Миссис Дженкинсон располагала средствами, чтобы безмерно баловать дочь, но ей не хватало житейской мудрости почувствовать грань, за которой родительская любовь превращается в сладкий яд, и душа Кимберли, не окрепшая в добродетели, а потому вдвойне уязвимая, была уже достаточно отравлена. Слов «надо» и «нельзя» она от маменьки никогда не слышала и, кажется, даже плохо понимала их смысл, зато привыкла во всём считаться лучшей.

Миссис Дженкинсон непрестанно ходила в гимназию ссориться из-за оценок. Устраивало её только «отлично», что Кимберли, от греха подальше, и старались ставить. У неё не было никакой нужды корпеть над книгами, и миссис Дженкинсон очень гордилась успехами дочери, но если бы достоинства материнства исчислялись пинтами крови, высосанной из наставников, то её первенство уж точно никто не смог бы оспорить.

Миссис Дженкинсон млела от всех умений Кимберли и хорошими учительницами считала лишь тех, кто не скупился на бурные похвалы. Своенравная мисс Хадсон в их число, разумеется, не попала, но и поставить её на место не удалось. Ни властные манеры миссис Дженкинсон, ни длинный, как охотничье ружьё, ужасно модный зонт, ни тюрбан цвета малинового варенья не произвели на неё должного впечатления. В мисс Хадсон сквозила отвратительная самонадеянность, умилявшая миссис Дженкинсон только в Кимберли. Казалось даже, что её совсем не смущает собственный убогий наряд. Она держалась без намёка на подобострастие и, не выказав ни капли волнения, спокойно и деловито разъяснила миссис Дженкинсон, что считает незаслуженные оценки явлением безнравственным, поскольку каждое даже самое маленькое поощрение должно быть наградой за труды и усердие, иначе оно просто теряет смысл.

Миссис Дженкинсон опешила: худая, как грабли, девица, выглядевшая едва ли не младше её дочери, рассуждала о воспитании так, будто вырастила полдюжины детей. Это было невыносимо, тем более что она не стоила и мизинца Кимберли, которая всё знала и умела от рождения. Можно подумать, её дочь нуждается в поощрениях какой-то невесть откуда появившейся замухрышки! Негодование ещё долго перекипало в ней, но жаловаться директрисе она почему-то не стала.

Как-то раз на большой перемене мисс Хадсон гуляла по саду в окружении учениц. С присущим юности воодушевлением они рассуждали о том, какими качествами надо обладать, чтобы добиться успеха в жизни, а какие, напротив, представляют собой угрозу для будущего благополучия, причём по поводу второго между девочками разгорелся жаркий спор. Они спросили, что думает об этом мисс Хадсон, и та сразу же ответила:

– Тщеславие и хвастливость. Первое отнимает много сил, а потому мешает чего-либо достичь, а второе… Хуже нет аукать раньше, чем выйдешь из лесу.

Все девочки, как по команде, посмотрели на Кимберли и обменялись многозначительными улыбками. Дело в том, что миссис Дженкинсон часто похвалялась перед соседками, что её Кимберли сделает лучшую в приходе партию, лицемерно сочувствовала тем, чьи дочери не хороши собой – им, бедняжкам, нелегко будет найти женихов, – а заодно делилась своими домыслами, кому из них замужество не светит вовсе. Таким образом, мисс Хадсон, сама того не подозревая, ударила гвоздь прямо в шляпку. Кимберли же не преминула дать сдачи:

– Должно быть, вы имеете в виду особ вашего круга, лишённых общественного положения и средств. Тут я с вами, пожалуй, согласна. Тщеславиться им не только нечем, но и некогда. Их удел зарабатывать себе на хлеб, а вот если речь заходит о леди… Долг каждой леди – сделать блестящую партию, и тут главное – красота, а не знание на «отлично» падежей и спряжений… – И Кимберли как бы ненароком покосилась на Мэри Ллойд, долговязую зубрилку по прозвищу Цапля. – Что вы на это скажете, мисс Хадсон?

– Только одно – красивых любят не всегда.

Кимберли была взбешена, поскольку приняла слова мисс Хадсон всецело на свой счёт, и не только она. И лопоухой Энн Фрост, которую она дразнила крольчихой, и рябой Джулии Стивен, и даже миловидной Люси Уитл было приятно, что Кимберли наконец-то укоротили, а по прыщавой физиономии Имоджин расплылась блаженная улыбка. Кимберли затаила обиду и стала вынашивать план мести. Матери она ничего не сказала, поскольку не хотела, чтобы о сомнениях мисс Хадсон в её успехе у молодых людей узнала вся округа, а именно так оно и было бы: миссис Дженкинсон не умела ничего держать при себе и сразу принималась апеллировать к мнению соседей.

Мисс Хадсон и так уже с лихвой насолила Кимберли. Достаточно того, что на доске рейтинга первую позицию теперь занимала Мэри Ллойд – тонконогая носатая Цапля. Кимберли видеть её не могла, а Имоджин, напротив, не сводила с неё глаз, будто это – шедевр эпохи Возрождения. Не то чтобы Кимберли совсем ничего не знала, просто её знания были поверхностными, она не обладала гибким умом и, даже выучив урок, не могла ответить ни на один вопрос, а другие учительницы ей их предусмотрительно не задавали. Привыкнув к фальшивым похвалам, она сама поверила в свою исключительность и настойчиво утверждала, что во время устных ответов Гиена нарочно её сбивает из неприязни и зависти к красоте. Зато контрольный диктант окончательно развеял миф о Кимберли как о лучшей ученице гимназии. Она умудрилась сделать едва ли ни по две ошибки в каждом слове.

– Тетрадке стало стыдно за хозяйку, вот она и покраснела, – улюлюкала хорошенькая Люси.

– Ну, ты даёшь, – удивилась Мэри. – Как же ты умудрилась написать «cat» через «k», у тебя же «отлично» по грамматике?

Имоджин понимающе улыбалась: она знала, в чём тут секрет. Мисс Шру, неприметное забитое существо с повадками мыши, подправляла ошибки в диктантах Кимберли синими чернилами с тех пор, как миссис Дженкинсон подарила ей на день Ангела веджвудский кофейный сервиз.

Мисс Хадсон оставила Кимберли после уроков. Наказание не сказать что очень строгое, но такое случилось с ней впервые, а потому она была вне себя от возмущения. Имоджин вызвалась разделить с ней этот томительный час и теперь от нечего делать прыгала между партами на одной ноге.

– Странно, ты почему-то ей совсем не нравишься, – сказала она.

– Ещё понравлюсь, будь спокойна. – И Кимберли вытащила из кармана ключ.

– От чего он?

– От её стола.

– Давай посмотрим, что там, вдруг любовные письма, – засуетилась Имоджин.

– Ты что, издеваешься? Кому эта Гиена понадобится? – фыркнула Кимберли.

Она открыла верхний ящик, сняла с шеи серебряный медальон и положила туда.

– Что, подлизаться хочешь? – с досадой спросила Имоджин. – Не надейся, она не принимает подарки.

Кимберли недобро скривила губы и сделала вид, что читает учебник.

– А вообще, если тебе надоела эта штучка, могла бы отдать её мне, – спохватилась Имоджин, – ведь у меня нет никаких украшений, совсем никаких, а мне бы тоже хотелось. Ах, как бы он подошёл к моему…

– Обляпанному простоквашей переднику? – усмехнулась Кимберли.

Имоджин погрустнела:

– Ну, конечно, если я тебя не заслуживаю, если я тебе не нужна…

– Не хнычь, ты мне нужна и даже очень.

Всё лицо Имоджин было испещрено противными прыщами, она вообще была противная – напоминала бесформенную жабу. Одним словом, лучшей подруги для Кимберли было не сыскать.

На другой день в приёмную к директрисе пожаловала миссис Дженкинсон. Миссис Рэкхем хорошо знала этот сорт богатых дам, в меру невежественных и тщеславных и достаточно чадолюбивых, чтобы сделать своих отпрысков несносными, и встречала их с особым выражением лица, сдобным и сладким, чтобы они не беспокоились, что их детей тут собираются чему бы то ни было учить. Когда же к ней приходили жёны бедных клерков, врачей или чиновников низшего звена, миссис Рэкхем становилась ледяной и неприступной и притворялась, будто ей ужасно некогда. Причина визита миссис Дженкинсон ей была заранее ясна: очевидно, какая-то нерадивая учительница опять поставила её Кимберли оценку меньшую, чем «отлично», и она не слишком ошиблась.

Миссис Дженкинсон ополчилась на мисс Хадсон.