Шейн обманывал читателей, заставляя их видеть человечность, а не обстоятельства. Его книги закрывали, будучи ошеломленными, удивляясь, как писателю удалось завоевать сердце читателя прежде, чем тот понял, что происходит.

Приблизительно раз в пять лет он выпускал книгу, давал несколько рваных, невразумительных интервью, дулся в программах новостей MSNBC, срывал сезон наград (если только не противостоял Хуноту Диасу[44]); получал огромный грант, чтобы уехать куда-нибудь и написать еще больше классического дерьма; а затем снова исчезал.

Конечно, полностью он не исчезал никогда. Его видели. Три весны назад он посетил прием по случаю открытия выставки Кары Уокер[45] в Амстердаме, но, когда пришло время читать предисловие, которое он написал для выставки, исчез (как и пышнотелая рекламная агентша Кары Клаудия). В 2008 году он пошел на ужин корреспондентов Белого дома, но провел время, вытирая посуду с грузчиками на кухне. Он точно присутствовал на свадьбе Джея Коула[46] в Северной Каролине, где сказал одному из гостей, что единственное, что ему нравится на Юге, – это Bojangles[47], что мгновенно попало в Twitter.

Много лет назад один из редакторов LA Times пустил слух, что Шейн – мистификатор. И его книги пишет кто-то другой. Потому что Шейн никогда не вел себя как автор из списка «А» и, честно говоря, не был похож на писателя. У него была массивная челюсть, пухлые губы и ошеломляющие ресницы – лицо, которое выделило его из толпы прежде, чем он доказал свою уникальность.

Шейн Холл был устрашающе красив. И все же в редких случаях, когда он улыбался, улыбка была такой лучезарной, такой теплой. Как будто смотришь на чертов солнечный луч. Улыбка сбивала с толку. Хотелось либо ущипнуть его за щеки, либо умолять его о жестком сексе на мягком матрасе. Хотелось забрать все, что у него было.

Ева знала это лучше, чем кто-либо другой.

По крайней мере, раньше она его знала. Она не видела его с двенадцатого класса[48].

– Он вернулся.

Ева не осознавала, что произнесла это вслух, пока Халил и Белинда не повернули головы в ее сторону.

– Что? – спросил Халил.

– Куда вернулся? Ты его знаешь? – прошептала Белинда, прикрывая рукой микрофон. Аудитория была в полном восторге. А Шейну потребовалась целая вечность, чтобы пробраться на сцену, потому что по пути были руки, которые нужно было пожать, и сувениры, которые нужно было подписать (программы мероприятий, книги, предплечье одной кокетливой девушки…).

– Я просто имела в виду, что не могу поверить – он появился на публике, – пробурчала Ева.

– Ты ведь встречалась с ним, верно?

– Да, мы оба получили Фулбрайта[49] в 2006 году. Провели лето за письменными столами в Лондонском университете, – прошептала Белинда. – Но я его почти не видела. Скажем так: в Восточном Лондоне на каждом углу есть паб.

– Перехваленный, – сказал Халил. – Однажды я должен был взять у него интервью для Vibe. Он заставил меня ждать в Starbucks в Западном Голливуде четыре часа, потом появился, минут десять поболтал о черепахе и исчез. Ничего не вышло. Клоун. Вот почему неграм не достается ничего хорошего.

– Ненависть в нем сильна, – язвительно сказала Белинда. Он посмотрел на нее.

– Ты меня достала.

Ева больше не слушала. Потому что там стоял Шейн. На сцене вместе с ними, утонувший в собственнических объятиях Сиси под звуки тысячи снимков, сделанных на айфоны. Наконец Сиси отпустила его, и участники дискуссии встали (Ева, разволновавшись, неустойчиво покачивалась на своих каблуках). Шейн стукнулся с Халилом кулаками и обнял Белинду, а потом остались только он и Ева.

Она неудержимо дрожала. Она никак не могла его обнять. Или хоть чуть-чуть приблизиться к нему. Вместо этого она протянула ему руку – такой странный придаток, – и он пожал ее.

– Я Шейн, – сказал он, не выпуская ее ладони. – Мне нравится ваша работа.

– Спасибо. Я… Ева. – Ева неуверенно произнесла свое имя. Он слегка сжал ее руку, доверительным жестом предлагая расслабиться. Она тут же выдернула пальцы из его хватки.

Стажер «Нью-Йорк таймс» выскочил из кулис с дополнительным стулом, придвинул его между Сиси и Белиндой и вручил Шейну микрофон. Все сели. Халил был в ярости.

– Ну, – начала Сиси, – этот гость, я уверена, в представлении не нуждается. Давайте тепло поприветствуем Шейна Холла, хорошо? Шейн, ты ведь согласишься присоединиться к нам на пару минут?

Сиси одарила его ослепительной улыбкой гордой мамочки. Так Диана смотрела на Майкла: «Я чертовски гениальна; я открыла этого единорога».

– А что, иначе никак? – спросил Шейн с забавной усмешкой в голосе.

Он вырос в юго-восточном Вашингтоне, округ Колумбия, и переливы акцента до сих пор слышались в медленном южном говоре. Ему понадобилось десять лет, чтобы избавиться от привычного «А-а-а-а что-о-о-о».

– У тебя нет выбора. Расплата за то, что позволил редактору «Рэндом Хаус» украсть тебя у меня.

Сиси жестом указала в сторону Евы и компании.

– Но я… э-э-э… Оратор из меня неважный. Я действительно пришел просто посмотреть и послушать. Неловко получается. – Он смущенно посмотрел в толпу. – Но если Сиси Синклер велит что-то сделать, значит, надо слушаться. Я не сумасшедший.

– Это не точно, – пробормотал Халил.

Прежде чем Шейн успел ответить, молодая женщина в зале подняла руку. На ней была кепка с надписью «Сделаем Америку Нью-Йорком». Лицо под кепкой было свекольно-красным.

– Мистер Х-Холл, – заикаясь, пролепетала она. – Не сочтите за грубость, но я люблю вас.

Он улыбнулся.

– Грубо было бы сказать: «Я вас ненавижу».

Она слишком громко расхохоталась.

– Не верю своим глазам. Я непременно должна вам сказать, что Восьмерка и есть та причина, по которой я пишу. Восьмерка, персонаж, – это я. В поп-культуре вы никогда не увидите злых, мрачных чернокожих девушек. Нет ни «Нации черного Прозака»[50], ни «Прерванной жизни»[51]. Мне нравится, что в каждой книге она ведет повествование.

– Спасибо. – Он чуть поерзал на стуле. – Мне она тоже нравится.

– Основан ли образ Восьмерки на реальном человеке? Вы описываете ее так интимно. Я будто подглядываю за тем, чего не должна видеть.

– Как вы думаете, Восьмерка реальна?

– Несомненно, – кивнула она.

– Значит, она есть.

– Это не ответ.

– Я знаю. – Он усмехнулся.

И тогда Еве пришлось это сделать. Наконец она набралась смелости и посмотрела на него – и тут же пожалела об этом.

С возрастом кожа вокруг его глаз стала более морщинистой. Ева забыла о шраме, пересекающем его нос. У него везде были шрамы. Однажды, когда он спал, она пересчитала их. Прошлась по ним губами. А потом назвала их как созвездия.

Идеальные джинсы; грубые ботинки; дорогие часы; худощавое телосложение; двухдневная щетина; простая белая футболка. Возможно, фирмы Hanes или Helmut Lang. К черту его – эти вещи она и сама хотела бы надеть.

Как я это переживу?

Белокурая журналистка, которую Ева знала по изданию Publishers Weekly, подняла руку. Сиси кивнула, разрешая задать вопрос.

– Если говорить о Восьмерке, – начала блондинка, – вы получали нарекания за то, что пишете исключительно с женской точки зрения. Это справедливо? Как мужчина, считаете ли вы себя вправе говорить с женской точки зрения?

В этот момент Ева, Белинда и Халил были фактически забыты. Шейн пожевал нижнюю губу и уставился на свой микрофон, как будто в нем были ответы на все загадки.