– Я думала, что выйду замуж, – промолвила она. – Что буду жить тихо и спокойно, переводить сонеты Кефелли… А оказалось… вот так. И заработать я ничего не смогла. Меня ведь не учили работать.

– Вы еще выйдете замуж, – с непробиваемо спокойной уверенностью сказал Оберон. – Все еще будет, Элиза, можете мне поверить. В таких вещах я никогда не ошибаюсь.

Теперь уже Элиза рассмеялась. Тихий ночной разговор сворачивал в совершенно непредсказуемую область.

– За кого? – с нескрываемой горечью спросила она. – Вся столица видела сластолист. А эти господа из министерства расскажут всем и каждому, что мы спим в одной постели. – Лицо стало жечь, и Элиза поняла, что готова расплакаться. Интересная штука жизнь, в ней можно пасть, не утратив достоинства. И можно быть невинной девушкой и при этом считаться порочной.

Все эти дни она готовила себя к тому, что потеряет. И так и не смогла до конца вооружиться здравым смыслом и успокоиться. Вроде бы ей удавалось смириться – но потом все обрывалось, и Элиза снова чувствовала себя маленькой, несчастной, растоптанной.

– Да хоть бы и за меня, – с прежним спокойствием ответил Оберон. – Человек я обеспеченный, со стабильным положением. Смелый, опять же. И добрый. Ничем и никогда вас не обижу.

Элиза снова поняла, что он улыбается, но не шутит. Похоже, он вообще очень редко шутил – род занятий обязывал. «Соглашайся! – заорал внутренний голос. – Не в твоем положении ломаться и перебирать такими предложениями!»

– Вы не шутите? – спросила она. – Не говорите так, чтобы меня подбодрить?

– Я совершенно серьезен, – произнес Оберон.

– Это как в романе, – вздохнула Элиза. – Герой пришел и спас девушку в беде.

– Вы так говорите, словно это плохо. – Теплые сухие пальцы дотронулись до ее руки, мягко сжали, и у Элизы снова зазвенело в груди. Это была не боль, которая пронзила ее, как булавка бабочку, когда слуги понесли Оберона из комнаты. Это было нечто похожее на осеннюю тоску, когда понимаешь, что впереди нет ничего, кроме зимы.

– Это неожиданно, – призналась Элиза. – Оберон… не поймите меня неправильно. Но пусть это будет чуть позже. Мне надо привыкнуть ко всему, что случилось. Да и вам лучше слушать разум, а не порыв доброго сердца.

– Почему же не порыв? – с прежней улыбкой поинтересовался Оберон.

– Потому что о таких порывах жалеют. А я не хочу, чтобы вы жалели о сделанном.

«Потому что это сделает несчастными нас обоих», – подумала Элиза. Могла ли она представить сегодня утром, что ночью будет спать в одной постели с мужчиной, который спасет ее от мучительной гибели?

Жизнь интереснее любого романа, это уж точно. Роман можно закрыть, если он тебе не понравился, а с жизнью так не получится.

Некоторое время они молчали. Потом Оберон еще раз сжал ее пальцы и выпустил.

– Хорошо, – сказал он. – Я повторю свое предложение позже. А пока давайте спать.

Ставя сластолист на окно, Элиза понимала, что тот, кто придет покупать, обязательно сломает ее. Но Оберон этого не делал – и этим нравился Элизе все больше и больше.

– Спокойной ночи, – прошептала она. Оберон негромко усмехнулся и повторил:

– Спокойной ночи.

Часы пробили семь.

Оберон открыл глаза и несколько секунд не мог понять, где находится и почему угрюмая обстановка его холостяцкой спальни вдруг превратилась в воздушную девичью горницу с розовыми букетами, зеркалами и кремовыми обоями.

Потом он вспомнил.

Элиза едва слышно вздохнула во сне. Какое-то время Оберон смотрел на нее – кожа, кремово-жемчужная в утреннем свете, темные завитки кудрявых волос, рассыпанные по подушке, тонкий абрис плеча и руки – и чувство, которое наполняло его, было давним и забытым.

Надо ли оживлять его? Надо ли надеяться?

Усилием воли Оберон отогнал ненужные размышления, вернувшись в привычное спокойное расположение духа. Вчера он поступил правильно, в очередной раз доказав верность давней клятве защищать людей от порождений тьмы. В старые времена охотник на оборотней просто стоял и смотрел бы, как сгибельник делает его работу – и Оберон обрадовался, что времена изменились.

Запах, что поднимался от волос и кожи Элизы, был легким и свежим. Оберон прикрыл глаза, усмехнулся. Он просто дышал, и сердце начинало биться быстрее, и волосы шевелились, и что-то стучало в висках: возьми ее. Присвой. Она и так твоя. Ведь победитель чудовищ имеет право на награду – так возьми ее сейчас: теплую, спящую, живую.

Пусть она станет твоей, ты заслужил это. Неужели ты не хочешь счастья? Пусть даже такого, отравленного?

Оберон машинально дотронулся до груди, бесшумно поднялся с кровати и двинулся в сторону белой двери в ванную. Стоило ему дотронуться до ручки, как в груди заныло, задергало, и Элиза села в кровати, разбуженная болью.

– Что вы здесь делаете? – испуганно спросила она, словно не поняла, откуда Оберон тут взялся. Потом Элиза провела ладонями по лицу и вспомнила все, что случилось вчера. – Ах да… Доброе утро, Оберон.

Оберон сделал шаг назад, и боль унялась. Судя по румянцу, который зарозовел на щеках девушки, ей тоже стало легче.

– Доброе утро, Элиза, – ободряюще улыбнулся Оберон. – Как вы?

Сонная мягкость утекала из девичьих черт. Элиза дотронулась до груди под яремной ямкой, и в ее лице появилось нечто похожее на интерес исследователя.

– Между нами примерно десять шагов, – сказала она и, усмехнувшись, добавила: – Слава богу, мы можем…

Оберон кивнул. Справлять нужду на глазах у девушки – это было бы невыносимо, и Элиза вполне разделяла его чувства.

– Сделаете эти десять шагов? – спросил он, и Элиза кивнула и выскользнула из-под одеяла. Вот ситуация, о которой они лет через пятнадцать будут говорить со смехом. «Представляете, мы были вынуждены спать в одной постели из-за заклинания! Хорошо, хоть в уборную ходили по отдельности».

Сейчас было не смешно. Оберон – посторонний человек, и если вчера она испытывала благодарность за свое спасение, то сегодня в ней пробудились растерянность и неловкость.

Да и с чего он вообще решил, что у них будет что-то общее через эти пятнадцать лет?

Взяв со стула платье и чулки, Элиза подошла к нему, Оберон открыл перед ней дверь и произнес:

– Десять шагов. Помните.

– Я помню, – кивнула Элиза и нырнула в ванную. Оберон закрыл дверь и устало привалился к стене.

У судьбы дурное чувство юмора. Если уж ей так хотелось, чтобы Оберон завел с кем-то отношения, все же не следовало пришивать его к девушке заклинанием. Из ванны послышался плеск воды, негромкое пение, и все это было таким спокойным и домашним, что Оберон невольно напрягся.

Незнакомые или забытые чувства приводили его в некоторое замешательство. Он прикрыл глаза, падая в прошлое, в солнечное летнее утро, где Женевьев выскальзывала из пенной ванны, как богиня, и весь мир был открыт перед ними и их любовью.

Когда-то он был счастлив. А потом сам все закончил – потому что другого выхода у него не было.

Кто на его месте поступил бы иначе? Какой безумец?

«Ты обещал, – шевельнулась тьма в зеркале. – И ты снова обманешь».

– Шел бы ты… – посоветовал Оберон. – Большими шагами и не оглядываясь. Понял?

Тьма рассмеялась. Она знала Оберона лучше, чем он знал себя.

«Лже-ец, – протянула тьма, рассыпалась шелестящим смехом, похожим на зимний ветер над могилами. – Лжец, который прикрывает свою ложь давними клятвами».

Плеск воды оборвался. Через несколько минут Элиза, умытая, причесанная, полностью одетая, вышла из ванной и спросила:

– Кто-то заглядывал? Вы с кем-то говорили.

Оберон улыбнулся, и тьма в зеркале рассеялась.

– Сам с собой, – ответил он. – Давняя привычка, которую я никак не могу побороть.

Элиза сделала шаг в сторону, давая ему дорогу.

– Десять шагов, – сказала она. – Я помню.

Когда они вышли из комнаты и направились в столовую, откуда уже веяло аппетитным запахом омлета с беконом и грибами, то Оберон не удержался и заметил: