– Да я такой, и горжусь этим.
– Tu vas toucher le fond, mon gars!5
– Кто-то сейчас получит по тыковке, – гордо заявил Филипп, выхватывая подушку из-под головы барона, и последний бы обязательно получил обещанное, но тут зазвонил телефон. Филипп ограничился тем, что назвал Алексея «вонючкой американской», и пошел снимать трубку.
– Навродский у аппарата, – начал он разговор в привычной для него манере.
– Ах, ты наглец! Не звонил мне две недели. Я волнуюсь, места себе не нахожу. У меня к тебе, чтоб ты знал, есть дело, – это была сестра его покойного отца Галина.
– Ох! Ах! Силы небесные. Насколько важное?
– Это должно круто изменить твою судьбу к лучшему.
– Никак Оракул Дельфийский просветил тебя, милейшая тетушка, в чем спасение моей пропащей души.
– Хватит хамить, маленький бесстыдник.
– Я весь внимание.
– Ты должен жениться, ну рано или поздно это случается почти со всеми. Твой долг продолжить род князей Навродских.
– Бог с тобой! Что ты такое говоришь.
– На этот раз я тверда, как адамант и не отступлюсь, пока не устрою твое счастье.
– Ты разбиваешь мне сердце.
– У тебя нет сердца, иначе ты бы уже давно женился. Ты знаешь Настю Вереславскую?
– Эту дылду с замашками сержанта дорожно-постовой службы?
– Ты – негодяй, но что-то в этом есть. Короче, я договорилась с ее матушкой, что ты проведешь какое-то время в их загородном доме в Томухино.
– Это, где ее папаша лечит своих лунатиков?
– Я вижу, ты знаешь, о чем идет речь.
– Да, там дом моего приятеля.
– Ты говоришь о пьянице Фон Виттене?
– Он не пьяница, а светский человек. Как можно себе представить светского человека, который не пьет.
– Ты позор на генеалогическом древе нашей семьи и рано или поздно поплатишься за это.
– Каким образом?
– Если при моей жизни я не увижу от тебя наследника титула, я забуду упомянуть тебя в своем завещании, и прокляну тебя на смертном одре.
– Это бессердечно.
– Но справедливо. Они ждут тебя сегодня, максимум завтра. Будь умницей и окрути ее побыстрей.
– Но у меня к ней нет никаких чувств! Как жениться без любви?
– Я думаю, что она тебе просто необходима. Только девушка с сильным характером может сделать из тебя человека.
– Значит, я не человек?
– Ты – придурок. Но в ее руках из тебя еще может что-нибудь получиться. Это все. Пока, и веди себя в гостях прилично, чтобы мне не пришлось за тебя краснеть, – и на том конце провода положили трубку.
Тетя Галя была милейшим человеком, когда была в хорошем положении духа. В ее сорок пять лет лишь колебания биржевых котировок и холостяцкое положение ее племянника, единственного наследника титула ее предков, могли вывести ее из себя. Ее собственная фамилия Торбыш тоже была предметом ее уныния. В молодости она вышла за человека с голубыми глазами и научной степенью по экономике, который в эпоху приватизации сделал себе состояние на покупке активов сырьевых предприятий и последующей их перепродажей зарубежным инвесторам, и вдруг умер от инсульта в самом расцвете сил, оставив ее хозяйкой пакета акций основных российских сотовых операторов, в росте которых он не сомневался. Она была безутешна, и только одно обстоятельство помогало ей примириться с судьбой. Это теннисный клуб, который успел купить ей при своей жизни ее муж. В молодости она была звездой на спортивном небосклоне и даже выходила в четверть финал «Roland Garros», и, вне всякого сомнения, добилась бы и большего, но травма коленной чашечки, полученная ей вскоре после свадьбы, сделала продолжение ее карьеры в большом теннисе невозможным. Она долго переживала, кляла судьбу, атаковала всех лучших хирургов Союза Советских и Социалистических, но, в конце концов, жизнь взяла свое, и она, как это называется, ушла на тренерскую работу. Ее клуб, который находился недалеко от Садового Кольца, имел три закрытых корта с хорошим покрытием, а также сауну и бар, после смерти мужа стал ее главным применением сил. За пригоршню долларов она давала уроки игры. Клиентами ее были в основном мужчины ее возраста, затем их жены, любовницы и дети. Несмотря на травму, за час она так изматывала своих учеников, что случались сердечные приступы, а так же романы с теми, кто был сражен ее резвостью и прямодушным юмором женщины, искавшей не столько приключений, сколько повода скрасить свое одиночество, которое, как она считала, ей так не шло. Своих детей у тети Гали не было, и все ее материнские чувства были устремлены на Филиппа, который получал от нее конверты с деньгами на все государственные и церковные праздники, а так же на именины и день рождения. Филипп регулярно получал от нее так же приглашения в ее клуб, чтобы познакомить его то с одной, то с другой претенденткой в невесты. Он терпеливо играл с ними в теннис и потом пил чай или коктейли в баре, ведя задушевные разговоры под неусыпным оком тети Гали, которая со свойственной ей прямотой все время стремилась подлить масла в огонь чувства, которое, несмотря на все ее усилия, так и не зарождалось. Ее вкусы на счет того, какой должна быть будущая спутница Филиппа не совпадали с представлениями ее племянника о том, чтобы он хотел видеть в качестве своей жены. Девушки разъезжались по домам, Филипп получал очередную взбучку и порцию угроз забыть его в завещании. Если бы не эти угрозы, он бы и не думал являться в теткин клуб на все эти бесконечные смотрины. Но сама мысль о том, что он может остаться с носом, и теткины миллионы уплывут в другом направлении, омрачала его существование. Он совсем не хотел до конца жизни оставаться в ярме крохотного дядюшкиного бизнеса, который ему был в тягость и приносил, даже со всеми уходами от налогов никак не больше тридцати тысяч зелененьких в месяц. Этого хватало на жизнь, но для этого надо было каждый день появляться в офисе, а трудиться он не любил. Да и кто бы полюбил каторгу с шестью девушками, которые между собой разговаривали в основном по-английски и в таких выражениях, что у человека с нервами послабее завяли бы уши. Их крашенные волосы, короткие юбки и крепкие сигареты выводили его из себя, он закрывался у себя в кабинете и смотрел клипы по спутниковому телевидению. Чаще это был VH1 Classic, где крутили песни его детства или, по крайней мере, юношества. MTV-Hits его удручал, там изобиловали девушки в духе тех, что сидели у него за дверью. Та же хватка и те же ужимки. Филипп рос домашним ребенком, и эта жесткость заставляла его почувствовать, что мир его детства, который он так любил, бесследно исчез, и на его смену пришел мир куда менее удобный для жизни.
С этими мыслями он вернулся в комнату к Фон Виттену. Леша уже доедал свой кусок пирога.
– Я должен заехать на работу, отдать кое-какие распоряжения на время моего отсутствия. Так что, Лешенька, придется тебе развлекать себя самому.
– Ты куда-нибудь уезжаешь?
– Да. К тебе в Томухино.
– Ну, хочешь, поехали ко мне.
– Только жить я буду у Вереславских.
– Мои соболезнования, конечно. Но почему?
– По соображениям теткиной марьяжной политики.
– Она тебя хочет охомутать с Настей?
– Ты смотришь в корень.
– Она милая!
– Как тысяча чертей.
– Что на тебя нашло?
– Тебе все равно не понять, – сказал на прощание Филипп, взял в коридоре ключи от машины и хлопнул за собой дверью.
У дверей подъезда его ждал его годовалый, но уже слегка побитый Ford. Филипп залез в него, включил зажигание, кондиционер и покатил в офис, до которого пешком было пятнадцать минут. Но поскольку припарковаться на Новом Арбате сложно, он поехал как обычно переулками. И, порулив туда-сюда какое-то время, остановился в Большом Новопесковском переулке, прямо за зданием, на одиннадцатом этаже которого находилась его фирма.
3
Когда он приблизился к двери, за которой был его офис, он услышал громкий девичий смех, по словам, сопровождавшим этот приступ веселья, он понял, что смеются над ним. Он давно привык к этим выходками своих служащих. Постояв одно мгновение перед дверью, Филипп вошел внутрь.
