А переехали в другую часть страны мы по единственной причине – чтобы реализовывать папины мечты.

В школьные годы он считался шутом класса, а потом один случай кардинально изменил курс папиной жизни – в наказание за шалость его отправили помогать театральному кружку. Сперва он рисовал декорации к спектаклю, однако совсем скоро и сам попробовал силы в постановке, что, в свою очередь, быстро привело к «обнаружению» папиных скрытых талантов, которые, вкупе с впечатляющими внешними данными и природной харизмой, стремительно превратили его в настоящего покорителя девичьих сердец.

Он удивил всех еще больше, когда решил перевести увлечение в разряд карьеры и поступил в университет на театральный, где и встретил маму. В двадцать с лишним лет он снимался в низкобюджетном независимом кино, медленно, но верно нарабатывая опыт; его имя все чаще мелькало в титрах. Затем как снег на голову свалилось утверждение на роль в фильме, которому пророчили судьбу следующего блокбастера – так оно и вышло. Эта роль и стала трамплином, стремительно закинувшим его в мир богатых и знаменитых.

И вот мы отчалили в Калифорнию. Мама бросила работу и на первых порах взяла на себя обязанности папиного личного помощника. Она поддерживала его и во всем помогала, одновременно перестраивая собственную карьеру. Последнее, как позже выяснилось, вышло у нее превосходно, и теперь она вполне востребованный визажист. Надо отдать родителям должное: они работали не покладая рук, чтобы создать себе имя.

В Калифорнии мы живем уже десять лет, переезжая из одного дома в другой – каждый превосходит предыдущий по размеру и роскоши. Теперь мы вполне уютно обосновались в фешенебельном охраняемом коттеджном поселке недалеко от Лос-Анджелеса. Там моя школа, друзья и в целом вся жизнь.

От Теннесси у меня остались лишь отрывочные воспоминания раннего детства. Среди них более или менее внятные сохранились только с наших редких поездок к родственникам на праздники, а последний раз мы приезжали, когда мне было тринадцать.

Сейчас я приехала не на праздники. Папа так и не смягчился, и Рубен решил, что мне лучше пожить здесь до тех пор, пока не уляжется шумиха вокруг премьеры фильма. Ведь сложно напортачить, будучи в тысячах километров от отца и голливудской прессы, верно?

– К счастью, – говорит тетя Шери, – у нас кондей фурычит на полную катушку. Ну, давай в дом.

Ранчо не сильно изменилось за прошедшие четыре года. Перед нами простираются поля, на которых прежде паслись коровы и овцы – давным-давно, когда хозяйством занимались бабушка с дедушкой. Теперь из живности остались только лошади. Парочка из них виднеется в загоне у конюшни, расположенной недалеко от трехэтажного дома, к которому мы приближаемся.

Пожалуй, забор вокруг – самая роскошная и дорогостоящая часть имения. Все остальное выглядит… заурядно. Двор зарос травой, конюшням не помешала бы рука маляра, а на доме заметны признаки преклонного возраста – старомодные оконные рамы, проржавевшие элементы декора и деревянное крыльцо. Скромно, но тем не менее очаровательно. Нет и намека на голливудский шик – самое обычное южное ранчо.

– Я точно вам не помешаю? – Мысль отправить меня сюда на целый месяц, а то и дольше, зародилась два дня назад, поэтому для всех на ранчо мой визит весьма спонтанный. Скорее всего, тетя Шери даже толком не обдумала эту затею, и я чувствую себя некомфортно, будто причиняю им неудобства.

Остановившись перед входом в дом, тетя поворачивается ко мне.

– Дорогуша, мы семья? – Она тепло улыбается, склонив голову.

– Ага, – смущенно киваю я.

– Ну вот и ответ! – Тетя распахивает дверь и жестом велит мне заходить. – Кроме того, нам тут не помешает юная компания.

Я вхожу, и в лицо сразу ударяет холодный ветер из кондиционера, что весьма приятно для разгоряченной кожи. Тетя затаскивает мой чемодан в широкую прихожую с вполне обычной деревянной лестницей, ведущей наверх.

Впереди просторная комната с аркой, которая ведет в кухню. Внезапно в душе разливается теплое чувство узнавания. Кажется, с моего последнего визита ничегошеньки не поменялось: все та же мебель, стоящая здесь несколько десятилетий, стены завешаны семейными фотографиями в рамках, собирающих пыль. Кухня тоже не видела ремонта уже долгие годы, дверца на одном из шкафчиков перекосилась и буквально болтается на единственном креплении. Однако мне даже нравится, что не все так идеально. Дом уютный – не картинка из глянцевого журнала, а жилище реальных людей. Ко всему прочему, повсюду витает умопомрачительный запах тетиной стряпни, которую я помню прекрасно.

– Говяжье рагу, – объясняет она, заметив, как я принюхиваюсь. – И столько вкусняшек, что и не вообразишь. Мы хотим отпраздновать твой приезд!

С лестницы раздается скрип половиц, и сердце пускается галопом, едва не выпрыгивая из груди.

– Моя малышка Мила приехала?

Голос принадлежит дедушке. Мгновение спустя перед нами предстает и он сам; мои губы моментально расплываются в широченной улыбке.

– Попай! – Я с топотом забегаю вверх по лестнице и кидаюсь в его объятия.

Попай одной рукой хватается за перила, удерживая равновесие, а другой прижимает меня к себе. От дедушки пахнет кондиционером для белья и немного – сеном, отчего в носу начинает чесаться. Я так крепко его обнимаю, что боюсь, как бы у него не треснули ребра. Насладившись сердечными объятиями, отстраняюсь. Хоть мы время от времени и общаемся по видеосвязи, которую помогает устанавливать тетя, при взгляде на реального Попая после стольких лет разлуки меня прямо-таки душит радость, а глаза застилают слезы счастья.

Я хватаю его ладони и замечаю, как они мелко дрожат. Кожа на них жесткая и шершавая от ежедневного физического труда. Лицо малость худее, чем я помню, щеки впавшие, да и морщин прибавилось. Впрочем, вполне естественно, что за прошедшие годы он немного постарел. Однако на голове по-прежнему шапка густых, теперь уже белоснежных волос, а мое лицо отражается в стеклянном глазе, которым пришлось заменить реальный, потерянный на Вьетнамской войне. В детстве дедушка напоминал мне мультяшного персонажа моряка Попая, особенно прищуром на один глаз, так он и получил свое прозвище.

– Эти ваши компутеры даже близко не воздают должное твоей красоте, малышка Мила, – говорит Попай, нежно сжимая мои ладони. – Поглядите, какая ты стала прелестная юная леди! Подумать только, ужо пятнадцать…

Я решаю умолчать о том, что он-то вживую выглядит старее, поэтому лишь смеюсь и сжимаю его пальцы в ответ.

– Шестнадцать, Попай. Не помнишь, ты ведь присылал мне открытку на день рождения?

– Как же быстро ты выросла!

Когда мы с дедушкой заканчиваем приветствия, тетя Шери тащит меня на ознакомительную экскурсию по просторному сельскому дому, чтобы освежить мою память. Четыре года назад мы приезжали на День благодарения и останавливались на неделю. Поэтому, хотя ранчо я почти забыла, дом я запомнила неплохо. И теперь тетя выделила мне ту же комнату, в которой я жила в прошлый раз: с окном на конюшню. Я затаскиваю туда свой чемодан, затем быстренько принимаю душ, провозившись минут десять со старыми кранами, после чего спускаюсь на обед.

На столе еды в несколько раз больше, чем в состоянии съесть три человека: как мясные блюда, так и всевозможные закуски. Не хочется, чтобы все эти вкусности пропадали зазря, поэтому накладываю в тарелку гору всего и приступаю к трапезе. К тому же я помираю с голоду. Последние пару дней я почти не ела из-за тошнотворного привкуса вины и сожаления.

– Так чем у вас тут можно заняться? – спрашиваю, доедая остатки салата. Все настолько вкусно, что хочется еще и тарелку вылизать. Мама, по папиному распоряжению, держит нас на строгой высокобелковой диете, и меня уже тошнит от рыбы и пропаренной спаржи.

– Можешь подсобить с чисткой конюшни. С навозным душком довольно быстро свыкаешься, – говорит тетя. Я гляжу на нее во все глаза, и она смеется. – Да шучу, Мила. Хотя мне вправду не помешала бы помощь по хозяйству.