– Я тоже, как раз, думал об этом, – соврал Мишка, и мы, не теряя времени, спустились во двор.

Войдя в теплую горницу, мы дружно принялись за дело.

На этот раз мы затолкали в печь побольше дров и, облив их для быстроты керосином, поднесли зажженную газету. Но, как назло, керосин лишь дымился, а огня не было.

– Давай еще ливанем, – предложил я и шарахнул в печь полную кружку горючей смеси.

Тут так полыхнуло, что я думал – печь взорвется. Но ничего, выдержала! Только загудела от пламени, загудела и задымила, да так, что спустя две минуты в комнате стало нечем дышать. Мы еле выползли из дома. Чихая и кашляя, со слезящимися от едкого дыма глазами и черными от сажи физиономиями мы напоминали погорельцев.

– Ой, ох, – простонал Мишка, отирая потный лоб, – и зачем мы все это затеяли? Бог с ней, с печкой, пускай бы дымила – ЗАРАЗА!

Пока мы ахали и охали, хата отапливалась по-черному, и я старался не думать, какого цвета станут вещи и обои после столь радикального прочищения дымохода. Сизый дым валил из всех щелей. Исключение составляла труба, из которой не поднималось ни облачка.

Вообще, дыма было столько, что в соседнем поселке, на колокольне забили в набат. Но к этому времени я, с риском для жизни, залил огонь водой.

Выскочив на улицу, я чуть не столкнулся с поджидавшим меня Мишкой, который на воздухе вновь обрел пропавшую было уверенность и кучу новых идей.

Едва дав мне отдышаться, он принялся за «разбор полетов»

– Мы с тобой делали все правильно и допустили всего две ошибки, – изрек он, прохаживаясь по двору с независимым видом.

– Во-первых, использовали плохую веревку, во-вторых, забыли, что пламя без тяги в трубу не пойдет. А в остальном мы действовали верно! И, разумеется, ни в чем не виноваты. Скорее, твоя тетка виновата, что у нее такие плохие веревки и печка не работает.

Я слушал невнимательно, говорил-то он красиво, но это, как однажды заметил мой папа, философия. А на практике моя тетка выдерет нас обоих!

Уж в этом-то я был совершенно уверен, а потому лихорадочно думал, как пробить ненавистную трубу.

– Итак, – донесся до меня голос друга. – Я предлагаю залить в трубу серной, или какой другой кислоты, а уж она стопроцентно разъест мешок и все будет замечательно!

Я в недоумении уставился на него: – Интересно, где ты ее раздобудешь?

– Глупый вопрос, где, – усмехнулся Мишка, – у твоей тетки, разумеется! У нее есть сын, а у того – своя машина, а в сарае стоит здоровенная бутыль с соляной кислотой для аккумуляторов,

Порывшись, мы и впрямь обнаружили бутыль и, недолго думая, благополучно вылили ее в трубу.

Наблюдая, как жидкость, булькая, льется из горлышка, я не мог отделаться от ощущения, что, чем больше мы стараемся, тем хуже для себя делаем.

Предчувствие меня не обмануло. К трубе стало не подойти. Кроме острого, вызывающего кашель, запаха кислоты, мы ничего не добились!

Махнув на все рукой, я отправился убирать в комнате. К моей радости, копоти оказалось немного, и вскоре я почти все привел в порядок. У меня даже появилась надежда, что тетка, придя, домой, ничего не заметит. А насчет трубы ей не обязательно говорить, глядишь, к завтрашнему дню все само и провалится.

Вот с такими утешительными мыслями я вышел во двор и увидел Мишку, который, кряхтя, пытался вытащить из трубы здоровенную доску.

– А я тут без тебя, хотел еще раз попробовать, – пыхтя, обернулся он ко мне. – Но, кажется, ее, заразу, заклинило.

Я открыл рот, собираясь сказать ему все, что я о нем думаю, но тут от калитки прозвучал знакомый голос: – Чего это вы тут, ребятки, делаете?

Обернувшись, я увидел тетку, нагруженную сумками с продуктами, и, не найдясь с ответом, развел руками: – Трубу вот чистим.

РS; Трубу пришлось разбирать, ибо мы поработали на славу. Любимые теткины валенки, которые она с утра положила просушиться в печку и которые мы не заметили, частично сгорели.

Это случилось в середине июля. Мой младший братец вторую неделю тянул лямку в пионерском лагере и, судя по его отчаянным письмам, влачил там безрадостное существование.

Послания его грамотностью не отличались, но были полны жалоб и вселенской тоски.

Однако это не мешало мне резвиться на полную катушку.

Жили мы в поселке, расположенном в живописных приокских местах, в снятых на лето у Марфы Петровны двух комнатах.

До реки было сравнительно недалеко, около километра. Но я, как и большинство моих сверстников, предпочитал ездить к ней на велосипеде.

Сама поездка таила в себе массу очарования, когда ты мчишься по тропинке среди величественных сосен, обдуваемый прохладным ветерком.

Я выезжал рано утром. В лесу было тихо, и только пение птиц да дребезжание моего росинанта нарушали безмолвие. Как правило, вскоре меня нагоняли проспавшие зорю друзья, и начинались гонки. Велосипеды превращались в норовистых коней, а мы – в диких индейцев. Лес сразу наполнялся нашими криками, железные кони вставали на дыбы и рвались в бой.

Вскоре я безнадежно отставал, видя далеко впереди себя смуглые спины товарищей. Однако все это были пустяки, и, оставив зарывшиеся колесами в песок велосипеды, мы босиком добегали до реки, с размаху кидаясь в прохладную бодрящую воду.

Наплескавшись до синевы, мы, обессиленные, выползали на горячий песок и блаженствовали под лучами солнца. Пляж, окружавший нас, был огромен. Заросший во многих местах лопухами и неизвестными мне колючими растениями, он представлял для нас великолепный полигон для мальчишеских игр. Мы расстреливали друг друга из пулеметов, дрались на деревянных ножах, снимали скальпы и устраивали засады на ничего не подозревающих отдыхающих.

При таком положении дел родители видели меня лишь за завтраком и иногда за обедом.

К ужину я приползал на обессилевших ногах и, скинув шорты, замертво падал на набитый соломой матрац-диван, стоявший на открытой веранде. Спать внутри в душных комнатах было невозможно, а здесь меня обдувал ветерок.

Утром все повторялось сначала, и так изо дня в день. Такое полудикое существование мне нравилось, зато мама, глядя на мой темный загар, надоедала постоянными требованиями почаще находиться в тени и одевать рубашку.

В играх время летело необыкновенно быстро, дни сменялись днями, и я не заметил, как прошел месяц.

Со дня на день должен был приехать на пересменок мой брат, и наше семейство, к моему неудовольствию, засобиралось в город.

Я не видел особых причин для своего присутствия при встрече и новых проводах брата, справедливо считая, что там и без меня обойдутся.

Признаюсь честно, я не успел соскучиться по своему братцу. За зиму он мне и так надоел! К тому же скучать по дому он давно перестал, вполне довольный своей жизнью. Его последние письма ярко об этом свидетельствовали. Написанные корявыми, мелкими буквами, наискосок в правом нижнем углу огромного листа, они содержали несколько коротеньких фраз типа: – Мама и папа, живу я хорошо. Пришлите еще печенья. Здравствуйте, ваш сын Андрюша.

Не подумайте, что я перепутал их очередность, просто братец писал слова по мере важности в сторону убывания.

Узнав о моем нежелании покидать деревню, мама вначале расстроилась, но, посоветовавшись с папой, подозрительно легко согласилась. Я даже обиделся на нее, решив, что она рада от меня избавиться.

И вот я стою по щиколотку в пыли, а вдалеке затихает натуженный рев перегруженного автобуса. Раннее утро, и я предоставлен самому себе. На целых четыре дня!

Не торопясь, зарываясь пальцами ног в песок, я направляюсь через всю деревню к нашему дому. Солнышко едва взошло, но уже ласково греет, и я наслаждаюсь теплом и прохладой.

Мимо проходит пастух, подгоняя малочисленное стадо, кудахтают за забором куры, где-то звякнуло ведро.