Веруня шла по коридору, прижимая к груди стопку каких-то папок, цокая каблучками, поблескивая стёклами очков. Всё та же маленькая, миленькая блондиночка, и до глубокой старости такой пребудет. Почему от взгляда на хорошенькое, чуть поблекшее личико — мороз по коже?

Девушка стоит у двери и смотрит. Голубые глаза сияют, щёки цветут розами, губы зазывно приоткрываются:

— Ром, неужели, ты так и не поцелуешь меня? Я знаю, не любишь. Но когда тебе это мешало? Зато я люблю, за нас двоих. Сделай подарок, поцелуй!

Наверное, Веруня в хлам пьяна, раз одолела свою убийственную застенчивость. Ромига тоже не совсем трезв. Он делает шаг навстречу и нежно, шутя, обнимает её. Она запрокидывает голову, приподнимается на цыпочки, тянется обнять в ответ, виснет на нём всем своим комариным весом… Девичья ладонь как бы невзначай скользит по его левой лопатке, где под тканью рубашки и мороком скрывается магическая татуировка, «навский эскиз» работы мастера Даги…

— Молодой человек, что с вами? — знакомый голос звенит беспокойством, и надо бы ответить что-нибудь осмысленное.

— Простите, ничего. Последствия контузии. Сейчас пройдёт.

Она смотрит на него снизу-вверх. Строго, по-преподавательски смотрит: мол, приходи в себя скорее, охламон… Ни тени узнавания в глазах, как и у Димки!

— Вера Андреевна, возможно, вы сумеете мне помочь? Около десяти — пятнадцати лет назад здесь учился мой братец. Роман Константинович Чернов. Дневное отделение, потом аспирантура. Связи с семьёй он почти не поддерживал. А потом и вовсе пропал, как в воду канул. Я приехал в Москву, ищу его следы. Всё-таки, брат! Пожалуйста, постарайтесь припомнить. Ромка был очень похож на меня, только старше.

Веруня поудобнее перехватывает папки: тяжёлые, наверное. Отступает чуть назад, мерит его задумчивым взглядом, в глазах мелькает явный женский интерес. Отрицательно качает головой:

— Молодой человек, вы рождены, чтобы похищать девичьи сердца! — голос невольно срывается в бархатную, призывную хрипотцу. — У вас такая впечатляющая, запоминающаяся внешность. Если бы я десять-пятнадцать лет назад встретила кого-то подобного, я бы непременно в него влюбилась, — она улыбается мечтательно и тут же натягивает на лицо чопорное преподавательское выражение. — Увы, я никого такого у нас на факультете не припоминаю. Может, ваш брат учился не в МГУ, а в Историко-архивном? Съездите туда, расспросите. Поверьте, мне ужасно жаль, что я ничем не могу вам помочь.

Звонок на пару! Веруня спохватывается, извиняется, поспешно уходит — Ромига смотрит ей вслед, левая лопатка горит огнём. Да, душекрад снял с нава магическую защиту рукой этой пигалицы. Влюблённой девчонки, которую Ромига не воспринимал всерьёз, использовал, почём зря, расслабился, подпустил на опасно близкую дистанцию… И не пьяна она была, а под заклятием. Может, потому всё забыла?

Но забыла не только Веруня, не только Димка. Ещё двое знакомцев, кого он отыскал на факультете, тоже уставились, как бараны на новые ворота. И в списке выпускников Роман Чернов не значится. Хотя, это-то как раз рутина Службы Утилизации. А вот подчистить человскую память — одиннадцать лет назад считалось нерешаемой задачей. А главное, знакомые челы каждый раз оказываются капельку, чуточку, да не совсем такими, какими запомнил их Ромига. И глупо уже игнорировать эту разницу, не объяснимую минувшим временем!

Да, следует признать: все обнаруженные знакомые — немного другие, чем он помнит. Универ — другой, Москва — другая. Вчера Ромига скользил взглядом по несоответствиям, а сегодня нарочно цепляется за каждое, словно в игре «десять отличий». Конечно, у челов всё меняется быстро. За одиннадцать лет эти торопыги много всего сломали и перестроили в своём городе. Но даже челы не воткнут на место нового дома — ветхую развалюху, не передвинут с места на место вековые деревья…

Да, эта Москва — сестра-близнец его родной Москвы. Очень похожа и тем сбивает с толку. Хотя, когда осознал разницу и пригляделся, уже непонятно, как мог перепутать?

***

Вильяра вышла с изнанки сна в кладовке при кухне: поближе к еде, но чтобы не попасть никому под ноги. А потом тётушка Ракиму кормила мудрую толчёной сытью и отпаивала мясным взваром, причитая, как же «болезная девонька» исхудала.

Старуха неисправима: без толку пенять ей, что хранительница клана — давным-давно не «девонька». Пережив голод в доме мужа-неудачника, овдовев и похоронив дитя, Ракиму немного сдвинулась на стряпне и угощении всех, кто под руку подвернётся. Старый Зуни тоже умеет и любит кормить большой дом, однако уступает ей место у котлов чаще, чем по очереди.

Сейчас главное, что готовит Ракиму вкусно и без лишних объяснений понимает, что Вильяре нужно. А ещё старуха болтает без умолку и, слегка направляя беседу, можно услышать все новости дома Кузнеца и соседних.

— Аю нашли возле верхней калитки совсем без памяти! Взяла лопату, покидала снег, а потом села в сугроб и сидит сиднем. Обморозиться и простыть не успела, но ушла в себя — не дозовёшься, не догонишь. Уложили её в её покоях. Алита над ней песни пела, да не добудилась, пошла зелья варить.

Знахарка Алита, живущая в доме Кузнеца — Вильярина очень дальняя родня по матери. Зелья у Алиты хороши, а песни — так себе.

Вполуха слушая Ракиму, Вильяра шлёт зов мудрому Стире и после взаимного приветствия спрашивает: «Сосед, ты уже знаешь, где и как нашлась твоя пропажа?»

«Которая?»

«А у клана Сти их много?»

«Да не то, чтобы… Но во дни беспокойных стихий смута была не только у тебя, соседка».

Стира прав, и Вильяра уточняет: «Купцы Тари и Укана нашлись. Ркайра поймал их на беззаконии в угодьях Ркай, бывших Наритья».

«Даже так? Мне пока никто ничего не сообщил. Расскажешь, что слышала?»

«Тринара при мне сказал, будто бы Тари отравила целый дом зверомором. Подбросила с изнанки сна. А ты говорил, она слабая сновидица».

Мудрый Стира молчал очень долго. Потом спросил: «Мудрая Вильяра, ты отыскала на дочери Тари то, о чём мы с тобой говорили?»

«Увы, да. И я даже начала распутывать чары, но кое-кто вмешался… Альдира собирает Совет, скоро ты услышишь все подробности».

«Спасибо тебе, соседка, за известие. Ркайру и Альдиру я расспрошу сам».

Как ни тянуло сытую Вильяру на лежанку и в сон, она всё-таки добрела до покоев Аю. Спела над охотницей песнь, отмечая изменения ауры… А родственных-то чар больше и нету! Содраны грубо, безжалостно, с клочьями души: оттого потрясение, обморок. Неизвестно, выживет ли Аю после такого, останется ли в здравом рассудке? И по всем заразившимся должно откатом ударить. Может, потому Вильяре так худо?

«Лемба?»

«Здравствуй, о мудрая? Ты уже вернулась от Даланту?»

«Да, я в твоём доме. Как ты себя чувствуешь, Лемба, и здорова ли Тунья?»

«Да как тебе сказать… Что-то у нас обоих сегодня головы трещат, и кости ломит, как от простуды. Я даже из кузни ушёл. Но это ерунда, а вот Аю… Ты уже слышала?»

«Я сейчас сижу у неё. Похоже, твоя тёща освободила Аю от чар. И все, кто касался её, тоже свободны. Это хорошая новость, а плохая… Я не знаю, что будет дальше с твоей младшей женой. Считай, Лемба, знакомая тебе Аю сегодня умерла».

«Как Ланха в сказке о проклятом доме?»

«Примерно так… И, Лемба, я очень рада, что говорю с тобой, а ты мне отвечаешь. Я счастлива, что ты отделался головной болью. Но побереги себя и Тунью ближайшие дней пять. Все мы, кого касались поганые чары, сейчас уязвимы. От простого заусенца можем загнуться».

«И ты?»

«К сожалению, я тоже».

«Прости меня, о Вильяра! Я должен был отпустить Яли давным-давно. Ох, если бы я не…»

«Ах, если бы шерстолапы по небу летали! Довольно, Лемба, если ты отпустишь наше с тобой несбывшееся хотя бы сейчас».

«Я уже отпустил. Прости, Вильяра».