Ираклий посмотрел в узкие, заплывшие жиром глаза своего собеседника и понял, что тот не шутит. Бычья самоуверенность Соболева обезоружила его, повидавшего на своем веку множество полоумных. В этих узких глазах он прочел звериную хватку человека, который не остановиться не перед чем ради исполнения своей блажи, какой бы сверхъестественной она не казалась окружающим. Эти глаза говорили: мое слово закон, и все мои прихоти вменяются вам в обязанность. Их наглый блеск завораживал и манил в свое бесстыжее царство самодурства.
– Я должен подумать.
Ираклий задумался. Перспектива оставаться в ассистентах до конца своих дней и раньше его угнетала, и к тому же Вереславский был не простым человеком, и не воспринимал его в серьез. Годы под железной пятой лучшего из лучших сделали свое дело, и его отношение к своему шефу было смесью зависти и презрения, тщательно скрываемых, но жгучих и живых. Не раз у несчастного доцента появлялось острое желание дать своему шефу пинка в его гениальную задницу.
– Пятьдесят тысяч долларов вы получите, как только истории болезни окажутся у меня. Как они хранятся?
– Клиника полностью компьютеризирована. И архивы хранятся на лазерных дисках в доме профессора.
– Куда вы, конечно, вхожи?
– Я ничего не могу обещать. Я должен еще подумать о вашем предложении.
– Вот десять тысяч задатка. Это должно помочь вам решиться на этот трудный, но необходимый для нас двоих шаг, – Соболев вынул из стола своего ящика пачку денег и положил ее перед Ираклием.
– Я должен дать расписку?
– Никаких расписок. Ведь мы же доверяем друг другу?
– Я постараюсь сделать все возможное.
Ираклий был сломлен. Соболев, поняв, что добился своего, решил закругляться.
– Вот моя визитка,– просто сказал он. – Можете звонить в любое удобное для вас время. Всего доброго.
– Всего доброго.
Ираклий поднялся и хотел пожать на прощание руку, но тут же почувствовал, что от него этого не ждут и даже более того считают это неуместным. Властной волной, исходившей от хозяина кабинета, его просто вышибло за дверь, и он летел гонимый ею, пока не оказался в своей машине.
– Все в моей жизни так, – сказал Ираклий, приходя в себя. Он закрыл лицо руками, чтобы собраться с мыслями и разрешиться от ощущения, что вся его жизнь это затрещина за то, что он не родился богатым.
2
Князь Филипп Навродский был добрый малый. И в свои двадцать с хвостиком успел полюбить две вещи: свою новую квартиру в Денежном переулке, недалеко от сталинского небоскреба, увенчанного звездой, в котором располагался МИД, и попойки, которые они устраивали в этой квартире с его однокашником по учебе МГУ бароном Алешей Фон Виттеном. Если говорить честно, в паспорте последнего в графе фамилия стояло просто Виттен, но юный барон любил свой титул целиком, и обрезанный его вариант действовал ему на нервы. Однако, как он не собирался внести должный порядок в свои паспортные данные, пройти все многочисленные процедуры по их изменению ему было не под силу. Оба они, мягко говоря, не нищенствовали, но назвать их богатыми людьми было бы слишком. Фон Виттену досталось наследство от покойного родственника, это были небольшой счет в банке, на проценты которого он жил, и дом на Озере Сенеж, в коттеджном поселке Томухино, из которого почти не выезжал, за исключением тех случаев, когда его приглашал к себе Филипп на бутылочку, другую того сего. Веселая пьянка с едой, заказанной из одного из ближайших ресторанов была утешением их сердец. Здесь они злословили девушек, потом пили за их же здоровье. Филипп в отличие от Алеши должен был работать. Свое занятие он сам называл работорговлей, его дядя по материнской линии, отправившись изучать духовные секреты тибетских мудрецов, оставил под его присмотром свою фирму, занимавшуюся подбором кадров для московских компаний, которая называлась просто и недвусмысленно «Moscow Personnel». В начале Филипп вообще ничего не понимал, что с ней делать, но со временем понял, что его трудовой коллектив, состоящий из шести трудолюбивых девушек, справится со всем и без него. И единственное, что от него требуется, это следить, чтобы они не присваивали себе его деньги, ведя внутреннюю двойную бухгалтерию. Для этого он каждый день ходил на работу в офис, находящийся одной из высоток на Новом Арбате.
Это было утро после одной из их попоек. Весь вечер Леша с Филиппом смотрели старый американский мюзикл Singin’ In The Rain с Джином Келли и улепетывали запеченных в тесте голубей и шоколадный пирог, сдабривая все это виски из разных бутылок. К трем часам утра сытые и пьяные под завязку они уснули. Для Фон Виттена в Филипповой квартире была специальная комната, где была кровать и иконы. Набожный барон не был рьяным ревнителем православия, но любил перед сном перекреститься на образ, чтобы лучше спалось. Его предок, приехав на службу к Екатерине Великой, быстро женился и под влиянием жены перешел в местное вероисповедание. С тех пор Фон Виттены, по крайней мере, их российская ветвь, оставили католичество ради блинов на Масленицу и пирогов с грибами в Великий Пост.
Филипп проснулся первым, он не любил рано вставать, и когда увидел, что на часах уже двенадцать, он решил, что уже можно оторвать голову от подушки. Страшный прострел сквозь мозги напомнил ему о выпитом вчера. Он не нашел ничего лучшего, как сказать «Елки-палки!» И пошарил рукой под кроватью в поисках рейнвейна, который он держал там специально для таких случаев. Благословенная бутылка была на своем месте. Многие считают, что лучше всего опохмеляться крепкими напитками. Но Филипп не был из их числа. Рейнвейн – вот, что нужно человеку, чтобы встать над недугом и смело встретить новый день. Таково было его твердое мнение, которое не поколебали годы, проведенные в университете, и последовавшая за ними наполненная событиями жизнь. Он вынул пробку и глотнул. Благоуханная жидкость избавила его от жуткого запаха во рту, и он решил, что теперь все в порядке и зубы можно не чистить. Он сидел на кровати, делая глоток за глотком, и чувствуя, как прострел становиться тише и исчезает. Он поблагодарил про себя юного барона за то, что тот помог ему заранее предвидеть эту проблему, и вежливо напомнил положить бутылку в положенное место.
Филипп, который обычно спал в рубашке и джинсах, считая раздевание перед сном опасной буржуазной моралью, встал, вынул из пачки последнюю сигарету и пошел на кухню, где его ждал, доставленный из ресторана вместе с ужином, яблочный пирог. Чайник было ставить лень, и он налил себе кефир. Пирог был воздушный, и радовал сердце, пролежав всю ночь в холодильнике, он приобрел тот вкус, который так кстати, когда летнее солнце светит ярко, небо подобно изумруду, и редкие облака несут свою прохладу проснувшейся земле. Или прохладу нес кондиционер. Филипп не знал точно, и не обладая пытливым философским умом, оставил этот вопрос до лучших времен. Он сложил в чистую тарелку кусок пирога для Фон Виттена и пошел его будить.
Что на самом деле было уже не нужно. Леша, не знавший в своей жизни, что такое похмелье, обладая недюжинным немецким здоровьем, уже проснулся. Он лежал на боку и что-то читал.
– Я принес тебе пирог, – сказал Филипп, кладя тарелку на край кровати.
– Я тут у тебя нашел старое издание On Her Majesty’s Secret Service3.
– Да, мама как-то привезла мне в детстве все книжки про Джеймса Бонда из Венгрии. Он был героем моей пионерской молодости.
– Она ангел. Ты знаешь, почему один из последних фильмов про него называется The World is not Enough4?
– Честно говоря, нет.
– Это был девиз на гербе его древнего однофамильца Сэра Томаса Бонда, Баронета Пекхамского. Он был большой шишкой, и в честь него была названа лондонская улица Бонд Стрит.
– Ты слишком много читаешь. Это сушит мозги.
– Зато ты настолько опустился, что даже гороскоп из телепрограммы на неделю будет твоим извилинам уже не по силам.
