– Ты закончил или нет? – над ухом зажужжал голос, было неясно, как он сумел так быстро переместиться по сырым гниющим доскам, не оповестив скрипом меня и усевшихся на крыше пугливых птиц. Пол, покрытый зеленоватым мшистым ковром, скрипнул.

Дом, на который я потратил добрую часть жизни, по-видимому, собрался работать мне в ущерб.

Я повернулся к источнику звука, но от взгляда М. стало настолько не по себе, что в то же мгновение я уставился на беспокоящие чашку кофейные волны. В них отразилась нестойкость настоящего момента.

– Если я жив философствованиями, то ими же и умру, – я сделал глоток осевшей пенки и процедил пузырьки сквозь зубы.

– Ты жив своим идиотским языком, – ответила М. и, постояв рядом ещё несколько мгновений, потеряла ко мне всякий интерес. Её переменчивый нрав угнетал мою настойчивость и радовал моё безрассудство. В умеющем спрятаться или сказать несвязную ерунду языке скрывался весь секрет нашего сожительства. М., стремящаяся к определённости телом и умом, не терпела ответов невпопад.

Иногда мне становилось жаль её сил: она тратила слишком много времени на то, чтобы сочетать свою жизнь с планами и графиками, но её попытки настроить внутренние часы никогда не приводили к успеху. Я наблюдал за крушением выстраданной Вселенной женщины, которую, кажется, когда-то любил. Империя сыпалась мне под ноги, и я не знал, как реагировать на хрустящий под ногами песок.

Я вновь смог сосредоточиться на кофе; после состоявшегося разговора напиток стал горчить – за болтовнёй всегда упускаешь что-то важное. Ещё немного покрутив чашку в руках, я опустил её на стол, заставив коричневатые подтёки плавно спускаться по стенкам. Керамическое витилиго увлекало историей своей глубины. Где были зёрна до моего рождения?

На небе сгустились тучи – мне стало не по себе от их тяжести. На плечах чувствовалась влага и непосильный груз. Я поспешил укрыться в доме, так и не убрав за собой посуду: чашка осталась улыбаться на выцветшем столе.

Взъерошенная М., совсем не похожая на ту, что я видел несколькими минутами ранее, пробежала перед моим лицом – на мгновение мне показалось, что из-за проклятой чашки случилось нечто ужасное. Вокруг М. сконцентрировалась далёкая от понимания таким глупцом, как я, аура предвкушения трагедии. Сбежав от туч, я не получил успокоения в родных стенах. Дом точно что-то против меня замышлял – хотел ли выдавить из дверей в лапы непогоды?

Любовь М. к суете в погоне за порядком я не разделял, но тёплое переживание к её плечам и бёдрам вынудило меня вновь втянуться в театральную сцену. Я похлопал себя по карманам и не подал вида, нащупав ключи. В подыгрывании чьему-то самолюбию меня привлекала одна деталь: в складывающейся ситуации никогда нельзя было найти победителя и проигравшего.

Я, как полагает ответственному домохозяину, стал метаться из стороны в сторону, гладить глазами полки и сминать пальцами завалявшиеся по столам бумажки.

– Ты постоянно что-нибудь теряешь! – одёрнула мои поиски М. План приходил в действие, погружая меня в едва скрываемый экстаз. Хаос на голове М. беспомощно свернулся в подобие локонов. Постепенно она становилась всё более узнаваемой – сейчас стянет оставшийся бардак тугой резинкой, побежит вниз, чертыхаясь себе под нос, а затем остановится, пытаясь сохранить достоинство. Будет медленно шагать, но вскоре снова сорвётся на спешный темп.

Предпочитая не отвечать на выпад, будто он вовсе меня не задел, я потерял всякое желание продолжать представление для такого нервного зрителя. М., очевидно поняв мои намерения, фыркнула, в очередной раз попросив поторопиться. С её губ не сорвалось ни единого ругательства.

С веранды на меня всё ещё таращилась полупустая чашка – я ощутил острое желание разбить её безупречно белое лицо о стену. Вместо этого, заслужив клеймо ребячливого барана, я послушно сел за руль и завёл машину. Двигатель взревел, будто мощностью превосходил первоклассные иномарки. Его показная напыщенность какое-то время отражала дух М..

Всю дорогу мы ехали молча. Мимо мелькали краски города, сверкающие окна высоток и редкие насаждения. Я не мог оценить их истинную красоту – внимание перетягивала серая и множество раз изъеденная глазами дорога. Местами облезла краска разделительной полосы, где-то появились ощутимые выбоины. С бесстрашной глупостью я наскакивал на них колёсами и едва не прикусывал язык, опускаясь в мягкость касающегося спины сиденья.

М. переводила взгляд от зеркала к бегущему за окном пейзажу: деревья в цвету наверняка отражались в её широких зрачках. Она была совершенно не заинтересована в моей безответственности. В такие моменты мне особенно сильно хотелось влететь в фонарный столб.

Отрешённый взгляд М. пробуждал во мне чувства, когда-то заставившие укрыть мокнущую под дождём женщину под своим зонтом.

Я никогда не верил в истории знакомств, начинающиеся с «Шёл ливень, она мокла, а он достал из рукава пляжный зонт», но поселившаяся в моём доме дополнительная зубная щётка и пара тапочек убеждали в непредсказуемости дней. Бойся того, над чем насмехаешься, как своих желаний.

То, как М. рассмеялась над своей вымокшей рубашкой, было нельзя описать. Сухому мне хотелось подставить себя дождю, чтобы влиться в образовавшееся вокруг неё пространство чистоты и непринужденности. С её волос, бывших чуть более длинными, чем сейчас, стекали прозрачные капли, переливающиеся в свете вечерних фонарей. Мне казалось, что М. притягивала к себе падающую с неба воду: побиваемый дождём асфальт собирал меньше влаги, чем закурчавившаяся голова.

Никогда до этого я не утруждался ради женщин: их измотанные лица, растянутые ручки пакетов и высокие каблуки не вызывали во мне должного сочувствия. Несколько раз в детстве я помог матери вынести мусор, отнюдь не от доброго сердца. К своему стыду, я был тем мужчиной, о котором нелестно отзывались женщины прогрессивных и традиционных взглядов. Борющемся за равноправие я тоже казался человеком подлых взглядов.

Мне не хотелось превратиться в замутнённую лужу в глазах М., поэтому шаг за шагом я – до сих пор не верил в случившееся – построил с нуля наше хрупкое «больше, чем ничто». На мне лежало наше прошлое – под его весом я мог расправить плечи и идти с гордо поднятой головой.

Я успел проникнуться к ней глубокой симпатией и взрастить доверие: что должно было произойти, чтобы действительно привязавшаяся женщина отвернулась от ни в чем не провинившегося мужчины?

От парфюма М. веяло воспоминаниями.

Проехавший мимо грузовик вернул меня к разворачивающейся перед глазами реальности. Ничего примечательного в ней не было: всё та же серая дорога со стремительно приближающимся крутым поворотом – едущие впереди машины исчезали из вида, помигав желтизной притаившихся под фарами глаз.

Остаток пути я старался соблюдать внутреннюю тишину под стать молчанию М. Мне казалось, что я тревожу её умиротворение своими мыслями – М. возвышалась над ними глубиной полуприкрытых глаз.

Прибыв к месту назначения, я стал ждать, пока М. разберется с рабочими неурядицами. Я смотрел за её отдаляющейся спиной и пружинящими в такт шагам волосами – что-то упрямо выбивалось из причёски. Внезапно мне захотелось схватить их рукой, и, в пальцах перемежая пряди, вдохнуть аромат шампуня. Невольно подумалось о том, что настоящий характер М. выпирал из её души подобно непослушным прядям. Я же был тем случайно встретившимся коллегой, который не обращал на них никакого внимания.

Я начал разглядывать салон автомобиля, надеясь найти ранее упущенные из вида мелочи. Когда я посмотрел в окно в следующий раз, М. уже скрылась за дверью офиса.

В бардачке, завернутая в кусок ткани, лежала ещё не потерявшая внутреннее сияние иконка. Об её присутствии было известно лишь М. – она называла мою машину «пристанищем богохульства», но почему-то садилась в неё, каждый раз понемногу отрекаясь от веры. Близость со святым заставляла меня, давно потерявшего всякую религиозность, надеяться на воссоединение с божественным.