Книга была сдана в издательство до событий, начавшихся 24 февраля 2022 г. и существенно изменивших общую ситуацию. Возникло множество новых трудностей, но проблемы, обсуждаемые в данной книге, при этом никуда не делись.

Прежде чем обратиться к самому кризису в преподавании, следует раскрыть его общие предпосылки и социальный контекст, в котором он формировался. В более ранних работах мною было выдвинуто предположение о двух социальных переломах, последовательно произошедших в России в постсоветский период. Первый перелом был связан с радикальными экономическими и политическими реформами 1980–1990-х годов, которые прошли достаточно бурно и значительно изменили внешние условия существования человека. Второй социальный перелом, напротив, произошел относительно тихо в наиболее стабильный период 2000-х годов и потому был куда менее заметным. Этот перелом был связан с изменением самого человека – появлением нового антропологического типа в результате вступления во взрослую жизнь молодого поколения, названного миллениалами, которое не имело никакого опыта сознательной (взрослой) жизни в советское время [Радаев, 2018; 2020а]. Второй перелом мы, к сожалению, пропустили, и потому, когда порожденный им кризис как волна вследствие взрыва достиг учебной аудитории (точнее, был принесен в аудиторию новым поколением студентов), он во многом застал нас врасплох, тем более что изменения произошли хотя и не в одночасье, но по историческим меркам удивительно быстро.

Осознав в общих чертах характер второго социального перелома, я предположил, что в наше время произошла актуализация межпоколенческого анализа как способа обнаружения и социологического исследования социальных изменений [Радаев, 2018; 2020а]. И был сделан вывод о том, что именно сейчас необходимо заниматься сравнительным изучением поколений, которое становится важным инструментом для улавливания ключевых трендов. Конечно, «новые люди» не появляются из ниоткуда, не выскакивают внезапно, как черт из табакерки. Они сами становятся продуктом множественных структурных и институциональных изменений. Для нас новые поколения – это, скорее, зеркало происходящих перемен. И мы согласны с утверждением американского психолога Джин Твенге о том, что «в первую очередь культурные изменения затрагивают молодежь и только потом старшие поколения» [Твенге, 2019, с. 31]. Поэтому, изучая поведение и установки молодых людей, мы не столько изучаем молодежь как таковую, сколько пытаемся понять наиболее важные текущие и грядущие тренды в нашей повседневной жизни.

С помощью методов межпоколенческого анализа нам удалось многое узнать о новом взрослом поколении миллениалов, родившихся во второй половине 1980-х – 1990-х годах, сравнив его с предшественниками и подтвердив общее предположение о том, что новые молодые взрослые значимо отличаются от всех старших поколений.

В частности, выяснилось, что миллениалы имеют более образованных родителей и сами более образованны, в том числе чаще владеют иностранными языками. Поскольку их родители успели в 1980-е и 1990-е годы обзавестись личным имуществом, в материальном отношении миллениалы чувствуют себя более свободно. Они откладывают важные жизненные решения, традиционно увязываемые со взрослением: образование семьи и рождение детей, отделение от родителей и выход на рынок труда. Правда, следует учитывать, что само понятие взрослости сегодня усложняется, взрослость становится более индивидуализированной, пролонгированной и нелинейной [Нартова, Фатехов, 2021; Krahn, Chai, Fang et al., 2018], но как именно она меняется, пока не очень ясно, здесь понадобятся серьезные дополнительные исследования. В любом случае сложно отрицать, что многие социально-экономические и демографические события, традиционно ассоциируемые со взрослостью, у нынешней молодежи происходят позже, чем бывало раньше [Митрофанова, 2019], когда многие подростки зачастую, напротив, отчаянно стремились побыстрее стать взрослыми и ускорить наступление событий, считавшихся маркерами взрослости.

Став первым «цифровым поколением», миллениалы, естественно, больше вовлечены в использование Интернета и современных гаджетов, цифровых технологий и социальных сетей. Для них сетевые паблики с публичными кругами общения становятся новым культурным ядром [Бойд, 2020]. Помимо этого, миллениалы более ориентированы на здоровый образ жизни и чаще занимаются физической культурой и спортом, наращивая личные инвестиции (времени, материальных ресурсов) в собственную жизнь и здоровье. Для них ведение здорового образа жизни все более становится моральной категорией, элементом политики хелсизма [Гольман, 2014]. Они снизили потребление алкоголя и курение табака, во многом обеспечив перелом сложившихся ранее повышательных трендов. Миллениалы в целом менее религиозны, но у них выше уровень субъективного благополучия, экономического оптимизма и ощущения счастья, хотя это в большей степени связано с их относительной молодостью, и с возрастом этот оптимизм, скорее всего, уменьшится.

Обычно родители хотят видеть в детях свое продолжение. Но в данном случае – видимо, подспудно – родители из моего поколения хотели, чтобы дети стали другими, не такими, как мы. И, кажется, мы этого добились. Попутно возникла своеобразная формула воспитания, включающая три связанных элемента: плотный родительский контроль + растущие инвестиции в детей + повышенные ожидания в отношении детей. С самых ранних лет родители постоянно опекали и контролировали своих детей-миллениалов как ни в одном из предшествующих поколений, буквально нависая над ними в стиле «helicopter parenting» и не упуская их из зоны своего внимания. Инвестиции в детей всегда были характерны, по крайней мере для образованных семей, но в последний период они явно выросли, а попутно детям выставляли требования к достижению успеха.

В результате всех этих воспитательных усилий у детей формировались повышенные притязания, возникал так называемый социальный перфекционизм, порожденный ориентацией на зачастую нереальные, изначально недостижимые стандарты совершенства [Сторр, 2019]. Такого рода перфекционизм закономерно сопрягался с нарастающей боязнью неудачи, с повышенной чувствительностью ко всякой критике, с прокрастинацией (откладыванием важных решений) и незавершением начатых дел. По словам В. Губайловского, «молодые люди за все берутся, смело начинают, а потом почти ничего не заканчивают» [Губайловский, 2019, с. 167]. Поэтому последующие столкновения с реальной жизнью в период взросления нередко порождали у них фрустрации и проблемы с самооценкой[3].

В реальной жизни миллениалы столкнулись с изобилием новых возможностей и необходимостью выбора в условиях нарастающей неопределенности, которой все труднее управлять психологически. Это привело к большей свободе и гибкости, но одновременно к трудностям при планировании собственного будущего с постоянными сменами ориентиров и желаемых мест приложения своих способностей, а в итоге – к разрушению линейных жизненных траекторий, которым старшие поколения были столь привержены. В итоге индивидуализм молодых поколений развивается в сочетании с неуверенностью в завтрашнем дне [Твенге, 2019, с. 357].

У миллениалов проявилось выраженное стремление работать на более демократичных рынках с низкими издержками входа (прежде всего в виртуальных средах), где можно заниматься индивидуальным творчеством без накопления экономического, социального и культурного капитала. Поэтому среди них больше фрилансеров и приверженцев слэш-карьер, связанных с совмещением нескольких видов работ и разных карьерных траекторий. Правда, на этих рынках закономерно оказалась и более высокая конкуренция.