– Не целуйся.

Наверное, у меня приоткрываются губы, потому что я машинально хочу что-то сказать. Даже не подумав. Даже воздух набираю, это ведь как вызов, как аварийный отклик. Но ты перебиваешь даже мое молчание:

– До меня никого не целуй, – разжевываешь. – И после тоже. Хочешь на колени встану?

– Не хочу.

Мой ответ резкий. Быстрый. Надстрочный.

– Итан. – Прекрати звать меня по имени. Пожалуйста. – Я очень серьезно.

По-моему, ты не врешь.

По-моему, у тебя глаза сейчас меня выжгут. Все-таки это будет огонь. Не вода. Но я буду пытаться вынырнуть в любом случае. Отталкиваясь от напускного спокойствия и твердого ума:

– Значит, Колумб?

– Что? – Улыбаешься. Ведь звучит забавно.

– Ну, знаешь, мужчины, которых возбуждает факт того, что они будут первооткрывателями. С врожденным духом соперничества.

Ты расплываешься еще больше в этой откровенной улыбке. Потираешь нос и мельком смотришь по сторонам в попытке себя отвлечь и не рассмеяться больше.

– Ну, так к какой группе тебя отнести? – Мне нужно прервать эту смешливость.

– К ревнивым собственникам. – Улыбка теперь другая. Как у тех, кто улыбчивым только притворяется. – У тебя они под каким номером?

– Предпоследние.

– А кто в самом конце?

– Психопаты.

– Так себе соседство, но я безропотно смирюсь, – склоняешь голову и смотришь как будто исподлобья, – если ты ни с кем больше не будешь целоваться.

– Занятно. – Вообще нисколько, просто я дурею, и мне нужно защищаться. – Ты думаешь, я хочу, чтобы мои губы стали похожими на твои? Сколько чужой слюны на них побывало? Сколько зубов их кусало?

– Занятно, что ты осуждаешь меня за активность. – Правда занятно или ты имеешь в виду что-то другое? – В то время как мне и в голову не пришло судить тебя за патологическую пассивность.

Ох. Что-то другое, не такое уж и неожиданное. Какая прелесть, Чон Чоннэ. И какая жалость.

– Патологическую, – я же могу уточнить с крохотной тенью печали в уголках губ, – пассивность?

Ты мне ответишь? Нет. Прикрываешь глаза. Чертыхаешься.

– Итан, я не это им…

– Я только что дорисовал твой психологический портрет, Чон Чоннэ. – Слушай теперь меня. – Думаю, ты считаешь, будто отсутствие сексуального опыта и личной жизни индивида доказывает его несостоятельность как личности. – Тихо, не перебивай, не набирай воздух в легкие. – А если этот индивид скажет, что это его осознанный выбор или особенности самоопределения, и при этом будет по общим меркам не особо привлекательным, ты обязательно подумаешь, что его попросту никто не хочет, не клеит и не добивается, а значит, эта позиция – всего лишь прикрытие.

– Итан, я…

– …посредственный, заурядный и законсервированный представитель рода человеческого, с которым я точно не хочу связываться.

– Итан!

Вау. Ты только что повысил на меня голос. Это как хлопок ладонью о стол, которого не было. Сердишься. Я вижу это в глазах.

Вау.

– Стой! – Вскакиваешь вслед за мной, когда я забираю телефон с рюкзаком и направляюсь к выходу по проходу между столами. – Итан, остановись!

– Джей!

Все тот же голос возмущенно пытается до тебя дотянуться.

– Итан! – А ты не слышишь как будто. Только зовешь и следуешь за мной по пятам, спускаясь по лестнице. – Я ошибся, черт возьми! Я хотел сказать «врожденная», выбрал не то слово!

Мне так хочется рассмеяться.

– Хуже отговорки я не слышал.

Вместо этого забираю ярко-синее пальто из раздевалки и надеваю, стараясь не торопиться. Стараюсь. Выглядеть нисколько не задетым лично.

– Ты думаешь, мне легко с тобой разговаривать? – Вырастаешь передо мной у дверей.

– Как ты собрался будить меня поцелуями, если не способен вытерпеть обычный диалог?

Вот это ляпаю, не подумав. Просто задребезжал в голове наш первый разговор. Твой первый вопрос про мой день рождения. Твоя первая дерзость – наглая убежденность в том, как все будет.

Ты замолкаешь на секунды. Наверное, на моем лице написано, насколько неудачной я считаю свою же собственную реплику. Замечаю, как ты прижимаешь куртку к груди, придерживаешь рюкзак за лямку. Чувствую, как смотрит на нас охранник.

Включаюсь снова. Огибаю тебя, почти не задевая плечом.

– Мне трудно разговаривать с тобой в другом смысле, – говоришь мне уже в спину.

– Патологически трудно? – не удерживаю в себе язвительность, нажимаю на дверь, выпадаю в мороз и скупость января. Пахнет свежестью, сладкими духами и сигаретами.

На крыльце человек пять, курят трое. Один из них Юнин – в углу – по центру между серым камнем стен и чернотой отражающих дверей библиотеки. Пуховик у него тоже черный. Застегнут до предела.

Шум, который мы производим, заставляет всех смотреть. Поверх дыма и съедаемой бумаги. Все лица мне знакомы, я мог бы назвать имена и все, что успел о них увидеть или услышать, но забываю. Напрочь. Все падает назад фоном, когда я понимаю, что ты наглее, чем мне казалось.

Твоя ладонь прямо в моей. Пальцы сжимаются поверх, не оставляя кислорода. Телу – покоя.

Меня разбивает каким-то импульсом. Может, это как молния. Как тот же захваченный дух. Прямо от твоих пальцев – они вроде щипцов для аккумулятора – сигнал мне повсюду. Главное: к инстинкту самосохранения. Он бьет по щекам, помогает выдернуть руку и отступить подальше.

– Видишь? – Ты дышишь часто. Пар не успевает пропасть, пополняясь новым. – У меня потеют ладони, когда я говорю с тобой, понимаешь? Я, может, в себе уверен, но, блядь, Итан. Когда ты оборачиваешься и смотришь мне в глаза, у меня тысяча и одна возможность накосячить. – Ты на нижних ступеньках, преграждаешь путь, смотришь снизу вверх… слишком. Не нужно так смотреть! – Я действительно имел в виду «врожденная», клянусь. У меня вообще проблемы с этими двумя словами. Я до двадцати считал, что они синонимы. Итан. – Хватит. Прекрати. Я же могу видеть цвета твоего голоса, я же могу вместе с ними растаять, как ты не понимаешь? – Я сейчас просто лажанул. Конкретно. Но у меня и в мыслях не было тебя задеть или обидеть.

Лажанул не ты, Чоннэ.

Лажанул я. Еще тогда, в начале первого курса, когда увидел, как твои сапоги стучат по ковру на пороге – стряхивают снег. В тот самый момент, когда не успел даже лица увидеть, а уже все понял. По звукам шагов.

Странное ощущение. Как оно называется? Когда ты шагаешь, а я вижу цветные пятна на месте твоих следов. Я же по ним пошел, как изгнанный ребенок по камням и хлебным крошкам. Только с одной разницей: заранее зная, что прогонят. Дошел до порога и вовремя затормозил.

Лучше в окна смотреть за тобой и у двери подслушивать. Я так два года топчусь. И делаю все правильно.

– Я посредственный и заурядный, но не идиот. – Знаю. Знаю. Прости меня, ладно? Мне нужно было обороняться. – Я бы к тебе не сунулся, будь в моей голове все настолько плачевно.

Ну почему ты такой. Ну откуда ты взялся! Пожалуйста, не переступай порог. Не выходи из дома. Я же о тебе забочусь тоже.

– Вот и не суйся, – мне несложно это сказать. А пальцы сжимают лямку рюкзака до боли в костях. Но кто виноват, что они сами по себе. Да? – Не нужно, Чоннэ. Пожалуйста. – Не смотри так! – Оставь меня в покое и не подходи больше.

Это требует сил – обойти тебя и спуститься.

– Почему? – Чувствую, как в спину врезается твой отчаянно высокий тембр. – Я хочу понять, почему не я! Слишком посредственный? Слишком… грязный? Что именно?

А там же люди. И в основании лестницы тоже. Час популярный для Мьюгара. Час громкий и тяжелый для меня. Для тебя, оказывается, тоже.

Знаешь, я ведь совсем не думал, что могу обидеть тебя своим поведением. Считал, ты отходчивый и легко отпустишь любое мое слово. А теперь по глазам вижу, что ошибался. Не рассмотрел все-таки тебя всего, да? Самоуверенно думал, что ты у меня на ладони. Понятный, вышитый наружными нитками, раскрытый всеми страницами.

А теперь в словах чувствую. В их цветах – оттенках серо-голубого и мрачно-черного. Вижу слишком ярко, и лучше не оборачиваться. Прости, пожалуйста, ладно? Меньше всего мне хотелось тебя обидеть.