Дома, высушив мокрые клочки на теплом кафеле и склеив их, убедился, что горничная у адвоката - умница и лапочка. Клочки, заметенные ею под коврик у порога, сложились в неряшливое, торопливое, женское, письмо о семейных делах. Несколько раз перечитал его и заметил: в середине листа выпадает из общего строя мысли одна фраза - "а летом, в июне, собираемся в Сараево". Что там делать, в этом жарком, пыльном, провинциальном городе?

  До лета 1914, когда о существовании этого распроклятого Сараево узнали все, время еще оставалось.

  9. "Бригидки".

  Знаменитая львовская тюрьма располагалась в упраздненном монастыре ордена святой Бригиды. За ее обитательницами закрепилось прозвище бригидок. Гидкие бригидки. убийцы, воровки, мошенницы, проститутки, попрошайки теперь спорили за сомнительную честь посидеть в темной, с замурованным окном, одиночной камере, бывшей когда-то монашеской кельей. Если бы две основательницы монастыря, знатные польки, знали, что имя бригидок станет нарицательным для всякого рода отъявленных преступниц, они бы сильно удивились. Ведь эта обитель задумывалась пристанищем черниц аристократического происхождения и примерного поведения.

  Беглая монашка Теофилия, она же мирская панна Василина, попала сюда в начале июня 1914 , обвиненная в тяжком злодеянии. Вернувшись домой и, повинившись, затяжелевшая грешница пряталась у родителей в селе, не выходя днем из хаты, сидела в душном закутке за печкой. Прошла зима, а весной беременной стало дурно.

  Она ничего не могла проглотить - к горлу подкатывал тяжелый ком и перекрывал все, даже дышать становилось невозможно. Ночью Василина тайно разродилась маленьким, синим ребенком. Тот не прожил и часу - умер, захлебываясь в удушье. Его легкие еще не развились. Несчастная мать впала в забытье и пролежала в горячке около суток. Потом, словно выйдя из прострации, Василина посмотрела на хлипкое, нежизнеспособное тельце, оплакала его, мыла его в лоханке, вытерла, нарядила в чистую белую рубашечку и попросила отца сколотить маленький ящичек-гробик.

  Часа в три ночи, когда все село спало, Василина нашла в себе силы подняться и отправиться на склон оврага, где и похоронила новорожденного. Место это было покойное - в овраге и днем не встретишь ни одной живой души, а уж ночью тем более никого. Засыпав могилку мокрой землей и положив на нее обратно аккуратно срезанный пласт дёрна, Василина прочла про себя "Отче наш", всплакнула и воткнула две перевязанные травинкой крест-накрест веточки. Затем она резко спустилась со склона и вышла на пустую дорогу, освещенную неровным лунным серпом.

  Как нарочно, именно той ночью возвращался из Станислава староста, запоздал, ехал в темноте, освещая путь факелом из горящей просмоленной пакли. Он заметил тайное погребение, арестовал Василину и повелел, вырыв гробик, провести судебно-медицинскую экспертизу. Патологоанатом - студент предпоследнего курса Венского университета, проходящий в своем селе практику, страшно боялся покойников, резать их не умел. Ему жутко даже притронуться к холодной ручке младенца. А уж вскрывать - скорей сам умер бы, чем вскрыл. Медицинское заключение он написал, опираясь на внешние признаки - что ребенок скончался в удушье, весь мертвенно-синий, с отекшим личиком. На глаз, без вскрытия грудной клетки, практикующий студент не смог определить, что легкие не раскрылись и потому ребенок был обречен. Удушье переписали удушением, поэтому, прочитав заключение, решили, будто Василина задушила новорожденного.....

  Ее отправил в Лемберг, в тюрьму "Бригидки", поместив в самую зловещую камеру детоубийц. В ней помешавшиеся женщины метались и стонали, прыгали, выли, чесались, кидались на стены, истерически смеялись. Иные носили на руках комья свернутых заплесневелых тряпиц и ветоши, уверяя, будто это их младенцы, напевая им колыбельные. Изредка их вызывали на осмотр тюремным доктором или везли в суд.

  Василине предстояло прожить в рукотворном аду "Бригидок", под ритмичный скрип старых деревянных виселиц и постоянный шум дождя, падающего на крышу. Немало узниц отсюда выносили, накрыв покрывалом. Скученность, нехватка еды, обилие больных чахоткой довершали телесными муками душевную агонию. Если ты вышла из "Бригидок", это не значит, что на этом твои мучения закончились - читалось в лицах узниц.

  Василина проводила свои дни заточения молча, сев на холодный приступок в небольшой стенной нише. Она ни к кому не обращалась, и к ней никто не подходил. Здесь принято сходить с ума поодиночке. Все, что она могла предпринять - написать императору прошение о помиловании - она сделала. Оставалось ждать, пока неповоротливая бюрократическая машина изволит высказать судьбоносное решение. Потихоньку Василина стала различать обитательниц камеры. Одна из них, высокая черноволосая дама в истрепанном шелковом платье, ходила из угла в угол, изредка что-то выкрикивая и тот час замолкая. Другая, маленькая блондиночка, корчилась и выла, царапая лицо. Третья укачивала комок грязного тряпья.

  - Эти уж точно детоубийцы - подумала о них бывшая монашка.

  Василина ошибалась. Эти три женщины никаких преступлений не совершали. Они даже не рожали. Это были "подсадные утки", умеющие разжалобить узниц своими грустными историями и выманить у них признания. "Утки" крутились вокруг отрешенной арестантки, надеясь разговорить ее. Особа в истрепанном платье подошла к Василине и спросила, за что ее сюда посадили.

  - Ни за что - смутившись, пролепетала наивная селянка.

  - Кто ни за что, те дома отдыхают.

  - Я не хочу ни с кем общаться. Мне плохо.

  - Если плохо, позовем лекаря. Только у него одна касторка да адский камень ляпис - раны прижигать.

  Василина умолкла и больше не произнесла ни слова, сколько бы ее не тормошили и не дергали.

  - Катанонический ступор - сказал тюремный медик, надо бы в лазарет положить, да некуда. Пусть здесь отходит.

  Услышав это ужасное слово - отходит - бывшая монашка вздрогнула.

  - Стоило ли дважды надевать саван, чтобы столь глупо умереть во лжи и смраде? - подумала она. - Орденскую накидку с биркой поменяла на казенную хламиду с биркой.

  Но Василина не умирала, переболела и выздоровела, а суд над ней все не начинался. Зато в августе нижний этаж "Бригидок" заполнялся громкими мужскими голосами - в тюрьму свозили "русских шпионов и агитаторов". Судя по доносившимся до женщин разговорам, это были случайно схваченные крестьяне, священники, учителя. Их держали, готовя к пересылке, и потом долго гнали под одобрительные крики толпы на вокзал.