На этом переписка оборвалась, словно российская оферта – очередная провокация по слому воли объекта, по аналогии с израильской псевдорекламой об отмывке капиталов. Но спустя неделю Алекс уже жалел, что переборщил с гарантиями кинопроизводства. Одно дело разумно отбиваться от чего-то мутного, без дна и берегов, другое – требовать депонирования миллионов долларов на кинопроект, у которого даже нет сценария. Знание им предмета при этом – на уровне здравого смысла, как известно, с реалиями отрасли не всегда совместимого.

Но на дурочку мог и проскочить, если бы не выделывался…

Тут Алекса проняло, кто за его разработкой стоит и какой у того объекта к нему интерес. Шокировало ли открытие? От крутизны интересанта, да, дыхание перехватило, но в глубине души он догадывался об интересанте давно. Можно сказать с тех пор, когда прочертил схему своей осады в Тонон-ле-бен. И только сейчас до него дошел смысл его безрассудного отказа Карлу, едва тот озвучил географические координаты подряда – Россия. Безусловно, по своей воле он туда ни ногой, пока нынешний режим диктует будущее России. Но та власть все же не столь безнадежна, чтобы не выслушать предложение. Стало быть, дело было вовсе не в стране как таковой, а в подспудной догадке, насколько высока и, стало быть, опасна властная ступенька интересанта.

Теперь у мелькнувшей кометой «киноэпопеи» совершенно иной контекст. Выставленный им якобы «Пегасу» счет не то чтобы неприемлем – с материей события не согласуется. На том «этаже» гарантии не выдаются, он сам гарантия всему и вся, пусть с множеством оговорок и условностей. А чего там не приемлют, так это заносчивости и раскатанной губы. Верно, в их околотке припекло и, весьма похоже, кому-то в голову, но позволить себя иметь рядовому сочинителю автократический режим не может. Хотя бы из соображений престижа.

Нужно было что-то предпринять, причем любое решение казалось плохим или убыточным. Промолчать или пустить процесс на самотек – чревато, ведь слоны дико злопамятны. Но и сменить тональность – оборонительную на просительную – равно путешествию в Каноссу. Ладно, напишу. Предупреждал ведь, что возьму на себя инициативу…

Письмо Алекса будто «Пегасу» на сей раз вышло коротким: «Повышенное внимание к моей персоне подточило у сторон чувство реализма, о чем я, собственно, писал. Расклад же таков, что вопрос компенсаций и зачетов вторичен, отложим до более внятных времен. Зато первостепенен эскиз сути взаимодействия. Не проделав этого, будем толочь воду в ступе еще долго. Тем самым, напрашиваются переговоры о предмете сотрудничества через компетентного переговорщика. В ближайшие сутки готов его принять».

Озабоченность Алекса обрела взаимопонимание. Ровно через сутки – сообщение от неизвестного адресата с пометкой «Смотри вложение». В нем билет на вечерний рейс в Берлин и оплаченная бронь гостиничного номера, оба – на имя Алекса Куршина. При этом ни контактного номера, ни слова пояснений.

Между тем каких-либо подвохов или ловушек в том отклике Алекс не нашел, вникнув, что для тех или иных дискуссий для начала следует физически соприкоснуться. Как иначе? Через IP, дважды продырявленный, прицениваться? И стал собираться в дорогу, причем основательно, словно на сезонную вахту. До рейса – шесть часов.

С трудом уговорил Виктора, сына, доставить в аэропорт, не приоткрывая стержня проблемы при этом. Тот долго упирался, не понимая, ради чего должен бросить работу, но, будто уловив неординарность момента, согласился. Но, услышав, что до извоза должен подняться в квартиру, дался диву.

Большой чемодан в прихожей Виктора и вовсе изумил. Ведь в частых вылазках отца в Европу ручная кладь – логистическая норма. Тут же чемодан под завязку, не сдвинуть…

– Ты снова вляпался, – сокрушалось чадо, – новая история? В загуле отметелил кого-то? За бугром думаешь отсидеться?

– Не, не то… – возразил Алекс. – Другой масштаб.

– Неужели нечто круче, чем твой летний фортель, когда в салоне твоего авто пустые бутылки и вусмерть пьяные собутыльники, а полотделения полиции рвет и мечет тебя развести? Дабы признался в нетрезвом вождении… Забыл их предупреждение? Держать ментов за лохов у твоего отца больше не выйдет… – воспроизводил очередную серию отцовской одиссеи сын. Порой казалось, еще до рождения Алекса запрограммированной.

– Тормози, – оборвал повествовательный задор чада Алекс, похоже, передаваемый по наследству. – Хватить меня отчитывать, пользы от твоей болтологии – ноль. Соберись и выслушай. Касается, скорее, тебя, чем меня, – указал на лежащую перед ним папку глава семейства. – Здесь вся документация по моей восточноевропейской недвижимости, включая завещание в твою пользу. Куда и зачем я уезжаю, сказать не могу. В том числе потому, что нас, вполне вероятно, слушают. Пока я играю по неким правилам, то наезжать на тебя, а точнее, на твои имущественные права, не станут. Кто эти люди и почему меня прихватили, точно не знаю, хотя и представляю в общих чертах. Одно очевидно – с ними не потягаешься. На кону была эта папка, все концы которой вытащили, точно одноразовую салфетку. Как снимать ренту с недвижимости ты знаешь – помогал мне не раз. Но контрагентов я предупрежу: в ближайшее время сын меня замещает. Сколько буду отсутствовать, понятия не имею, но и могу вернуться через день-второй, что, как представляется, худшая из опций. Но если тебя интересует мой прогноз, отвечу: ничего из ряда вон, всё, так или иначе, устроится. Думаю, контакт между нами сохранится и будет регулярным. Точка.

– Ты это серьезно, папа?! – вызверился на отца Виктор, точно предок – источник всех его стеснений. – Что, белка к себе призвала!? Ты, вроде, две недели не пил.

– И кто только придумал для подарков ленту с бантиком? – игриво озадачился Алекс, обращаясь к некоему арбитру. – С подарками у меня будто полный ажур, а вот с голубой каемочкой на блюдечке ничего не выходит. Ладно, поехали. Чемодан я сам…

По пути в «Бен-Гурион» семья несколько размякла, наверное, потому, что не вполне комфортный эпизод близился к завершению. Болтали о чем угодно, только не о крутом вираже, куда занесло Алекса. Скорее всего, Виктор воспринял отцовскую историю в привычном русле – мелких пьяных конфликтов с органами правопорядка, из которых его родитель виртуозно выкручивался, но которые тем или иным контуром его, Виктора, задевали. Сын гордился своим отцом, хотя бы за экстравагантность творческой натуры, обзаведшейся крепким экономическим тылом, который передается по наследству. Но нести издержки при этом не хотел. В некотором смысле отец был для него музеем, причащение к которому престижно, но вход, в который должен быть по удобному расписанию и всегда бесплатен. Впрочем, для общества, мерно обрастающего потребительским жирком, ничего необычного. И Алекс уже забыл, с каких пор воспринимал отношения с сыном как не реформируемую данность.

Попрощались они все же теплее, чем обычно, передавая болтанку настроений – между осознанием перекосов дня и верой в благополучный исход злоключения, бывшей, разумеется, самоуспокоением.

***

Алекс воспринимал «Бен-Гурион» как КПП между позевывающей повседневностью и территорией европейского лубка, воспоминаниями о котором он большую часть времени жил. Потому свои частые вылазки в Европу он планировал с особым тщанием, избегая узких мест и проблемных обстоятельств. В этом ремесле он столь поднаторел, что слыл дрессировщиком черных лебедей туризма.

За двадцать восемь лет Алекс изучил «Бен-Гурион» до того хорошо, что, ему казалось, он мог перемещаться по нему вслепую. Между тем лоукостером «Germania» он прежде не летал, не представляя, где у того стойки регистрации. Тут как назло информационное табло зависло, но спустя минуту-другую заработало вновь, сориентировав, куда путь держать.

Однако та заминка оказалась сущим пустяком на фоне того, что произошло далее. Технологическая цепочка «служба безопасности – регистрация – паспортный контроль» мурыжила Алекса намного дольше, чем обычно, и как ему казалось, обменивалась некими сообщениями. Но главное – изучала его то с опаской, то с нездоровым любопытством. В какой-то момент ему даже захотелось повернуть назад – от неувязок и сигналов беды, множащихся точно бактерии.