Я не чувствую ни тепла, ни холода. Не чувствую застывшего сердца в своей груди и ледяной крови, что больше не бежит по моим венам. И только прикосновения того, кто однажды обратил меня, заставляет испытывать меня ни с чем не сравнимые эмоции. Когда однажды (всего раз) в середине прошлого века мне удалось настичь Константина в одном из Лондонских переулков среди глухой ночи, только моя внезапно возникшая рядом с ним человеческая слабость, позволила ему вновь сбежать. Прикосновение его губ было теплым, как будто мы оба были с ним живыми, смертными существами, а не кровожадными хищниками, вышедшими на охоту поздней ночью. Чувствовал ли он тоже, что чувствовала я? Могло ли выйти так, что мой возлюбленный питает ту же невыносимую тягу, что питаю к нему я, но просто не догадывается об этом, страшась, что самая сильная его пешка жаждет его смерти?

Луна мой спутник, а друг – темнота. Я плавным очень быстрым движением поднялась на ноги, и перекинув старую шотландскую книжонку через плечо, где она свалилась на стопку других книг, дошла до края комнаты, находившейся на третьем этаже, и шагнув через развалившуюся стену, полетела вниз. Мое обоняние одновременно различало миллионы запахов на несколько миль в округе. Я чувствовала, как трепетно и быстро бьются маленькие сердца в груди спящих в своих гнездах птиц. До меня доносилось далекое дыхания хищника, которому в эту кроваво-лунную ночь суждено было стать жертвой.

Под ногами почти не шуршала копившаяся тут годами листва – так быстро я неслась по лесу, почти летела, не касавшись мягкой сырой земли. Я чувствовала, что где-то поблизости, примерно в милях пяти-шести мирно дремало стадо благородных оленей, но их кровь привлекала меня не так сильно, как кровь плотоядных животных, которых в этих краях было не так уж и много – единственный минус моей любимой Шотландии.

Я вскарабкалась по высокой сосне, откуда скорее ради любопытства обсмотрела лес с высоты, и почувствовав движение дикой кошки, стала прыгать по верхушкам деревьев. Сделав сальто у бегущей реки, я упала на колючие тверды камни, по которым тут же побежала моя холодная кровь из порезанной ноги. Но та зажила моментально, не успев пролить и на хороший глоток, зато звери теперь будут обходить это место за версту. Вампирский запах приятен только для человека, животные же, напротив, чуют в нас опасность. Поэтому я и не заведу себе домашнего питомца, чтобы с кем-то делить свое одиночество (шучу, разумеется).

Рычание всегда невольно выходит из моей груди во время охоты. Этот лес беспокоен уже несколько лет, с тех пор, как в нем завелся самый опасных хищник, какого только можно себе вообразить. Я чувствую страх, исходящий от каждого живого существа мимо, которого проношусь, как ветер, как дьявольских шепот в ночи. Надо мной пробуждаются птицы, и гулко взмахивая крыльями, улетают прочь на красный свет полной луны.

А мне ничего не страшно, и сейчас я ничего не чувствую, кроме страшной жажды в горле и желания прикоснуться к теплой плоти, которая теплой будет лишь по факту, но – не для меня. Для меня она такая же холодная, как и камни, как и моя кожа и – все на свете, кроме… его губ.

Хищная дикая кошка убегает от меня, но ей не спрятаться. Сбежать от меня удавалось только одному, но даже спустя столько времени меня не покидает надежда, что однажды я настигну его, как настигла только что бедное животное, у которого не было ни единого шанса. От запаха крови, доносившегося ко мне через его мохнатую шкуру, у меня начали прорезаться клыки и, выдав из себя еще один пронзительный рык, я разодрала шею зверю и тот перестал биться в моих руках.

Кровь. Когда я чувствую ее на своих губах, я не знаю кого благодарить за это удовольствия – Бога или дьявола. В обмен на страшные муки обращения, каждый из нас получает этот дар – не подающееся описанию наслаждения от чужой жизни, которая вместе с кровью переходит к тебе. Но главным правилом было убивать. Кровь из пакетов или из раны – не годиться. Мы должны отнимать жизни и забирать вместе с ней энергию умирающего. Именно она позволяет нам существовать, поэтому кровь стариков тоже сомнительно удовольствие.

Напившись, я подняла окровавленное лицо к луне и снова зарычала. Не знаю, почему так всегда происходит. Наверное, у вампиров свои определенные странности. Во мне было столько силы и энергии, что я в прямом смысле этого слова чувствовала, что могу свернуть годы. Только мне ничего не хотелось. Я упала лицом на безжизненное тело зверя и зарыдала – как всегда без слез.

Сколько невинных жизней я уже отняла – и для чего? Чтобы продолжить бессмысленное существование одинокой волчицы, которой уже много лет ничего не приносит радость, а лишь одно мучение. Единственный, кого я люблю, и кто мог бы сделать меня счастливой бесконечно скитается по миру в поисках новых развлечений, которые никогда ему не надоедают и прячется от меня с того самого дня, как обрек на вечное существование.

Будь проклят тот день, когда ты обратил меня! Будь ты проклят, Константин Строганов! Впрочем, его душа и так обречена, как обречена моя и души всех нам подобным. Я проклинаю его, а сама люблю. Люблю бескрайне и эта любовь сводит меня с ума. Что за дьявольское наказание? Чем я так провинилась при жизни, что страдаю после нее? Гораздо проще мне было бы стать его пешкой, когда бы я просто от него избавилась. Но я люблю его. Должна ненавидеть, а люблю!

Из моих глаз уже полтора века не льются слезы, мое сердце не бьется, но я чувствую боль… и устала от бесконечного одиночества.

Следующим вечером после захода солнца я покинула Шотландию, в который раз приютившую меня среди мрачных стен своих многочисленных заброшенных поместий и замков, которые стали для меня домом в последние девять лет. Пришло время возобновлять свои поиски, но в этот раз я не собиралась тут же сломя голову бросаться по его следам. Не знаю, чего мне хотелось, но первым делом я решила вернуться к жизни, начать гулять по ночным улицам среди толпы смертных, как будто я была обычной девушкой, а не одиноким вампиром с холодной кровью под идеальной бледной кожей. И я направилась в Лондон – столицу Великобритании и родину Джона Мильтона.

«Мне двадцать три и время – это вор… уносит юность дней моих унылых» – писал когда-то он, а я, читая, думала о том, что мне так и останется восемнадцать. Навеки юная и обманчиво прекрасная. Если я отстригу волосы, они отрастут к следующей ночи. Если попробую изуродовать свое тело – оно залечиться, я даже глазом не успею моргнуть. Все то, на что женщины всего мира тратят огромные деньги было у меня бесплатно. Почти. У всего есть своя цена, разумеется…

Сбегая от мира, я как всегда оставила без внимания некоторые моменты, до которых мне просто не было дело, слоняясь по тенистым лесам на краю Великобритании. А именно, я практически не взяла с собой никакой одежды. Единственное вязанное платье под цвет моих каштановых волос ужасно потрепалось за эти годы и выглядело просто как старая половая тряпка. Поэтому следующей ночью нужно будет позаботиться о своем гардеробе. Заодно выясню, как изменилась мода за последние десять лет.

Прибыв в город, как тень или как ветер – неуловимая и никем незамеченная, я ринулась прямиком в восточную часть Лондона. Ист-Энд, как называют его местные жители – район расселения бедноты – абсолютная противоположность западной его части, в которой сосредоточена театральная и концертная жизнь, музеи, правительственные учреждения, а также вся элитная недвижимость и фешенебельные магазины.

Обычно Ист-Энд упрощенно представляют себе, читая произведения Диккенса и других авторов промышленной революции, но хочу вам сказать, что раньше все было куда плачевнее и безнадежнее. Настолько гнетущая была атмосфера в конце 19-го века, что, надо признать, тогда я радовалась тому, что не принадлежала к числу смертных, которые каждый день пачками умирали от разных болезней, изнурительной работы и голода. А как следствие и вампирам тут было нечем питаться, потому что глотнуть крови человека, одной ногой стоящего в могиле, все ровно что одному из вас проглотить кусок хлеба с плесенью.