– Раз мою дочь пригласили в Насосную залу, она отправится туда в подобающем виде.

Джейн, охнув, покачала головой:

– Мама…

– Послушай меня. Это упростит дело. Особенно для твоего отца. Так все будут видеть, что мы не нищие. – При этих словах она подняла подбородок.

– Мама, вы же так любили бабушкин медальон!

Миссис Остен слегка поморщилась:

– Я сама виновата, Джейн. Позволяла тебе сидеть с отцом и читать, вместо того чтобы возить тебя на балы и вечера. Ты ведь даже чай заваривать не научилась.

– Я умею заваривать чай.

– Ты делаешь это очень дурно. У тебя получается отвар со вкусом олова. Будь я с тобою построже, ты приучилась бы подавать себя в выгодном свете и была бы давно замужем. А я позволила тебе одичать. Так дай я хотя бы куплю для тебя платье.

Джейн подумала о той радости, которую доставляло ей ее одичание. Потом опять поглядела на голую маменькину шею и покачала головой. Мать и дочь никогда не понимали друг друга.

– Хорошо, мама.

Миссис Остен улыбнулась, но в следующую же секунду снова нахмурилась. Жестом велев Джейн идти переодеваться, она протянула банкноту продавцу. Он, осклабившись, схватил деньги и только потом взял у покупательницы товар, чтобы его завернуть.

Так Джейн стала обладательницей белого платья – прекраснейшей из всех вещей, которыми она когда-либо владела.

Приближаясь к Сидни-Хаусу, маменька с дочерью издалека заметили у подъезда эффектную фигуру тридцатилетнего мужчины с волосами цвета подсолнечника, перехваченными черной лентой. Удивленно ахнув, Джейн крикнула брату:

– Здравствуй, Генри!

– Здравствуй, Джейн! – ответил он с улыбкой.

На его руке покоилась рука жены Элизы.

– Bonjour, Джейн, – проговорила она.

– Я думала, вы пробудете у Досонов до четверга, – сказала Джейн.

Брат и невестка, гостившие у друзей в Корнуолле, должны были заехать в Бат только на следующей неделе, на обратном пути в Лондон.

Генри помотал головой:

– Мама написала нам и потребовала, чтобы мы немедленно изменили планы. Завтра мы идем с тобой в Насосную залу. Ужасно за тебя рады, Джейн! Это и в самом деле прекрасная новость.

– Да уж! – гордо согласилась миссис Остен. – Это поважнее, чем какой-то глупый Роберт Досон.

– Мама, нет! – вскричала Джейн, и в ее голосе прозвучали панические нотки. Она предчувствовала катастрофу. – Мы слишком торопимся! Я видела этого человека всего раз!

– Послушай, сестрица, – улыбнулся Генри. – Тебя пригласили в Насосную залу. А это место, где все обручаются. Ни за чем другим туда не ходят. Разве только кто-нибудь захочет пить отвратительную соленую воду! – Он рассмеялся, и его белые зубы сверкнули в ярком дневном свете. – К тому же ты Джейн Остен, самая очаровательная и умная из всех знакомых мне женщин. Кому как не тебе стать лучшей на свете женой и матерью! – Посмотрев на жену, Генри прибавил: – Прости, дорогая.

– Не нужно извиняться, – мягко возразила Элиза на родном французском языке. Она не говорила, а мурлыкала, источая экзотическое обаяние, подражать которому Джейн даже не пыталась, так как не желала иметь глупый вид. – Я согласна с тобой, – кивнула Элиза, обращаясь к мужу, после чего улыбнулась Джейн и прибавила: – Тем паче что у тебя новое платье. Теперь перед тобой ни один мужчина не устоит.

Они отобедали все вместе. Мама шутила, а папа поставил на стол бутылку вина, полученную в подарок от одного богатого прихожанина еще в Гемпшире.

– Как поживает Дарси? – спросил вдруг Генри, когда застолье было в разгаре, и, задорно улыбнувшись Джейн, отправил в рот кусочек ягнятины.

За столом мгновенно воцарилась тишина. Все знали о том, как миссис Остен относится к литературным занятиям дочери, но бунтарь Генри любил подразнить маменьку. Все устремили на нее ожидающие взгляды. Однако если кто-то хотел увидеть вспышку гнева, то его постигло разочарование. Вместо того чтобы раскричаться, мать семейства улыбнулась:

– Сегодня, Генри, ты меня не рассердишь, даже не старайся. Когда Джейн выйдет замуж, она будет вольна писать столько, сколько ее душе угодно.

Генри рассмеялся и захлопал в ладоши. Остальные к нему присоединились. Впервые за несколько лет в доме воцарилась необычная атмосфера – атмосфера счастья. Генри смешил всех рассказами о чудаках, с которыми ему приходилось иметь дело в своем банке. Элиза играла на фортепьяно, а преподобный Остен, обыкновенно скованный застенчивостью, даже подпел ей, чем удивил и обрадовал Джейн. Маменька, слегка раскрасневшаяся от вина, прямо-таки светилась, то и дело издавая приглушенные возгласы восторга.

Только теперь Джейн поняла, какой унылой была прежняя жизнь семьи Остенов. Сейчас все изменилось – благодаря ей или ее удаче в любви. Она сглотнула, с волнением почувствовав, как сильно зависит счастье родителей от того, замужем ли она или нет. Попросив извинения, Джейн вышла на лестницу, где уже стоял Генри. Он еще раз обнял ее.

– До чего же я рад за тебя, сестрица!

– Генри, это все так внезапно… – возразила она, но он прервал ее:

– Брось, Джейн. Я знаю старика Уизерса. Он был моим партнером в делах. Они, Уизерсы, разумные люди, а чтобы тебя упустить, нужно быть глупцом. Пришло твое время, сестра. Хочешь ты или нет, а придется тебе быть счастливой. Впрочем, ты еще успеешь свыкнуться с этой мыслью.

Генри широко улыбнулся. Он всегда улыбался. Такой уж у него был нрав. Джейн кивнула, позволив брату оставить за собой последнее слово в споре.

Когда миссис Остен предложила семейству прогуляться, как было заведено у них еще в Гемпшире, все с радостью согласились: надели пальто и вышли на прохладный вечерний воздух.

Генри с Элизой шагали парой впереди всех. Миссис Остен, выпустив руку мужа, приблизилась к Джейн, которая шла одна, и принялась излагать ей хитроумные планы, способные романтическим образом подтолкнуть мужчину к обручению. Например, Джейн могла упасть в реку или в медвежью яму: тогда мистер Уизерс был бы обязан ее спасти и жениться на ней. Джейн ответила, что едва ли сумеет отыскать в Сомерсете медвежью яму, но маменьку это не смутило. Не ослабляя натиска, она представила дочери список очаровательных словечек, которые следует шептать мужчине в ухо, а также перечень причесок, которые его покорят. Обыкновенно в таких случаях Джейн пыталась спорить, но сейчас лишь одобрительно улыбалась в ответ на каждую маменькину идею. Рассеянно слушая, она думала о давешних словах Генри и потихоньку начинала им верить.

– Вон мисс Харвуд. Поздороваемся с ней, – сказала миссис Остен, когда они вышли на Чип-стрит.

Хрупкая седовласая женщина в чиненых перчатках помахала им с порога своего дома.

– Пожалуйста, мама, не нужно! – взмолилась Джейн, однако маменька уже приблизилась к своей знакомке и пожелала ей доброго вечера.

– Я не заметила, как вы подошли, – промолвила мисс Харвуд. – Весь вечер в хлопотах. Впрочем, полагаю, у меня найдется чай и немного пирога.

Она сделала вид, будто собирается войти в дом.

– Спасибо, – остановила ее миссис Остен. – Нам уже пора возвращаться. Мы только хотели узнать, как у вас обстоит дело с запасом угля.

Мисс Харвуд улыбнулась:

– У меня вполне достаточно угля, сударыня. Тем более что я в нем не нуждаюсь.

Она плотнее закуталась в шаль.

– Как? Вы разве не топите камин? – спросила миссис Остен. – Вчера были заморозки, и сегодня ночью снова…

Заметив, что Генри и Элиза, остановившиеся у моста, смотрят на нее, мисс Харвуд потупилась:

– Я не трачу уголь, когда в доме, кроме меня, никого нет.

– А сколько же его у вас?

– Три.

– Три мешка? Это и впрямь немало.

– Да нет же, просто три.

– Неужели всего три куска? – догадалась Джейн, а ее мать тут же спросила:

– Разве ваш брат не приехал на прошлой неделе?

– Сэмюэль – важный человек, сударыня. У него много дел, – возразила мисс Харвуд, гордо подняв голову.