Смеялся над сплетнями об отравлении водопровода, возмущался тем, как в парке поймали мнимого шпиона, отняли у него велосипед и побили.

   - Куда ты гонишь, к русским спешишь? - кричали на спортсмена благородные господа с дорогими тростями. Хорошо, полиция забрала велосипедиста и спасла его от самосуда.

  Уверяли, что в пригородах уже орудуют казаки. Из Лемберга уехала австрийская казна, закрылись "вплоть до распоряжений" банки и я стоял вместе со всеми в длинных очередях у запертых дверей Галицкой сберегательной кассы. Россияне пришли 3 сентября и переименовали Лемберг во Львов. На стенах появились распоряжения временного военного генерал-губернатора графа Шереметьева, а гражданским генерал-губернатором стал другой граф, Бобринский, известный славянофил и вдохновитель идеи "русской Галиции". Графа Шереметьева я лично не знал. Его мне бояться было нечего. Но граф Бобринский был моим наставником в те два месяца подготовки в Петербурге. Он прочел несколько обзорных лекций по истории этого края и второпях уехал. Если бы мы встретились, он, конечно же, узнал меня и немедленно расстрелял бы за измену.

  Но ..... я не уехал, даже пренебрегал порой комендантским часом, выбираясь из меблированных комнат вечерком подышать свежим воздухом. Днем засел за диссертацию по истории государственного права. Страх быть пойманным нисколько не останавливал. Напротив, опасная обстановка, необходимость прятаться еще сильнее заставляли сосредоточиться на диссертации. Всю зиму я питался обедами, которые приносила за дополнительную плату кухня доходного дома Гипенрейтер. Сливочное масло заменил маргарин. Свежее мясо стало редкостью - вместо него давали консервы. Запасы кофе истощались. Написал диссертацию менее чем за семь с половиной месяцев.

  В начале апреля 1915 года у меня внезапно расстроился желудок, а послать в аптеку некого: Соломия Францевна уехала к родственникам, оставив весь дом на управляющего и горничных.

  Делать нечего, вышел, шляпу на глаза надвинул, спускаюсь с горки, вдруг дорогу мне перебегает знакомая мордаха. Бежит тот самый гимназист Гринько, вид сосредоточенный, карман оттопыривается. Поздоровались. Спрашиваю - а что ж ты несешься?

  Гринько признался - достал по случаю парабеллум.

  - Зачем?

  - Разве неизвестно, что идет война? А на войне побеждают те, у кого хватит смелости пожертвовать собой во имя будущего. Вы же сами мне об этом говорили! Так я убью ключевую персону, сам умру, но историю пойдет по-другому! Наподобие Гаврилы Принципа, только наоборот - он стрелял, чтобы учинить хаос, я же стреляю, чтобы этот хаос прекратить.

  Выпалил - и убежал. Да, думаю, малец-то совсем голову потерял. Жуткий возраст. Надеюсь, парабеллум его неисправен.

  Через день во Львов прибыл российский император Николай II и великий князь Николай Николаевич, которого прочили на престол Галиции взамен Габсбургов. Император сомневался в необходимости этой опасной поездки, но великому князю не терпелось познакомиться со своими будущими подданными. Я узнал об этом от горничной - она прибежала отпрашиваться, и это было слышно сквозь стенку. Мне стало ясно, для какого случая Гринько разжился парабеллумом и в кого он намерен выстрелить.

  .... Юный террорист-одиночка рссуждал так же, как и многие взрослые. Войну развязала цепочка трагических событий и необдуманных поступков всех заинтересованных сторон, но в Лемберге эту вину целиком и полностью перекладывали на Россию. Казалоь, достатоно выдернуть одну фигуру - и европейская бойня сразу же прекратится. Только я был уврен, что получиться у Гринько ничего не могло. Точнее, могло, но шансы были неизмеримо мллы. Даже не подумал предупредить российскую разведку. Ну что сделает подросток ?! Маршрут следования заранее не объявляется. Если даже представим, что он узнает, куда идти, попытается прбиться сквозь восторженную толпу русских солдат и сестер милосердия, окажется на достаточном для выстрела расстоянии - но вряд ли сумеет в адской тесноте и давке вытащить оружие!

  Оставалось сидеть за запертой дверью, ожидая, грянет ли страшный выстрел, превратится ли Львов в новое Сараево или все обойдется?

  - Конечно же, его схватят! Гринько - мальчик, он сразу выдаст себя волнением, при первом же страже порядке бросившись бежать наутек. А их сейчас в городе полным-полно. Но если он побежит обходными путями? По дворам? Господи, да тут секунды решают, слепая случайность - и все сорвется. Выстрелить с большого расстояния, разумеется, Гринько вряд ли б смог, но последствия для него были б самые отвратительные. Он повторил бы судьбу Гаврилы Принципа, избитого при задержании благонамеренными гражданами так, что в тюремной больнице ему отрезали гниющую руку.

  День этот, восстановленный до крупиц, в изложении несостоявшегося террориста прошел бурно, но бесцельно. Гринько отлично выспался - перед решающим выстрелом он наелся снотворных пастилок и храпел как боров в хлеву. Очухавшись, тщательно вымылся, нацепил свою форму - кто придерется к гимназисту? Он идет на урок и, увидев скопление народа, захотел полюбопытствовать. Парабеллум засунул за пояс. Посмотрел еще раз на часы, запер дверь, вышел на лестничную клетку. Пансион - на третьем неудобном этаже. Вниз ведет винтовая лестница с высокими ступенями. Сверху она кажется гигантской улиткой. Спускаясь, террорист перенервничал. Ноги его одеревенели и не желали ступать. Чувствовал себя хуже, чем накануне экзамена по математике. Гринько запнулся, едва не упал, но схватился за перила и удержал равновесие. Теперь надо было выбрать маршрут. Идти главными улицами, где его каждый мог остановить и обыскать, гимназист побоялся. Сквозь дворы - дольше, но зато проспавший ученик никого не удивит. Он всегда ходил на занятия окольными путями, через парки и третьестепенные закоулки.

  Первую часть дороги Гринько проскочил без происшествий, если не считать трамвай, некстати его задержавший, и каменного, вмурованного в ограду, льва, стоящего по-собачьи на задних лапах, с гербом на пузе. Гринько почесал левую киску под шейкой, погладил стершуюся звезду и розу на гербе, постоял в сомнении, но рванул. Оставалось пройти вторую половину, самую сложную, потому что тащиться предстояло либо через густые, поросшие колючими кустами и сращенными деревьями, валы, или мыкаться в лабиринтах переходов между дворами, которые уже наверняка застроены или захламлены. Чтобы не опоздать и не возвращаться в случае чего обратно, паренек выбрал первый вариант и прогадал.

  Грифы Солосии Францевны, вернее, любимее птички ее мужа-перса, тяжело переносили львовскую весну. Они норовили пробить слуховое окно чердака и вырваться наружу, чтобы беспрестанно носиться над городом, кувыркаться и хохотать человеческими голосами. К ним мечтал присоединиться бородач, уставший от утилизации куриных и говяжьих костей, оставшихся от обедов квартирантов доходного дома. В этот злосчастный день грифы сумели все-таки расколошматить хлипкое оконце и взмыли в небо. Инстинктивно они вырулили к зарослям, туда, где бежал запыхавшийся гимназист с парабеллумом за пазухой. Внезапно острые когти вцепились ему в плечо, а шею защекотали жесткие перья. Гринько заорал, пытаясь отбиться от напавшей на него хищной птицы, старого, с облезшей головой, стервятника, не понимая, что есть его и рвать на части никто не хочет. Просто птичке взбрело пообщаться - так, как она привыкла проделывать с хозяином-персом или со слугой, приставленным к обитателям чердака. Те всегда носили кожаные наплечники и перчатки, проложенные ватой - в этом наряде никакие когтищи не пробьют тело. Гринько здорово перепугался, и гриф - которого он видел только в книжке Брэма, доконал его.