— Вырубается уже, не на полу ж ему спать, — вздыхает Чон, закрыв глаза на свои принципы. Ёнхи понимающе качает головой и снова смотрит видео, которое раскрывает на весь экран. Чон смотрит на умиротворённый профиль старшего, который лишь иногда корчится и кашляет. Он сидит и смотрит на него где-то полчаса, и всё думает о том, что же происходит. Он всегда думает о том, что к тридцати годам у него уже будет жена и он постарается стать самым лучшим отцом в мире, что будет жить ради детей, а не ради работы, хотя сейчас всё происходит ровно наоборот: смысл его жизни — убийства и их расследования. Сейчас, растрёпанный, покрасневший от алкоголя и спящий, Тэхён выглядит ещё более беззащитным, и Гуку хочется наблюдать за ним. Обычное желание присматривать за ним и убеждаться в безопасности парня и его сестры перерастают во что-то… большее.

Гук не замечает, как в спальне остаются только они. Он закрывает дверь на замок, скидывает с себя костюм и надевает худи, в котором в последнее время спит. С Кима он только стягивает спортивки и оставляет их на стуле, забрасывает его под одеяло и ложится с краю, хмуро смотря в стену перед собой. Прохладно, по голым ногам пробегается холодок, и, вместо того, чтобы тоже завернуться в одеяло, надевает домашние штаны и укладывается обратно. Он рвано вздыхает, прислушиваясь к тяжёлому дыханию позади себя. Гуку непривычно от того, что в его спальне спит кто-то ещё, ведь всегда он здесь один и только Хван сопит под боком. Никогда его кровать не прогибалась под ещё одним телом.

Сзади раздаётся шорох, Тэхён что-то мычит и, кажется, поднимается на локтях. Хозяин квартиры оборачивается на него и трёт глаза, встречается взглядами с сонным красноволосым. Ким падает обратно, массируя лоб и виски, мычит, что ему жарко и плохо, и Гук садится на кровати.

— Принести воды?

— Нет…

— Может, включить кондиционер?

— Нет, — хрипит он, дуя губы и заламывая брови. Он переворачивается на бок и елозит по кровати, пытаясь найти холодненькое местечко на постели, чтобы остыть. Гук вздыхает и ложится обратно, накрыв рукой горящее от соджу лицо. Через пару минут тишины и спокойствия Тэхён по-хозяйски раскладывается на кровати и закидывает одну голую ногу на Гука, которого как током ударяет, он распахивает глаза и застывает столбом.

— Хён? — зовёт он, медленно поворачивает голову к спящему, который уже ни на что не обращает внимание, спрятав руки под подушкой и вытянувшись почти по всему периметру кровати. Слушая музыку с первого этажа, Гук постепенно успокаивается и решает, что не станет будить беспокойного старшего, которого из сна в реальность бросает каждые две секунды. Он медленно опускает взгляд на худую ногу с острой красной коленкой, которую он ободрал о ковёр несколько часов назад, пытаясь показать крутой трюк. Рука дёргается в порыве прикоснуться к свежей ранке, но он вовремя запрещает себе касаться и вообще реагировать на эту своевольность.

— Не-ет, — бурчит парень во сне, по его щеке течёт слеза, и губы кривятся в плаче. Гук растерянно сглатывает и ёрзает, поднимается на локтях, и Тэхён, чувствуя движение возле себя, тянется к нему руками и притягивает ближе, чтобы укрыться от кошмара в чужой груди, в чужом успокаивающем запахе и тепле. Чонгук надеется, что парень не почувствует его учащённое сердцебиение, не почувствует, насколько потеют дрожащие ладони, которыми он мягко поглаживает того по спине и затылку, пытаясь защитить от страшных снов.

— Всё будет хорошо, — осторожно шепчет он дрожащим от волнения голосом, пытаясь совладать с собой.

— Чонгук, — вздыхает он, прижимаясь крепче к своему сожителю и утыкаясь носом куда-то в шею. Брюнета выбивает из колеи тихий голос, который зовёт его по имени.

То есть ему снится он?

========== как снег души на улице лежит ==========

Жуткое похмелье влепляет жёсткую затрещину с самого утра, да так нещадно, что Тэхён жмурится до фейерверков в глазах и хочет прям сейчас сдохнуть от головной боли. Всё тело болит так, словно он вчера пробежал марафон, и он никогда себя не чувствовал настолько отвратительно и мерзко. В нос забивается запах перегара от лежащего рядом Чонгука, который храпит, всё ещё пребывая в сладком сне. Ким прижимает пальцы в вискам и тихо скулит от боли, переворачиваясь на спину. Ему череп словно дрелью сверлят до самого мозга и дробят его в кашу — вот такие приятные ощущения дарит ему утро. Стоп.

Лежащий рядом Чонгук?

Тэхён из вчерашнего вечера помнит всё только до половины двенадцатого, а дальше — сплошной туман, густой лес и отсутствие мобильной связи. Только редкие отголоски, как светлячки в темноте, появляются в его памяти: девочки рисуют на руке Хосока новые татуировки с помощью перманентного маркера, Ёнхи помогает Намджуну снять мужские (чьи-то, страшно догадаться чьи на самом деле) трусы с люстры, Соын пытается развести дочь на разговор про свадьбу в традиционном корейском стиле и добивается чистосердечного признания насчёт планов на будущих детей, а Мённа не знает, на чью сторону встать, и просто слушает песни на фоне, которые иногда перебиваются выкриками женщин. В ушах звенит, словно его в очередной раз со своей дури бьют по голове, и Тэхён хрипит, поднимаясь. Сейчас он зомби, ведомый только одним единственным желанием — опустошить океан воды, потому что горло дерёт так, словно кошки скребут о когтеточку.

— Куда? — голос сзади, такой же убитый и тихий, едва разборчивый, как и состояние отошедшего от сна Тэхёна. Красноволосый роняет голову в руки и качает головой, не удерживает равновесие и устало вваливается обратно в складки одеяла, который принимают его, как отцовский дом. Он вытягивает ноги рядом с подушками, и Чонгук, чувствительный в похмелье к запахам, отдёргивается, мычит и отпихивает от себя культяпки полудохлого собрата.

Они снова засыпают.

Шустрая молния расцвечивает густое тучное небо, где-то за горизонтом громыхает устрашающий гром, не несущий за собой ничего хорошего. Распростёртая панорама города, такого знакомого, словно секунду назад он обходит его улицы и кварталы в который раз, но и одновременно с этим случаем чужого, словно он видит высотки, щиты и загруженные перекрёстки впервые. Буквы на баннерах кажутся знакомыми, но прочесть их нельзя, воздух чистый, свежий, но вдохнуть он не может, он чувствует себя самим собой, знает, что он — это он, но совладать с телом не может, словно оно не принадлежит ему. Не принадлежит никому. Стёкла дрожат, пол содрогается под ногами, которые пытаются сохранить баланс и равновесие, где-то за подкорках звенит шумный ручей. Река. Водопад.

Город похож на аквариум, в котором нет рыб, зато есть люди. Много людей. И все они…

Мертвы.

Окоченевшие трупы плывут по бурному течению, и он плывёт вместе с ними, продрогнув до мозга костей, так, что даже пальцы на руках заходятся в кратких судорогах. Собственные волосы горят ярким фонарём, светят в мрачно чернеющей воде, как маяк, проводник, фонарь, и он чувствует, как все вокруг, которые когда-то были живыми, смотрят на него пираньями, обнажив ряды акульих зубов, длинных и острых как сабли, как бритвенный станок, и кровь, много крови: она везде, она наполняет лёгкие, заменяет всю воду, проникает под кожу, и его разрывает на части только от чувства этого липкого, холодного, тягучего чувства прилипшей всасывающейся крови. Она комками копится в горле, не позволяя дышать, заставляя задыхаться, чувствуя острый, отвратительный вкус железа во рту.

Руки, много рук: десятки, сотни, тысячи — они кроют его тело, сжимают в тиски, давят, мнут, словно пластилин или глину, возводят во что-то иное, что-то, что никогда не будет теперь напоминать его самого. Теперь это не он.

Тэхён снова приходит в себя от пощёчины, только она достаётся ему не от головной боли, а от крепкой, ещё не совсем потерявшей хватку руки Чонгука. Он склоняется над ним, словно санитар над душевнобольным, и пытается вернуть красноволосого в реальный мир. Кима передёргивает, и он разворачивается на живот, свешивает голову с кровати и рвёт на деревянное покрытие, и от отвратительного звука желудок брюнета предательски скручивает, у самого тошнота подкатывает к горлу, но он держится, прижимая тыльную сторону руки ко рту.