Глава 1. Начало

– Лешка, ты мангал взял? Катерина, позови Найду, пора ехать… Леш, детское кресло не забыл? Никитос, подожди, сначала обуемся… нет, без кроссовок мы на улицу не пойдем. Найда овчарка, ей можно босиком, а тебе нельзя. Потому что ты мальчик, а не щенок… да, жизнь несправедлива, и мать твоя – ехидна. Привыкай. Все, собрались? Леш, возьми его. Котенок, не отпускай собаку с поводка во дворе, некогда ждать, пока она набегается. На даче порезвитесь. Ну, поехали.

Господи, как хорошо, что Никитосу уже почти два с половиной года и мы, наконец, куда-то вырвались из дома! Я ошалела, пока сидела в декрете. Нет, я была безумно счастлива, потому что сына мы с Лешкой хотели, планировали и ждали. И вообще, у меня самый лучший на свете муж, самая замечательная во всем мире дочь, которая в свои тринадцать лет не только вредный подросток, но еще и моя первая помощница и подруга, и самый сладкий во вселенной кукушонок – мой Никитка.

Но все равно, я, с моим шилом в заднице, уже буквально выла в четырех стенах. Лешка на работе, Катюха в школе и на кружках, потом с друзьями… Кукушонок этой осенью пойдет в детский сад.

А я… а я наконец снова вырвусь на просторы вселенной из уютного семейного гнездышка! Ура, товарищи!

Пока вселенная предоставила мне только дачу Лешкиного друга, куда нас пригласили на выходные, потусоваться в хорошей компании, поесть шашлыков, искупаться в лесном озере. Благо, все мужнины друзья тоже семейные, с детьми, так что спиногрызы не будут висеть на взрослых, а вполне весело потусят в своей возрастной группе.

В шесть утра трасса почти пуста, так что Лешка уверенно гнал под сто двадцать. Первые полчаса Никитос таращился в окно, картаво радуясь пролетевшей мимо закусочной с гигантским мультяшным зайцем на вывеске или мелькнувшей вдали речушке. Потом это ему надоело, и еще десять минут Катюшка героически развлекала брата игрой в ладушки. Потом и она устала, пришлось прибегнуть к проверенному способу: теперь машина мчалась по гладкому асфальту под аккомпанемент не слишком стройного, но удалого семейного хора. Петь с родителями за компанию Кукушонок обожал чуть ли не с колыбели и готов был музицировать таким макаром часами.

– От улыбки хмурый день светлей! – выводил муж хрипловатым басом, ловко входя в поворот. Найда с заднего сиденья радостно подвыла почти в такт. – От улыбки в небе радуга… Че-е-ерт!

Я завизжала и рванулась через спинку переднего сидения к детям, бестолково пытаясь схватить, закрыть собой… Дотянулась до Никиткиного детского кресла, вцепилась в ребенка, лихорадочно нащупывая – пристегнут ли? А Катька?!

Откуда взялся несущийся навстречу с огромной скоростью пылающий шар, похожий на метеорит из дешевого кино, мы так и не успели понять…

Светящаяся пульсирующая дрянь прицельно метнулась за пытающейся лавировать машиной и вписалась точно в лобовое стекло. От удара новенькая темно-синяя “Киа” резко взбрыкнула, взлетела над трассой, несколько раз перевернулась в воздухе, объятая странно-багровым пламенем, и взорвалась с оглушительным грохотом, разметав по окрестностям то, что еще пару секунд назад было счастливой семьей.

***

– Отрубилась, стерва, – голос из темноты рассыпался хриплым, довольным матом. – Каст, чем ты ее приложил?

– Чем-чем. Дубиной по башке. Эт вы, бла-агородные маги, все умничаете, а мы люди простые.

– Магиню? Палкой? Рехнулся? Она ж тебя б, если…

– Заткнись, видишь, валяется дохлая, и кровь из кочана. Магиня там, не магиня, с пробитой черепушкой никто не выживает.

– Да как же ты? Как?! У нее ж обережье всегда скастовано было, сколько мы эту суку на прочность пробовали!

– Заткнись, сказал, лучше шмотье с нее снимай, пока в кровюке не измазалось. Такое платье больших сверкалов стоит. Как ему, да как… – второй голос стал постепенно удаляться. – Как ритуал почти закончила, так у нее все силы на поддержание круга и ушли. До капельки. Самое время подкрасться, да и… шевелись, салага, нам еще крысенка остроухого вытаскивать, заказчику волочь.

Кто это говорит? Что вообще происходит? Я сплю? Нет… не сплю…

– Даже жаль, что сдохла, – в незнакомом голосе то ли злорадство, то ли сожаление. Что? Это меня с такой силой пнули в бок, что перевернули, и темнота перед глазами сменилась невнятными туманными сумерками? Где я? Почему так холодно, но почти совсем не больно? Ведь пнули же по ребрам, причем крепко.

– За живую магессу Лелиену половина Зурдарада заплатит золотом по весу! Много крови эта старая сука у тамошних уважаемых людей высосала. Паучиха, бля.

Чьи-то руки проворно шарили по телу, что-то расстегивали и стягивали, ворочали и пихали. Я все чувствовала, слышала, но словно сквозь толстое тяжелое одеяло – приглушенно и с задержкой. И не могла даже моргнуть, не то чтобы пошевелиться.

– Не рассчитал малеха. Надо было слабее бить, все одно эта падаль перегорела. Живую б ее точно задорого можно было продать. Гадюка Лель без магии! Ха! За триста лет ее поганая морщинистая рожа каждой собаке примелькалась, небось не поскупился бы народ скинуться, чтобы самолично в эту ряху откормленную плюнуть да головней ткнуть.

– А с чего перегорела? – серые сумерки постепенно редели, из них проступали ветки каких-то деревьев на фоне вечернего неба и две размытые мужские фигуры, склонившиеся надо мной. А еще стало заметно холоднее, словно меня… раздели?

– Ну дык подправил я кое-чего в круге-то ее, как заказчик велел. Вместо одной души аркан аж пятерых зацепил, не видел, что ли? Пять огней в круге Аристира, тут кто хочешь выгорит. Ха!

Пять… душ… зацепил… пять?! Почему это меня так взволновало, даже показалось на секунду, что к телу возвращается чувствительность?

– Стало быть, заказчик наш голова. Двух пепелюх одним ударом накрыл. И детеныш теперь у него есть, при живой душе, а не пускающий слюни ушастый овощ. А с ним и наследство брательниково. И от магессы избавился – сколько он ей там обещал? Половину? И еще чего-то по магической части, кажись.

– А это не нашего ума дело, как там дальше его светлейшее ушанство свои дела делать собирается. Мы свое отработали: гадюка дохлая, пацан шевелится, даже плакать начал, слышишь? Пищит в яме.

Слышу… я тоже слышу!

– Ма-ма-а-а-ма-а… Па-а-а… Ма-а-а… Най…Най… да… Ка-а-ать… МАМА-А-А!

Никитка… Никитос… Кукушонок!!! Это мой Кукушонок!

Господи… Господи… что происходит? Где я? Где мой сын? Почему… так… трудно… шевельнуть даже пальцем?

– Гляди-ка, лопочет чего-то ушонок. От ведь, черный-то он черный, ритуал этот, а мальца оживил.

– Херню несешь, Каст. Никого тут не оживили, чужую душу украли, да в ушонка вселили. У себя-то малец скорее всего помер, а ведь наверняка не с под забора выбран. Слышишь, мать зовет? Эх… вот кто небось убивается.

– Дык их же пятеро было, душ-то. Одна, правда, какая-то мелкая да цветом странная. Так что, может, всю семью арканом и захватило, некому убиваться.

– А и так не легче. Гадюке-то одна нужна была, детская, да чтобы мальчик. А остальные…

– Когда круг порвался, разметало вроде как огоньки-то. Один в яму, это я точно видел, еще два вроде тут где-то кружили да пропали, а оставшуюся пару унесло за южный перевал, да шустро так. Видать, там кто-то подходящий как раз помер. Говорят, арканом скраденные души сами ищут, какое тело поблизости на грани смерти, когда своя душа только-только за порог ушла. Может, и этим повезло. Как-никак, а жить будут.

– Угу, успокаивай ее, совесть-то свою, успокаивай. Да только один хрен, за душегубство нам деньги плачены, и нечего теперь сопли размазывать. Знали, на что шли.

Каждое слово этого странного разговора словно отпечатывалось в мозгу, оставляя навсегда выжженный след. Я еще не понимала его смысла до конца, но знала, чувствовала – это очень важно. Почти так же важно, как заставить себя пошевелиться и доползти туда, откуда слышался тихий, безнадежно-отчаянный плач моего сына. Еще немного… чуть-чуть… я смогу! Я смогу, Кукушонок! Потерпи, маленький, я сейчас…