Какое-то время юноше казалось, что он нашёл то, что искал, пока однажды Артём, с которым они стали почти неразлучны, не опустил его с небес на землю.
– Слышь, Марк, у тебя же через неделю днюха. Как мутить будем? Чё, оглох, что ли? Але, приятель!
Можно уехать на другой континент, по другую сторону экватора, даже на Южный полюс, но нельзя убежать от самого себя. Если больше никогда не видеть лицо матери, это не означает, что какая-нибудь незначительная мелочь не будет тебе о ней напоминать. Любая девушка – уже повод зажмуриться. Днюха! В общаге не любили тех, кто увиливал от празднования, каждый повод для пьянки приветствовался, а уж этот походил за святую обязанность.
Ночью Марка колотила нервная дрожь, он не мог спать, слыша в голове голос матери: «Мерзкое Отродье, Зародыш, Гнида!»
– Эй, брат, проснись, ты чего кричишь? Приснилось чего? – оказалось, что уснул и напугал соседа.
– Да, Мих, прости. – Марк повернулся на бок и накрылся с головой одеялом.
– Ты смотри, жар у тебя, что ли, лицо мокрое, – обеспокоился Мишка.
– Нет, просто кошмар, ты спи.
«Мама, мама», – стучало, как набат, сердце молодого человека, и слёзы катились из глаз.
Забыть это было невозможно. Как изменить в сознании код, что ты сын насильника, сумасшедшего, одержимого убийцы?! Как простить матери, даже если ты сочувствуешь ей и понимаешь её горе, то, что она с тобой сделала?! Его отец изнасиловал её лишь раз, пусть это было страшно, унизительно, больно, но ведь и она не лучше его, она травила своего ребёнка семнадцать лет.
Вдруг ущипнёт больно или скрутит ухо ни с того ни с сего, просто так, если Марк заставал её за шитьём, то могла уколоть иголкой, за любую оплошность полагался тумак, да посильнее, еду кидала ему как собаке, и попробовал бы он не вымыть за собой посуду. Чаще всего она вообще не звала его кушать, он сам находил что поесть в холодильнике, голодом она его не морила, но и подавать обеды и ужины, как это полагалось в нормальных семьях, не хотела, только когда приходила бабушка или гости. С первого класса он сам стирал своё белье и убирался в квартире. И всё это сопровождалось обидными, незаслуженными оскорблениями и злыми взглядами. Марку удалось сохранить человеческий облик в таких условиях только благодаря врождённому высокому интеллекту и книгам.
«Мама, как мне простить тебя?! Я хочу! А лучше забыть. Как забыть?! Я должен! Умереть! Только умереть! По-другому память стереть не получится, – думал юноша, беззвучно обливаясь слезами под одеялом. – Днюха! Пьянка! Отлично! Надо купить побольше бухла, и тогда я смогу упиться до смерти. Бабушка однажды говорила, что какой-то её сосед столько выпил, что копыта отбросил. Что ж, это же совсем не страшная смерть, и она-то и может быть мне по силам. Просто пей и пей до потери сознания».
Бабушка тоже его не любила, так считал Марк, просто жалела и исполняла долг, а ему была нужна настоящая любовь, но теперь и та уже ни к чему.
Для чего ему жить? Стать инженером, ходить на работу, и всё? В продолжении рода Марк не был заинтересован, все эти лубочные картинки взаимоотношений с противоположным полом не имели для него никакого значения, с его-то стойким иммунитетом к женскому полу, а точнее – отвращением и страхом. В чём смысл его дальнейшего бесполезного существования, если он, в принципе, не более чем ошибка природы, человек, которого не должно было быть? Вновь, как и в прошлые годы, у Марка возникло непреодолимое желание покончить с собой, и способ, который ему подсказала сама судьба, был им одобрен и принят к реализации.
Днюха планировалась с размахом, тем более что имениннику исполнялось восемнадцать лет. Бабушка по такому поводу выслала внуку денег больше, чем обычно, и Марк потратил их на спиртное. В этом ему помогал Артём. Он объяснял несведущему в этих делах другу, что по статусу им не полагается водка с пивом и надо брать портвейн.
День рождения выпал на субботу, и погода манила выбраться на природу, тем более что ехать никуда не надо было, прямо в черте города располагался отличный лесопарк, куда ребята и отправились большой компанией. Обычным состоянием в этот день для Марка было нервное возбуждение с устойчивым суицидальным настроем, которое он привык держать в себе, не демонстрируя окружающим. Будучи внешне спокойным, внутри юноша переживал бурю эмоций, болезненно реагируя на слова и поступки окружающих, не понимая их положительного посыла, слишком рано молодой человек познал значение слова «лицемерие» и ни одно доброе высказывание в свой адрес не мог воспринимать всерьёз, выискивая обратную сторону медали.
Он знал, что ребятам, по большому счёту, лично на него было наплевать, важен лишь повод собраться компанией, выпить, потусить с музыкой, картами и девушками. Ну что ж, это не мешало его планам.
Молодая сочная зелень травы ласкала нежной прохладой босые ноги студентов, скинувших обувь, а с ней и всё лишнее в пределах приличия. Они расположились на поляне, отдаваясь яркому, ещё не палящему, а нежно ласкающему солнышку. Кто-то захватил бадминтон и немедля принялся играть, не дожидаясь, когда пожарятся шашлыки. Девушки накрывали «поляну», парни болтали между собой, пока трезвые, а самый востребованный исполнял под гитару песни модных певцов.
Марку стоило призадуматься, а надо ли ворошить прошлое и вариться в котле своих страданий, ведь жизнь так безмятежна и прекрасна в милых мелочах? Но он не мог, его психика была глубоко подорвана, а это исправить дружеским похлопыванием по плечу и добрым советом уже было нельзя. Юноша воспринимал окружающий его уютный студенческий мир в искажённом больным воображением виде. И взрослому человеку, прошедшему через тяжкие испытания, трудно вернуться к нормальной жизни, а уж ребёнку, восприятие мира которого не единожды кардинально менялось, каждый раз принося только боль, невозможно. Марк просто не знал вкуса мелких житейских радостей, ни разу не вкусив их за свою жизнь, и имел устоявшееся, уже не поддающееся искоренению представление о праздничном застолье как об обманной игре.
Не искушён он был и в вопросах потребления алкоголя, а точнее, пьяным бывать ему не доводилось. А тут сразу такая серьёзная цель – упиться до смерти.
Немного размявшись на свежем воздухе активными играми, проголодавшиеся студенты принялись за шашлыки и выпивку. Согласно традиции всех таких мероприятий, кроме тех, что были без повода, говорили тосты, но менее пафосно, чем раньше на семейных застольях приходилось слышать Марку. Солнце значительно перевалило за зенит, когда бутылки начали довольно быстро сменять друг друга.
Немного приторным показался Марку портвейн, но пить можно, и ничего сложного, уже три стакана выпил, а реакции почти никакой, лёгкая штука. Вот уже и четвёртый опрокинут, и пятый. Это противное ощущение нахлынуло внезапно, только что пилось легко и всё было хорошо, как вдруг с трудом стали связываться слова в предложения, а красивый майский пейзаж поплыл перед глазами. Голова закружилась, и начало подташнивать, Марку захотелось лечь, но он держался, было неудобно перед ребятами. От следующего стакана разумно было бы отказаться, но молодой человек принял эти ощущения за подтверждение того, что движется он в правильном направлении, к смерти, хотя другие выпили не меньше, а они-то умирать не собирались.
После шестого стакана Марк протянул лишь пару минут, а потом убежал в кусты от возникшего в желудке непреодолимого желания вернуть всё то, что в него попало явно по ошибке, так, во всяком случае, решил его организм, хотя в планы он был посвящён. До чего же это мерзкая штука – рвота, а главное, позорная.
– Ну, всё, именинник сдулся, – гоготали ребята.
– Эй, Марк, ты как там, живой? – Он долго не выходил из кустов, оказаться в таком казусном положении ему было болезненно, ранимая психика не терпела насмешек, он же не знал, что на таких мероприятиях это обычное дело, думал, что он один такой ненормальный.
– Марк, ты тут? – Артём вышел на его поиски. – Осоловел, что ли? Не боись, дотащим, только лучше больше не пей. Пошли, чего расселся. – Его голос был добрым и участливым, но Марку казалось, что приятель издевается над ним, смеётся. Ко всем своим прочим психологическим проблемам, он был просто пьян. – Пошли, пошли. – Артём потянул его уже силой, но тот рыпался отбиваться.
