Зверёныш размахнулся, чтобы ударить меня по лицу. Наивный. Он думал, что таким банальным способом получится остановить мою зарождающуюся истерику. Однако он не учёл двух вещей. Первое. На такую глупость, как оплеуха, я уже давно не реагирую. Второе. Ещё до того, как я начала заниматься борьбой, я поклялась, что ничья ладонь, кроме Сашкиной, больше не коснётся моей щеки. А рано или поздно, но и Цезарь утратит это право воспитателя и опекуна. Уже утратил.

– Ещё раз меня ударишь, гадёныш, – я перехватила тонкую руку мальчишки, сильно ухватившись за запястье, – и будешь месяц в гипсе ходить.

После чего закрыла глаза и внезапно сузившимся горлом попыталась сглотнуть горькую слюну.

– Глаза закрой, – внезапно посоветовал товарищ Зверёныша, который, в отличие от меня, был полон восторженного энтузиазма, потому что фоб снова пополз вверх. – Сейчас ещё одна яма будет.

Я застонала.

– Плохо тебе, Олюшка? – Лёшка заботливо заглянула мне в глаза. – Ты что, боишься? Не бойся, а?

– Хоть бы не вырвало её, – проворчал Зверёныш.

– Меня первый раз тоже рвало, – заметил Товарищ, а я поклялась себе, что лучше сдохну, но точно не ознакомлю присутствующих с содержимым моего желудка. – Надо было в хвост садиться.

– Там народу было много, – процедила, стараясь дышать через нос.

– Оно и понятно, – судя по звукам, Зверёныш почесал голову. – Тут же половина платформы в первый раз…

Я вздохнула. Не объяснять же, почему такой «перестарок», как я, не знает о том, что тем, кто боится высоты и скорости лучше не садиться в ведущий фоб платформы. А потом нас снова понесло вниз, и я решила, что в такой ситуации лучше вообще не думать. Попыталась вспомнить уроки медитации и отключиться от внешнего мира, полностью сознавая, что трачу время впустую, потому что удивлённые вздохи и радостные крики моих спутников мне ни капельки не помогали.

– Эй, ты живая там? – Зверёныш решил не рисковать рукой и пнул меня по ноге кончиком кроссовка. Не сильно.

Хотелось попросить пощады и взмолиться:

– Убейте меня! – но из груди вырвалось странное бульканье.

– Оль, мы уже не скачем больше, – радостно сообщила моя названная сестра, и я открыла глаза. – Мы теперь под водой едем.

Ох ты, ёкарный бабай!

Мне доводилось читать, что на некоторые отдалённые острова Яхона пути сообщения проводились по дну океана. Говорят, когда их строили, океана здесь не было и в помине, а планета вообще представляла собою пустыню. Но я, откровенно говоря, думала, что это сказки. Теперь же смогла воочию убедиться, что, по крайней мере, часть из всего написанного в учебниках по Древней истории было правдой.

Пути сообщения действительно шли по дну Океана. И от одной мысли, сколько лет страховочному стеклу, становилось дурно.

– Тут главное не вспоминать псевдоисторические факты, – Зверёныш почесал кончик носа и, покусав нижнюю губу, спросил, демонстративно не глядя в мою сторону:

– Слушай, а ты правда можешь руку сломать? Мускулатура у тебя как-то не очень…

– Поверь, мускулатура в этом деле не главное, – заверила я и прикрыла глаза.

– М-м-м… понятно… это хорошо, что не главное. Слушай, Старушка, когда подъезжать будем, я сигнал дам, лучше ухватись за что-нибудь. Там еще одна яма. Тряханёт так, что все кишки точно выблюешь, – сообщил он и щедро протянул мне флягу с водой.

– Откуда знаешь? – я не стала играть в гордую девочку и отказываться от питья, но прежде, чем сделать первый глоток, предложила попить Лёшке. Зверёныш нахмурился, но спорить не стал.

– От верблюда, – мальчишки переглянулись, и Товарищ выглядел удивлённым, а Зверёныш совершенно счастливым, но мне было плевать, я решила не лезть с расспросами. Пока. Но на заметку его не первый непрозрачный намёк на то, что он уже бывал в Детском корпусе, взяла.

До конца пути мы не разговаривали. Я пыталась справиться со спазмами обиженного желудка, а мои спутники, включая Лёшку, радовались красотам подводного мира.

Солнце давно упало за левый край океана, когда я стала очень сильно сомневаться в том, что поступила правильно, переступив жёлтую черту платформы. Может, стоило пробежаться по Кирсу? Определённо, в этот день подростков отправляли не только в Детский корпус, но и в Дипломатический, и в Медицинский, и в Развлекательный… Зачем я так сглупила? Откуда во мне эта самонадеянность и уверенность в том, что я смогу отсюда выбраться?

Дело близилось к десяти вечера, а нас, всех, кто прибыл на платформе, пересчитали, насчитав сто пятьдесят семь человек – странно, на площади Кирса казалось, что одетых в чёрные спортивные костюмы детей гораздо больше – разбили на группы и пропустили в ПВМС – первое внутреннее междустенье. Первое! Я боялась думать о том, сколько их ещё нам предстоит преодолеть, сможем ли мы сегодня поспать и получится ли поесть в этой жизни. Последний вопрос меня волновал особенно живо, потому что острый помидорный суп, который я лениво дегустировала на знаменательном обеде, да еще королевская креветка растворились в моём обиженном желудке, как прошлогодний снег.

– Старушка, пожевать ничего нет?

– Иди к чёрту, Зверёныш, я на этот вопрос тебе ещё три ПП назад ответила.

По какому принципу приёмная комиссия, состоявшая из пяти подростков в ярко-зелёных строительных жилетах, делила нас на группы, для меня осталось загадкой. Не возрастной и не половой, однозначно. Но каждый Пропускной пункт мы проходили неизменно одним и тем же составом в одном и том же порядке: Товарищ, я, Лёшка и Зверёныш как замыкающий.

– Номер шестьдесят семь! – объявил громкоговоритель, и Товарищ радостно взметнулся, потрясая выданной счетной машиной бумажкой.

– Ну, наконец-то! – проворчал Зверёныш в спину своему другу. – Картошки на меня тоже начисти, если достанешь в это время… – крикнул он приятелю, а затем повернулся ко мне и подмигнул:

– Слушай, точно можешь руку сломать?

– Ну, могу, – я тихонько потрясла задремавшую Лёшку за плечо.

– Я потом тебе покажу того, из-за которого мы тут столько времени торчим. Начистишь ему рожу? Северу уже давно никто рожу не чистил… А, Старушка?!

– Номер шестьдесят восемь! – равнодушно объявил механический голос, избавив меня от необходимости хамить и заставив Алевтину вцепиться десятью пальцами в мою правую руку:

– Не уходи!

Я с трудом сдержала болезненный стон.

– Пожалуйста, не бросай меня!

– Лёш, – я наклонилась к ней и шепнула тихонечко на ушко:

– Всё будет хорошо. Мы же теперь семья, помнишь?

Она яростно затрясла соломенными кудряшками.

– Я боюсь!

Кудряшки не останавливались ни на миг, но я всё-таки умудрилась отлепить от себя девчонку – не без помощи Зверёныша, надо сказать – и прошла к двери, над которой мигал мой номер.

Первым, что я увидела, зайдя в комнату, была попа.

Красивая круглая женская попа, обтянутая чёрными джинсами-стрейч, а прямо на этой идеальной попе смуглая рука с длинными пальцами и аккуратными овальными ногтями. Мне в жизни не доводилось видеть ничего более эротичного и возбуждающего. Невозможно было оторвать глаз от того, как эта невоспитанная рука лениво огладила левую ягодицу, чтобы сжать её, несильно, но очень… по-собственнически. От скольжения этих наглых пальцев по совершенно посторонней попе у меня пересохло во рту. А мужская ладонь решила перебраться с ягодиц на талию, без труда пересчитала позвонки и спряталась в гриве собранных на затылке каштановых волос.

Я, кажется, сглотнула, после чего упёрлась взглядом во внимательно наблюдающие за мной чёрные глаза. Заметила изогнутую бровь и искривлённые в понимающей улыбке губы в обрамлении условно небрежной щетины.

И застонала внутренне, едва удержавшись от того, чтобы позорно зажмуриться.

Волшебство разбилось, осыпалось мелкими осколками у моих ног, и я, наконец, смогла оглядеться по сторонам.

За компьютерным столом сидел худощавый парень и, не отрывая глаз от монитора, насвистывал веселенькую мелодию.