– Ну тогда нам следует хорошенько согреться, – с усмешкой заметила тётя Саммер, и, топая ногами, она закружила по вестибюлю. – Кто знает лучший способ согреться?

– Обнимашки! – возбуждённо выкрикнул Санни.

– Обнимашки! – закричали все, кроме Луны. Семейство немедленно заключило и стиснуло друг друга в объятиях, да с таким пылом, словно это был вопрос жизни и смерти. Саймон Паркер просеменил с Луниного плеча к ней в карман, когда мама с папой схватили её в двойные объятия. Объятие было тёплым, как гусиная перина.

– Луна Мона Мун, мы говорили тебе, как сильно мы тебя любим? – проговорила мама.

– Как? – спросила Луна.

– До луны и обратно, – ответил папа. – Всегда любили и всегда будем любить.

Луна прикрыла глаза, а мама с папой крепко держали её. В этом мгновении можно было раствориться и остаться навсегда.

– Не знаю, как вы, а я до сих пор не согрелась как следует… – объявила тётя Саммер. Она подмигнула Санни. – Интересно, что же разгонит мою кровь?..

– В^ес_ёл^ый-_ра^зв_ес^ёл_ый ^танец! – восторженно пикнул Санни.

– В_есё^лый-р_азвесё^лыйтан_ец! – закричали все, кроме Луны.

– Довольно этой семье плясать втихаря! – воскликнула тётя Саммер. – Дядя Меривезер, музыку!

– Есть музыку! – засмеялся дядя Меривезер, который смеялся надо всем и всегда-всегда был голоден. – А затем пирог! – прибавил он. – Я умираю от голода…

Пока мама с папой продолжали сжимать Луну так крепко, что и дух не перевести, она смотрела, как дядя Меривезер подскочил к старому проигрывателю, стоявшему в углу. Дядюшка был круглее даже тёти Саммер и так пушисто-белобород и весел, что Санни был убеждён, что он втайне и есть Санта-Клаус. Дядя Меривезер хихикал, не переставая, пока ставил пластинку. В следующее мгновение по всему дому грянул залихватский клавишный ансамбль.

– Присоединяйся к нам, Луна! Сколько лет в этом доме не было ни музыки, ни танцев! – позвала тётя Саммер. Когда тётя подхватила Санни под руки и закружила его по комнате, Луна почувствовала, как нутро скрутило неожиданным гневом.

– Вы уже танцевали, – отрезала она, выворачиваясь из любящих объятий мамы и папы. – Вы танцевали на дедушкиной могиле. Вы все по очереди.

– Так ему и надо! – заявила тётя Саммер.

– Старому злобному зануде! – засмеялся дядя Меривезер.

– Он был дрянь человек! – проговорил папа.

– Он был свинья! – сказала мама.

– У него воняло изо рта! – крикнул Санни, торопясь вставить своё слово. Теперь уже всё семейство отплясывало какую-то головокружительную джигу, а тётя Саммер пела.

Все веселились колоссально, аж искры из глаз – все, кроме Луны. Да, её дедушка был жёстким человеком, но Луна была уверена, что он просто не знал, как быть другим.

– Нехорошо радоваться тому, что кто-то умер, – пробормотала Луна, когда её крыс взобрался обратно к ней на плечо. – Даже дедушка.

Нельзя сказать, что дедушка питал к ней добрые чувства. Недели не проходило, чтобы он не пытался отослать её прочь – прогнать вон из Хаггард-Холла.

«Ступай, убирайся вон! Это мой дом, а не твой… Оставь меня одного! – хрипел старик, даже когда Луна сидела у его кровати. А переведя дух, добавлял: – Я никогда не покину этот дом… даже когда умру. Мой призрак станет являться в этих стенах… Я буду преследовать тебя из могилы. Я стану тебе являться, и поделом!»

Эти его слова уж точно преследовали Луну. Хотя она не была уверена, что дедушка говорил серьёзно. Луна не была даже уверена, что он на самом деле хотел остаться один. Возможно, думала она, дедушка боялся одиночества. Поэтому она сидела с дедушкой до последнего его вздоха.

Но не все члены её семьи были так добросердечны, как Луна.

– Смотрите на меня, я старый Мун! Я старый Мун, я мёртв, и хорошо! – смеялась тётя Саммер. Она, приплясывая, поднималась по витой лестнице, со всем старанием изображая скрюченную горбатую фигуру старика.

В первую минуту Луна слышала, как поёт тётя, исчезая среди теней… А затем прозвенел неожиданный возглас, и тётя Саммер исчезла.

– Тётя Саммер? – позвала Луна, услышав тётушкин крик. Она оглянулась на своё семейство, весело отплясывающее в кругу тёплого света. За громкой музыкой они ничего не слышали. Луна медленно пошла по величественному холлу, половицы отзывались на её шаги громким скрипом. Чтобы дойти до лестницы в дальнем конце холла, ей нужно было пройти мимо средневекового доспеха, стоявшего посреди зала, словно железный часовой. В металлической перчатке он держал меч, из навершия шлема торчал плюмаж из чёрных перьев. Луна всегда отчего-то побаивалась доспеха, и, проходя мимо него к подножию лестницы, она невольно ускорила шаг. Положив руку на поручень, она всмотрелась в темноту. Дерево было гладким и по-зимнему холодным.

Крыс у неё на плече встревоженно запищал.

– Что тебя беспокоит, Саймон Паркер? – спросила Луна, погладив крысика по голове. Будучи крысой, Саймон Паркер ничего не ответил, но Луна ласково улыбалась, и он вроде бы успокоился. Луне всегда было спокойнее, когда Саймон Паркер был рядом. Её первая встреча с ним состоялась, когда ей было восемь лет – она готовила обед для дедушки и, открыв кухонный шкаф, обнаружила крысу, забившуюся между двух консервных банок с супом. Мех у крысика был такой же белый, как волосы девочки, и, хотя Луна никогда не любила крыс, разгуливавших по Хаггард-Холлу, к этому бледному созданию она прониклась странной симпатией. Поскольку дедушка не разрешал заводить никаких домашних питомцев, Луна держала Саймона Паркера в секрете и всегда прятала в кармане пиджака, если старик был рядом. Это был её первый секрет.

Но, судя по всему, не последний.

– Тётя Саммер?.. – шёпотом сказала Луна.

Тишина.

Луна прокралась вверх по лестнице. Полумрак поглотил её, когда она повернула следом за перилами на лестничную площадку. Лунный свет лился из окон над её головой, окрашивая всё в ледяной голубоватый цвет. «Где она?» – подумала Луна. Мурашки уже бежали по её спине, когда:

– …

Луна крутанулась на месте. Она могла поклясться, что слышала тётин голос, только приглушённый, как если бы она была заперта в буфете.

– Ты слышал, Саймон Паркер? – Её крыс нервно просеменил с одного плеча на другое. – Эх, от тебя помощи не дождёшься, – прибавила Луна и медленно повернулась на звук. И тут она увидела:

ЖУТЬКОРИДОР.

Коридор, ведущий к дедушкиной спальне, тянулся, как дурное воспоминание. Дверь в дальнем его конце с трудом можно было разглядеть в темноте. Брат Луны (который боялся старого Муна даже больше, чем пауков) называл его жутькоридором – и не потому, что он был длинный и отчего-то более холодный, чем остальной дом… и даже не потому, что старик обычно торчал за ненавистной дверью, готовый швырнуть обидное слово или туфлю… но из-за десятков портретов, которыми были увешаны стены. Портреты дедушки заполняли весь жутькоридор, словно он не желал ничьего общества, кроме своего собственного. А поскольку улыбаться старик не соглашался, на всех портретах он выглядел одинаково – древний хмурящийся кисляй… под бледной сероватой кожей расползаются паучьими лапками вены… тонкие губы неодобрительно поджаты… пронзительные глаза смотрят с осуждением.