После долгих колебаний дед пошёл на хитрость: поужинал раньше всех и нырнул в комнату внука, ждать того в засаде. Комната не изобиловала обстановкой: кровать, прикроватная тумбочка, высокий дубовый шкаф, сервант, телевизор на тумбе, и письменный стол с компьютером с широким экраном, и штативом с веб-камерой.

– Чем он тут вечера и ночи занимается? – пробормотал дед.

Но все мысли его прервались разом, едва скрипнула дверь и вошёл внук с недовольным лицом.

– Дед! Ну, что ты тут делаешь? Иди в свою комнату. Я устал и хочу отдохнуть.

– Погоди минутку! Присядь вот на кровать, – взмолился дед и бухнулся на колени. Внук так опешил, что сел с раскрытым ртом. – Извини меня, Димка, старого глупца, что испоганил тебе жизнь. Я так виноват!

Полились могучие потоки искренних извинений, обдуманных за долгое время. Дед всё говорил и говорил, а внук слушал, не шевелясь.

– Да, это я, осёл и дурак, рассказал родителям Ани, что их дочь танцует в ночном клубе на сцене, и они после этого отправили её к бабушке в деревню в Одесской глубинке. Да, я считал, что она, на десять лет тебя моложе, с неуёмными страстями, непременно погубит тебя, исковеркает всю жизнь, а под конец бросит одного с детьми на шее. И будешь ты корить себя и весь белый свет, что никто не подсказал тебе. Да, я не верил в вашу любовь. Как по мне, то была одна лишь страсть, которая даёт яркое пламя, но так же быстро, как разгорелась, так и тухнет. Да, я считал, что из того союза не выйдет ничего путного. Но лишь недавно понял, что и я, и твои родители хотели скроить тебя по своему подобию, переделать в идеальный образ, но, приложив усилия больше нужных, сломали тебя. Ты с детства отличался от брата. Он сейчас получает второе высшее образование в Москве, со временем хочет заняться диссертацией. Для тебя же улицы и гулянки – важней всего. Только недавно меня осенило, как грубо я вмешался в твою судьбу. Ведь ты стоял на ногах, думал своей головой, готовился к свадьбе. Как мог я так поступить? Да, надо было с тобой говорить, объяснять, увещевать, но предоставить тебе самому сделать жизненный выбор. Как птенец сможет, вывалившись из гнезда, полететь, если взрослые не давали ему махать крыльями самостоятельно, а делали это всё время за него? Да, пускай бы ты ошибся, набил шишек, наломал дров. Но то были бы твои шишки, твои дрова. Твой собственный опыт, выученный пусть и горько, но выученный же! И тогда бы, дай бог, ты одумался и переменил свою жизнь. А может, были не правы мы все? И ты бы силой своей любви вытащил Аню из её ночной жизни, поднял бы над утехами и легкодоступными радостями? Может, как шелуха, отпали бы от неё лёгкие наркотики и беспутная жизнь? И ты бы вдохнул в неё струю другого воздуха, другой среды? Быть может, мы все были не правы! Я приношу тебе все извинения, какие только могу, и прошу об одном только: прости меня! Дай старику уйти из этой жизни спокойно, с чувством раскаяния и знанием того, что его простили!

Лицо у внука смягчилось, в глазах заблестели росинки, как рано поутру, на заре нового дня.

Деда Миша счёл это за благоприятный знак, и продолжил приободренный:

– Я тебе больше скажу: ты, быть может, сам того не сознавая, лишаешь себя счастья в жизни, зарываешь его, как крохотный росток, едва пробивающийся из каменистой почвы. Рядом с тобой живёт и ходит чудесная девушка! Ты же своим умом сколотил такую скорлупу, сквозь которую нельзя ни увидеть, ни притронуться к прекрасному. Прекрасное живёт в каждом из нас. Даже если мы со всех сил убиваем его в себе и других. И заметить тонкие душевные движения не под силу уму, обращённому на себя одного как на центр мироздания. Но не ради тебя крутится Земля и сияют звёзды! А день сменяет ночь. Всё устроено так мудро, чтобы ты, рано или поздно, взглянул на близкого тебе человека и увидел прекрасное в его душе, и загорелся бы желанием жить ради него, трудиться, пробуждаться и засыпать. И тогда, нежданно для тебя, проклюнется, как цыплёнок, счастье в тебе самом! Это я понял, пока шёл долгие годы к тебе, чтобы посмотреть в твои глаза, обратиться к твоему сердцу, и сказать: «Димка, извини за мою глупость! Не губи себя, жизнь – удивительна, и новый поворот может показаться, где его совсем не ждёшь. Прости!»

Дима рывком заключил деда в крепкие объятья и произнёс ему на самое ухо:

– Прощаю.

Полночи они скоротали вдвоём, говоря обо всем на свете, а под утро воскресенья, отоспавшись, дед забросил рюкзак на плечи и обнял провожающих его Диму и Айнур. Артёмка то выпрыгивал из-за погреба с игрушечным автоматом, то вновь прятался. Минута прощания – и вот гордый силуэт деда потонул в городской пыли, сливаясь с мощёными камнями улицы. Долго ещё стояли у калитки, обнимая друг друга, Дима и Айнур, даже когда фигура деда окончательно растворилась, слившись с далёкими пушистыми облачками на бездонном голубом небе. Айнур молча стояла, восхищенно глядя в ожившие глаза мужа. Казалось, в них отражалось и само бездонное небо, и журчание водопадов в Воронцовском парке, и лебединая чистота.

В конечном итоге, подумала Айнур: «лунный свет тоже там был», – улыбнулась и нежно поцеловала мужа.

2016

1

Трамвай шел плавно, едва-едва шурша колесами по рельсам, как опытный фигурист грациозно скользит по льду под звуки протяжной мелодии в темпе andante. Не спеша проплывали за окном сферические шапки новостроек, из-под которых жадно глазели хрусталики зеркал, хватая последние лучики сентябрьского солнца. Как громадные галапагосские черепахи, которых можно увидеть в «Зоопарке вымерших видов» в качестве голограмм-экспонатов, так исполинские новостройки затмевали собой архитектуру сооружений прошлых веков, отодвигая тех в закулисье. Былое обличье города оживало лишь по ночам, когда шапка из зеркал сворачивалась на покой. Тогда раскрывалась красота иного рода, подобно тому, как лунный цветок ипомея раскрывает свои белоснежные лепестки навстречу холодным отблескам далекого света. Но это бывало лишь по ночам, а теперь, средь бела дня, пока трамвай колесил по узким улочкам тихого австрийского городка Гмунден, почти все двух-, трех- и четырехэтажные дома скрывались под шапками аккумуляторных зеркал. Не видно всего того богатства красок, которым раньше любовались туристы, – ни желтых, красных, белых или сероватых стен жилых домов, ни их прямых, точно выведенных твердой рукой художника, линий, что непременно выделялись на общем фоне, еще ярче очерчивая каждое окно, каждый балкон дома, каждый его контур; разноцветные черепицы не сверкали под лучами солнца, металлические вывески с вензелями не нависали над проезжей частью. Спокойно и размеренно шла жизнь очередного «города будущего», который преобразился после застройки по программе «Эко-общество».

Трамвай чуть дернулся и замер, подъехав к остановке. Из него вышел высокий, жилистый мужчина, коротко-стриженный, с худым удлиненным лицом и узкими плечами. На вид ему, казалось, лет тридцать пять, поскольку основную пору молодости Стив (так его звали близкие) переступил. И переступил, как это часто бывает, незаметно для самого себя. Годы шли вперед неумолимо, заботы, что были – те и остались. Вот и сейчас на открытом лице Стива читалось, как что-то его беспокоит.

Размашистым шагом взбежал он на ленту, что помчала его к дому. Зеркала, как лепестки громадного веера, разъехались в стороны. Стив очутился внутри купола, перед ярко-матовой входной дверью. Электронные датчики мигом считали его индивидуальный код по встроенному радиочипу, и дверь облегченно выдохнула, впуская знакомого гостя. Через пару минут Стив вошел в просторные апартаменты, где собственный рост не мешал, в отличие от тех редких вечеров, когда возвращался к себе домой, еле втискиваясь в узкую коробочку. Пройдя три-четыре помещения, гостиную и комнату для отдыха, Стив наконец подошел к рабочей комнате брата, в которой тот, впрочем, проводил столько времени, что она довольно быстро превратилась в жилую, укомплектовавшись выдвижными блоками санслужб и блоком для трехчасового восстанавливающего сна.