В марте 1986 года Мано Райхерт забралась на крышу дома, в котором она росла, чтобы увидеть комету Галлея. Хотя сообщалось, что комета будет ярче в южном полушарии, у Мано были бинокль и позитивный прогноз. Она наблюдала за звездами с крыши своего дома с тех пор, как ей исполнилось десять лет. С того самого года, когда ее сестры, тогдашние тинейджеры Тереза и Рут, покинули дом с промежутком лишь в несколько месяцев. Для Мано, их младшей сестры, внезапно оставшейся одинокой, лишенной общества, едва ли не осиротевшей, крыша была своего рода бунтом. Родители, которым больше всего нравилось, когда она занимала себя сама, не слишком интересовались тем, куда она удалялась, а сестры, наверняка высказавшие бы ей, что лазать на крышу слишком опасно, уехали и больше не могли ни защищать свою подопечную, ни озвучивать свое мнение о ее проказах.

Вместо того чтобы наблюдать созвездия, следя за звездами, Мано любила сосредотачиваться на темном, как негатив, пространстве горизонта и находить в нем очерченные звездным сиянием силуэты, полные иссиня-черной красоты – профили сестер, дерево катальпы, густо усеянное волокнистыми стручками, дорожный указатель с картой системы автомагистралей. Она знала, что небосвод меняется вместе с вращением Земли, но это происходило медленно, почти незаметно. Мано любила все – самолеты, спутники, кометы, – что быстро и ярко вспыхивало на знакомом небе, помогало видеть его по-новому. В художественной школе Мано узнала, что видение является многослойным, чем-то выходящим за пределы физического зрения. Видение требует ясности; можно нарисовать мир точно таким, каким его наблюдаешь, но без связного чувства контекста, без намеренного придания смысла вы не достигнете того, что называют искусством. В течение многих лет Мано частично зарабатывала на жизнь живописью – портретами и пейзажами для туристов в окрестностях национального парка Роки-Маунтин[30] – и это было проявлением ее таланта, которому она не могла найти никакого смысла.

– Я слышала, нас ждут годы удачи, если мы ее увидим, – сказала старшая сестра Мано, Рут, которая в последнее время залезала вместе с Мано на крышу так часто, как только могла. Рут работала в ночную смену медсестрой родильного отделения, а когда возвращалась с дежурства, то спала, и ее храп был ритмичным и мерным, как работа стиральной машины. Энтузиазм сестры по части созерцания звезд намекал на то, что романтическая Рут, диковатая мечтательница-тинейджер, которую Мано боготворила в детстве, все еще жила под суровой практичностью нового образа Рут, работающей матери-одиночки средних лет. – Такое можно увидеть раз в жизни, и то если очень повезет.

– Может быть, один раз в твоей жизни, – возразила Мано. Ей было 33 года, на девять лет меньше, чем Рут, и она твердо намеревалась прожить те 75 лет, которые понадобятся, чтобы снова увидеть комету в 2061 году. Когда она увидела, что Рут готова спорить, Мано немедленно это пресекла: – Ты не больше меня знаешь, как изменится мир. Может быть, мы все проживем дольше, чем думаем.

Она сказала это скорее для того, чтобы подискутировать, нежели действительно веря в это. Мано следила за новостями, читала гороскопы. При честном рассмотрении всех фактов, будущее обещало стать мрачным. А еще была мертвая рыба. Вторую половину своего дохода Мано получала, проводя время за стойкой администратора на очистных сооружениях города Лавленда. Два дня назад в реке произошел массовый мор рыбы, и хотя официально его причина оставалось неразгаданной, Мано была почти уверена, что Кит, ее босс, и Ллойд, его босс, знают что-то, чего не знает она.

Рут поджала губы и снова посмотрела на небо. Отец умер много лет назад, потом ушла из жизни мать, а вскоре Рут и ее четверо детей вернулись в Колорадо и переехали к Мано. Тереза, ставшая сестрой Агнес-Мэри и жившая теперь в церковном флигеле в центре города, работала в детском саду при церкви Святого Павла. Она заглядывала, когда могла, выпить кофе и пару рюмочек рома. Трое из четырех детей Рут выросли и упорхнули, а последний, шестнадцатилетний Крис, появлялся из цокольного этажа лишь изредка, чтобы перекусить. Мано тоже переехала. Это произошло прошлым летом после ее свадьбы. Дом был хорошо построен, крепок, и члены семьи селились в нем и покидали его по мере необходимости. Он был надежным убежищем.

– Я видела Рика в очереди на исповедь, – сообщила Рут. – Но не видела тебя. Я думала, он пойдет с тобой сегодня.

Рут отвела взгляд от неба и посмотрела на Мано. Позади нее Мано увидела новый силуэт – форель, изгибающаяся в прыжке. Интересно, в чем именно каялся Рик?

Стоя на коленях рядом с Риком перед алтарем церкви Святого Павла, Мано дала ряд обещаний, которые в то время полностью планировала сдержать. Рик тоже казался искренним. Он был еще более одержим Стиви Никс, чем она, и в те ранние летние месяцы их брака любил смотреть, как Мано раздевается под ранний вариант «Колдуна» с демоверсии альбома «Букингем Никс»[31]1974 года. Мано двигалась, как белокрылый голубь, наращивая интенсивность вместе с музыкой, и всегда после этого Рик ложился на живот, поворачивался лицом к ней, обнимал рукой ее мягкую грудь, и они оба погружались в сон. Но брак, вспыхнувший жарко, быстро остыл. Мано знала, что она больше не единственная женщина, лежащая обнаженной с Риком, курящая сигареты и слушающая «Дикое сердце»[32].

Мано гадала, знает ли об этом и Рут, не потому ли она спросила. Сестра обладала способностью знать вещи, о которых ей никто не говорил напрямую.

Рик отказался от наблюдения за кометой в последнюю минуту.

– Твоя сестра заставляет меня нервничать, – объяснил он. – И, кроме того, в этой игре я к чему-то близок. Я в этом уверен.

Рик потратил месячную зарплату на компьютер Apple II, одержимый видеоигрой под названием «Крэнстон-Мэнор». Насколько поняла Мано, та представляла собой нечто постапокалиптическое. Игрок грабил особняк, который был поспешно и загадочно заброшен. Детали были скудны, поэтому она придумывала сценарии – кислотные дожди, насыщающие атмосферу ядовитыми аэрозолями, ядерная зима или, может быть, цианидный газ в хвосте кометы, достаточно сильнодействующий, чтобы, как люди привыкли думать, истребить все человечество. Игра состояла из бесконечных блужданий по пикселизированным приемным, гостиным и садовым лабиринтам в поисках предметов сомнительной ценности, которые игрок мог собрать. Программа сообщала Рику в тексте под картинкой такие вещи, как: «Вы находитесь в библиотеке. Здесь есть немного заплесневелого сыра», и Рик печатал: «Достать сыр». А потом программа сообщала: «Вы в курительной комнате», и он печатал: «Бросить сыр», просто желая посмотреть, что произойдет.

Однажды Рик попытался научить ее игре. Мано собрала предметы, которые советовала подсказка: «Взять кинжал. Взять кристалл. Взять бутылку, полную бриллиантов». Она подозревала, что в конце концов ей придется сражаться с таинственными латами, которые появлялись, как призраки, в разных комнатах, но она потеряла интерес, прежде чем обнаружила какое-либо возможное применение вещам, которые держала в руках. Ни кинжал, ни бутылка, полная бриллиантов, ни сама игра не заставили ее чувствовать себя ближе к Рику, знакомое одиночество возвратилось, насыщая окружающую атмосферу, такую же ядовитую, как и все остальное.

Вернувшись на крышу, Рут указала на точку в небе:

– Это она? Ты ее видишь?

– Ш-ш-ш.

Мано прильнула к окулярам бинокля. Ей показалось, что она видит комету, не яркую, как звезда, без видимого хвоста, просто туманное пятнышко в небе, ставшее немного светлее, чем окружающая темнота. Похоже на то. Придется поверить, что она видела комету, точно так же, как она верила, что Рик дома один, играет в компьютерную игру – просто решить, что это правда, и не думать об этом слишком настойчиво.