И вдруг на берегу рядом с женщинами объявились два подозрительных типа. Ими оказались мичман Хренов и механик Семёнов.

Втайне от нас дружки спрыгнули в океан с другого борта и, не дыша, проплыли к острову под водой. Не говоря лишнего слова, они увлекли хохочущих женщин в заросли карбонария и челесты.

Мы как следует навострили лассо и метнули его в эти заросли, надеясь, что оно само найдёт себе пищу.

И оно нашло.

Притащило на борт два золотых пенсне.

Как два тонколапых краба, пенсне забегали по палубе, корябались и бренчали, пока матросы не засунули их в банку с водой.

Им насыпали в банку хлебных крошек, и пенсне успокоились. Они плавали в банке, поклёвывая крошки.

Из зарослей же карбонария слышался неуёмный хохот. Это сильно раздражало нас, и мы снова метнули лассо. На этот раз петля притащила что-то плотное.

Какой-то бочонок, оснащённый десятком пробок, обмотанных проволокой, как на бутылках шампанского, хлопал себя по животу крылышками, подпрыгивал на палубе, и внутри у него что-то булькало.

– Что за бочонок? – сказал старпом. – Что в нём? Не понимаю.

– Э, да что вы, Пахомыч, – улыбнулся капитан. – Совершенно очевидно – это неуёмный хохот. Вы слышите?

В зарослях всё стихло.

– Ихний неуёмный хохот? – удивлялся старпом. – В виде бочонка?

– Совершенно очевидно.

– Отчего же мы не хохочем?

– Это же чужой неуёмный хохот. К тому же и пробки закупорены. Не вздумайте их открывать, а то мы с ног до головы будем в хохоте. Он такой шипучий, что лучше с ним не связываться. Отпустите, отпустите его на волю, не мучьте.

И мы отпустили крылатый бочонок.

Он пролепетал что-то крыльями, подскочил и барражирующим полётом понёсся к острову. Долетев до кустов карбонария, он сам из себя вышиб все пробки, хлынула пена, и взрыв хохота потряс окрестность.

– Уберите к чёртовой матери наше лассо, – сказал капитан. – Старпом, спускайте шлюпку.

Прихватив с собою на остров богатые дары – перец, лакрицу, бефстроганов, – мы погрузились в шлюпку.

Надо сказать, что никто из нас не выказывал признаков сугубого волнения или беспокойства. Немало понаоткрывали мы островов, и остров каких-то там голых женщин нас не смущал и не напугивал. Лёгкое возбуждение, которое всегда испытываешь в ожидании неведомого, подхлёстывало нас, как попутный ветерок.

– Как прикажете, сэр? – спрашивал Пахомыч капитана. – Отобрать голых женщин у мичмана с механиком?

– Да не стоит, – отвечал благодушный капитан. – Пусть отдыхают от тяжёлых матросских служб.

– Надо отнять! – возмущался лоцман.

– Успокойтесь, Кацман! Неужто вы думаете, что на этом острове всего две голые женщины? Поверьте, найдётся и для нас что-нибудь.

– Первую – мне, – неожиданно потребовал лоцман. – Это, в конце концов, я провёл «Лавра» к острову.

– Пожалуйста, пожалуйста, – согласился капитан, – не будем спорить. Берите первую.

– И возьму, – настаивал лоцман. – Я давно уже мечтаю о счастливом душесложении.

Так, дружески беседуя, мы обошли заросли карбонария, откуда слышались крики:

– Ну, Хренов! Ты не прав!

За карбонарием располагалась пёстрая лагуна.

Там по песку разбросаны были маленькие ручные зеркала. Они блестели на солнце и пускали в разные стороны пронзительных зайцев.

На краю лагуны лежала голая женщина.

– Вот она! – закричал лоцман. – Моя, сэр, моя! Мы так договаривались.

Лоцман подбежал к женщине и, недолго думая, схватил её за колено.

– Моя голая женщина, моя, – дрожал он, поглаживая колено.

Дремавшая до этого женщина приоткрыла очи.

– Это ещё кто такое? – спросила она, разглядывая лоцмана.

– Это я – лоцман Кацман.

– Попрошу без хамства, – сказала женщина. – Ты кто такой?

– Я же говорю: лоцман Кацман.

Тут женщина приподнялась, подкрасила губы и, вздрогнув грудью, закатила лоцману пощёчину.

– Я предупреждала, – сказала она. – Перестань сквернословить. Ты кто такой?

Лоцман внутренне сжался.

– Я тот, – прошептал он, —…

– Который?

– Ну тот… кто призван насладиться твоим роскошным телом.

Женщина кокетливо хихикнула.

– А я-то думала, – посмеивалась она, – а я-то думала…

– Что ты думала, радость моя?

– А я думала, что ты – лоцман Кацман.

– Наконец-то, – вздохнул лоцман. – Конечно, я и есть лоцман Кацман.

Женщина нахмурилась.

– Не сквернословь! – сказала она и снова закатила лоцману пощёчину.

– Как-то неловко наблюдать их наслаждение, кэп, – заметил я. – Кто знает, как далеко они зайдут.

– Оставим их, – согласился капитан, и мы двинулись по краю лагуны, направляясь к дюнам.

Шагов через двадцать мы обнаружили новую голую женщину. Она мыла бутылки в океанском прибое.

– Ну? – спросил капитан. – А эту кому?

– Только не мне, – заметил я. – Мы сюда наслаждаться приехали, а не посуду сдавать.

– Когда же это бутылки мешали наслаждениям? – резонно спросила дама, игриво полуобернувшись к нам.

Этот её внезапный полуоборот, океанская пена и блики портвейна на розовой коже внезапно пронзили меня, и я потянул уже руку, как вдруг старпом сказал:

– А мне эта баба так что вполне подходит. Милая, хозяйственная. Перемоем бутылки и сдавать понесём. А есть ли у вас, баба, хоть какие приёмные пункты?

– Полно, – отвечала голая женщина, обнимая старпома, – да только сейчас все за тарой поехали.

– А почём бутылки идут? – спрашивал Пахомыч, впиваясь в её уста.

– А по-разному, – отвечала она, обвивая плечи старшего помощника. – Четвертинки – по десять, водочные – по двадцать, а от шампанского не принимают, гады!

– Э-хэ, – вздохнул капитан, – как тяжело даются эти путешествия: забываешь порой не только обо всём святом, но и о простом будничном, человеческом. Ну ладно, следующая женщина – твоя.

– Я готов уступить, сэр, – отвечал я. – Это ведь не очередь за билетами в Нальчик.

– Нет-нет, – улыбался Суер, – капитан сходит на берег последним. Даже на берег страсти. Так что следующая – твоя.

Я неожиданно разволновался.

Дело в том, что я опасался какого-нибудь монстра с шестью грудями или чего-нибудь в этом роде. А чего-нибудь в таком роде вполне могло появиться в этом благословенном краю.

Тревожно оглядывался я, осматривался по сторонам, готовый каждую секунду ретироваться в сторону карбонария.

– Да, брат мой, – говорил капитан, – следующая – твоя. Но что-то не видно этой следующей. Постой, а что это шевелится там на скале?

На скале, к которой мы неумолимо приближались, сидели три женщины, голые, как какие-то гагары.

– О господи! – вздохнул капитан, вытирая внезапный пот. – Проклятье! Следующая твоя, но какая из них следующая? С какого края считать?

– Не знаю, капитан, – тревожно шептал я, пожирая женщин глазами, – справа, наверно.

– Это почему же справа? Обычно считают слева.

– В разных странах по-разному, сэр, – терялся я, прерывисто дыша.

– Чтоб не спорить попусту, возьмём из средины, – сказал Суер-Выер. – Средняя твоя.

– Простите, капитан, – сказал я, – я не возражаю против средней, но в нашем споре есть и другое звено, которое мы недооценили.

– Что ещё за звено? – раздражился внезапно Суер.

– Дело в том, – тянул я, – дело в том, что мы не только не знаем, какая следующая, то есть моя, но не знаем и какая ваша. К тому же имеется и одна лишняя.

– Лишних женщин, мой друг, не бывает, – сказал Суер-Выер. – Как и мужчин. Лишними бывают только люди. Впрочем, ты, как всегда, прав. Куда девать третью? Не Чугайле же её везти?! Давай-ка глотнём джину.

Мы сели на песочек, глотнули джину и продолжили диалог. В голове моей от джина нечто прояснилось, и я держал между делом такую речь:

– Капитан! Вы сказали, что следующая – моя, а ваше слово в наших условиях, конечно, закон. Но вспомним: что такое женщина? Это, конечно, явление природы. Итак, у нас было первое явление – оно досталось лоцману, второе – старпому, и тут возникло третье, состоящее сразу из трёх женщин. Так нельзя ли ваши слова истолковать так: следующее – твоё. Тогда вопрос абсолютно решён. Все три – мои.