм фыркнул. – У наших баб отношение к собственному помету как у кругломышей – они вроде любят детей какой-то животной любовью, но в случае опасности сожрут или уничтожат.

– Ты никогда не хотел детей, верно?

– Ни я, ни жена. А ты?

– Моя жена была беременная, когда её убили.

– Крепкая всё-таки у тебя душа, Парцес, если ты всего лишь седой после этого.

Омма да Нерели поравнялась с ними и приветственно ухмыльнулась.

– А, гремучий доктор. Эр номинно.

– Эр номинно, – буркнул Рофомм, пытаясь обойти её, но дама была настроена болтливо.

– Вы не представили мне своего товарища, омм, – говорила она на гралейском, но у Парцеса лицо было непроницаемым, словно он все понимал. – Вы с Серебряной Черты?

– Вэр, – спокойно ответил Дитр. Кое-что он всё-таки понимал.

– Веду родича в рюмочную, он говорит, что в столице паршивое пойло, то ли дело в Гоге, – заговорил Рофомм, но дама из полиции нравов его прервала:

– Вам придётся далеко идти, доктор. За питейные заведения на трёх прилежащих радиусах отвечает омма да Зереи, поэтому там велено вам не наливать. Простите, но это здоровье нации.

– Пустота с вами, омма да Нерели, – Рофомм сплюнул и, обойдя тётку, зашагал дальше, Парцес припустил за ним. – Нет, ты слышал?! – возмущался шеф-душевник. – Наши бабы заполонили всю полицию нравов.

– Так всегда было, – пожал плечами Парцес. – Полиция нравов, стрелковые полки в армии, родильные отделения, абортарии, курьерские службы и обувные цеха – где-то же вашим надо работать.

– Пусть себе работают, только мне бы не мешали. Половина циркуляра не просыхает, а им есть дело только до меня, потому что, вишь ты, здоровье нации их беспокоит!

Дитр прищурился, решая, сказать ему или нет, что это он вылил весь алкоголь в кабинете, но решил промолчать.

Дом встретил их скорбной разрухой. Когда Рофомм узнал, что жена от него ушла, из него вырвалось наружу столько боли, что диван и кресла разлетелись во все концы, пианино отшвырнуло в окно, разбив его, а о другой мебели было вообще страшно вспоминать. Выпустив кота пастись в руинах интерьера, он вскарабкался на второй этаж по опасно шатавшейся лестнице, а Парцес цокал языком, изучая лестничные подпорки, и, видимо, уже прикидывал, как это будет чинить.

– Ну где, где же ты, – бормотал Рофомм, обшаривая ящик в письменном столе.

– Давай помогу, – за спиной возник Парцес и, ловко прихватив ящик за донышко, вытащил его из стола. – Предметы первой необходимости нужно держать в порядке. Что же ты ищешь? Револьвер или порошок? Хочешь застрелиться или нанюхаться? – Рофомм не успел ответить, потому что Парцес, схватив пузырёк с эритрой, высыпал порошок на пол.

– Нет! Срань! – Рофомм грохнулся на паркет и прильнул носом к доскам, желая собрать хоть что-то, и вдруг его схватили за шкирку и огромным рывком поставили на ноги. В следующую же секунду в ушах зазвенело – Парцес отвесил ему пощёчину.

– Какой же ты жалкий. Остаётся только застрелиться, – он взял револьвер и принялся его изучать, пока Рофомм ошеломлённо потирал щёку. – Церлейская сборка, хороший был. Только ты из него не сможешь застрелиться, не почистив. Ты умеешь чистить оружие? Нет? Тогда я починю тебе лестницу, и ты повесишься – как тебе идея? Отличная лестница, чтобы повеситься, как раз для человека твоего роста. Рофомм, – Парцес взял его за подбородок, и шеф-душевник, который терпеть не мог, когда посторонние трогали его лицо, к своему удивлению, даже не отпрянул, – если ты попытаешься нанюхаться или напиться, я это пресеку. Если ты попытаешься себя уничтожить, я не дам тебе этого сделать. Я буду ходить за тобой по пятам, пока ты не оклемаешься. Как тень, понял, чудила? Как тень.

– Тебе-то до меня какое дело? – раздражённо прошипел врач, когда Парцес убрал руку.

– Хочу переспать с твоей бывшей женой, – Парцес изобразил мерзкую ухмылку, это получилось неестественно. – Шучу, конечно. Меня от неё жуть берёт. Даже не понимаю, чего она с тобой развелась, по-моему, вы были отличной парой. Где у тебя инструменты? Надо починить лестницу.

Рискуя сломать себе шею из-за неуклюжей слабости, Рофомм полез на крышу, где мама, ещё когда дом был их первой аптекой, устроила садик.

Чтобы гонять птиц, мать много лет назад заказала у местного мастера заводной манекен, тот уже, наверное, заржавел и больше ни на что не годился. Почти всё растения, которым бы уже нужно было зазеленеть и даже зацвести, погибли. Остались только пышные кусты с набухшими бутонами огромных голубых цветов. Где-то внизу взвизгнул Паук, испугавшись по глупости малолетнего животного отражения в одном из разбитых зеркал, а Рофомм, с трудом добыв огонь из отсыревшей спички, принялся пыхтеть папиросой.

Тут, на этой самой крыше, он впервые обесчеловечился – в знак своей жертвы всемирному посмертию. Здесь он начал сходить с ума. Интересно, тут всё закончится для его человечности? Усохнет ли однажды его душа до треугольной змеиной головы?

– Ну ты и накурил.

Врач вздрогнул и обернулся на голос, оторвавший его от любимого дела.

– Пошёл ты, Парцес. Это же ты вылил всю мою выпивку в кабинете, ты, засранец. У меня даже злиться нет сил, проблудь всемирная, когда же это кончится?