— Рад был увидеться, — наигранно мило говорит Хосок, обходя их и удаляясь в спальню.

— Что за срочность? И не говори, что дело в интервью, я уже договорилась с руководством, — возмущённо спрашивает Дженни, скрещивая руки на груди.

— Интервью не будет, — продолжает улыбаться она. — Мой бывший поклонник в старших классах — босс твоего босса, и я попросила его отменить интервью.

— Да ты издеваешься! — отчаянно зарываясь руками в волосы, она эмоционально заламывает брови.

— Это для твоего блага.

— Нет, — она качает головой и делает один тяжёлый продолжительный вздох. — Это для твоего блага. Я ничего не знаю о нём, его образ был окрашен твоим негодованием.

— А ещё теми убийствами, — теперь уже женщина скрещивает руки на груди, не собираясь сдавать позиции.

— Да, и всё же… Ты отзывалась о нём, как о чудовище, — тихо говорит она, всматриваясь в глаза матери. Соын бегает взглядом по молодому лицу и не понимает, почему она говорит такие вещи.

— Что он наговорил тебе?

Дженни моргает, поджимая губы.

— Глубоко в душе ты надеешься получить ответ на другой вопрос, — мужчина подходит ближе, сокращая расстояние между ними. Девушка нервно сжимает кулаки. — Интересно, осмелишься ли ты его задать?

Между ними тишина, напряжение, она опускает взгляд, собираясь с силами и мыслями. Очень тяжело, но отец оказывается прав, потому что действительно есть ещё один вопрос, который оседает на языке дёгтем.

— Это всё взаправду?

— Моя девочка, — улыбается он.

— Ты любил нас или прикидывался, как психопат? — бросает она, вставая с места и равняясь с мужчиной. Сердце бьётся в груди, в горле образовывается жёсткий ком.

— Я думал о тебе… каждый божий день после ареста, — на его лице всё ещё сияет улыбка, хотя на глазах девушки давно появились крупные слёзы. — Я представлял себя на каждом твоём дне рождения. На фортепианных концертах. Как танцую с тобой на балу дебютанток.

— Я не была дебютанткой.

— Очень жаль, — его улыбка на один миг кажется понимающей. — Тот бал, что представлял я, был великолепен. Ты попросила оркестр сыграть Бейонсе. Мама была в шоке, а я был в восторге, — Дженни тоже улыбается, представляя себе эту картину, это так… мило. Она аккуратно вытирает слёзы, продолжая улыбаться.

— Я… Я пойду, — говорит она, потянувшись за сумкой.

— Дженни, — говорит он, и младшая замирает. — Та воображаемая жизнь — моя единственная реальность, в которой я мог быть отцом. Мне стыдно признать, как часто я представлял её. Я никогда не прощу себя за то, что не был рядом… и тебе не стоит. Ты достойна гораздо лучшего, чем я.

Дженни поднимает взгляд на мать, которая всё ещё ждёт от неё полного ответа, желательно со всеми подробностями. Она не знает, что ей можно ответить, потому что эта женщина перед ней придерживается только своего исключительного мнения.

— Он внушил тебе любовь, — выдаёт Соын, прочитывая это в глазах дочери. Дженни размыкает удивлённо губы.

— Что? Нет, конечно нет…

— Я вижу это по твоим глазам. Я знаю, каково это, я видела это в зеркале каждое утро. Ты думала, что увидишь монстра, надеялась, потому что так легче всё осознать… но вместо этого ты встретила любящего отца.

— Насколько я знаю, твоего поклонника скоро уволят, сеть реструктурируют и интервью состоится, хочешь ты этого или нет, — женщина поднимает брови и хочет возразить, но Дженни резко повышает голос, не давая этого сделать. — Да, я знаю! Что тебе страшно… Но ты вырастила сильную дочь, и я справлюсь.

Женщина мрачнеет на глазах, и взгляд её становится грустным, тоскливым и разбитым. Она мягко касается ладонью лица своей малышки, гладит большим пальцем бархатную кожу, и сжимает губы в тонкую полоску.

— Может, и так.

После касания мамы на коже остаётся холод. Соын, сдерживая свои настоящие эмоции в узде, разворачивается и уходит, стук её туфлей эхом раздаётся в гостиной, в прихожей, а затем — на лестничной клетке. В воздухе продолжает звенеть тишина, а в груди девушки поселяется новое чувство вины и сожаления.

◎ ◍ ◎

Чонгук разбавляет свой кофе несколькими каплями успокоительных, которые приятно пахнут традиционными корейскими лекарствами из имбиря. В офисе нет никого, он наедине с собой, мыслями возвращается временами к дому, где остались Тэхён с Джухён, и периодически проверяет камеры из квартиры. Стоит у стенда и разглядывал фотографию отца Вонён, к которому он хочет в ближайшее время наведаться. Хоть сегодня его заслуженный выходной, который он ещё утром собирался провести в постели, он является в участок ради одного важного дела. Он ожидает одного человека, который, как по велению сердца, переступает через порог офиса.

— Привет, Гук. Весьма ожидаемо увидеть тебя здесь даже в выходной день. Почему не дома? — Хосок оставляет свою сумку на диване и подходит к младшему.

— Трудоголик, — улыбается он.

— Аланду и охраннику предъявят обвинения. Ты был прав… Аланд помог старому другу скрыть следы, — вздыхает он, принимая своё поражение. Он ведь не верил младшему.

— Но… ты ведь здесь не для того, чтобы пересказать мне рапорт? — Гук отпивает свой кофе и морщится от горькости, вяжущей язык.

— Снова верно. Может, скажешь, зачем я здесь, Шерлок Фрейм?

— Ну… Ты знаешь, что я был не в себе, что я виделся со своим отцом, знаешь о новой роли моей мамы в моих кошмарах, — говорит он с лёгкой улыбкой, а старшего немного передёргивает от этого. — Я уверен, что Дженни тебе рассказывала, — и на это Хосок неуверенно кивает, нервно кашляя в кулак.

— Ты отличный психолог, — комментирует он, и Гук согласно кивает. Это так. — Я не могу тебя уволить.

— А ты хочешь? — парень как раз тянется за ещё одним глотком, но такое заявление заставляет его замереть в одном положении.

— Иногда — да, — усмехается он. — Но у меня нет прав.

— Мне нужно узнать правду, хён. Если моя мать… знала… — он жмурится, смотрит в пол, и только после этого может снова поднять взгляд. — Мне нужно увидеть ту запись.

Хосок сглатывает, осматривает помещение и отходит к своей сумке, вынимает оттуда пластмассовую полупрозрачную белую упаковку, в которой хранится диск. С ним он подходит к младшему коллеге и внимательно смотрит ему в глаза.

— Ты точно этого хочешь?

У Чонгука от вида диска перед собой ладони потеют, а биение сердца набирает скорость. Он не верит в то, что прямо перед ним находятся записи пятнадцатилетней давности, и от этого накатывает паника. Что если все его опасения окажутся душераздирающей правдой?

На экране монитора всплывает квадратное окно записи. Зелёный приглушённый цвет закрашивает всю картинку. Он узнаёт в сидящей перед камерой девушке свою мать: ещё молодая, с красивыми чёрными волосами, с дорогими украшениями на шее и в ушах. Она выглядит спокойно, но это ещё ничего не значит.

— Вы ничего не знали, госпожа Ким? — задаёт вопрос офицер, находясь вне кадра съёмки. Вероятно, сидит напротив женщины.

— Нет, не знала, — её лицо меняется, становится эмоциональным и нервным, она отводит взгляд на стол и вытирает проступившие слёзы.

— Как это возможно? Ваш муж убил четырёх людей, вы давно женаты, он тот, с кем вы делите постель.

— Я сказала, что не знала, сколько раз я должна повторять? Сколько… трупов я должна видеть? — спрашивает в отчаянии женщина с изображения. — Где мой адвокат? Он давно уже должен быть здесь.

— Я проверю. Побудьте тут, — говорит мужчина и выходит из камеры допроса. Соын вздыхает, вытирает тыльной стороной ладони мокрые щёки и шмыгает носом, бегая взглядом по помещению. Чонгук опускает голову. Пока ничего интересного не произошло.

— Вы давно здесь сидите? — звучит очень знакомый парню голос, низкий, с хрипотцой, и Чон резко поднимает голову, смотрит на квадратное изображение. Это Намджун. — Принести вам чего-нибудь? Воды? Или чаю?

— Есть что-нибудь покрепче? — задаёт вопрос она, и Гук подсаживается ближе, теперь уже внимательно следя за каждой мышцей лица своей матери.