Парни обернулись на его голос. Амос глянул сначала на одного, потом на другого и в итоге остановил взгляд на Исайе.

Самуэль со свистом выдохнул сквозь зубы и снова занялся ведром.

– Зай мне рассказал, что ты ему сообщил, а что сообщить отказался. Прямо руки чешутся отделать тебя хорошенько, – сказал он, прищурившись, и поднялся на ноги, сжимая кулаки. – Проваливай давай!

Амос отступил на пару шагов.

– Эх, молодежь, я ж не только о вас забочусь, я за всех нас пекусь. – Он сложил ладони, умоляя – умоляя! – мальчишек к нему прислушаться. – Ну хоть разок, а? Ты разок, он разок – и вся недолга.

– Одним разом дело никогда не кончается, – буркнул Исайя. – Вон хоть у Эсси спроси.

Амоса словно в живот ударили. Он закрыл глаза и погрузился в мысли, надеясь, что найдет в них более действенный довод.

– Выходит, пущай нас всех изобьют, измордуют, продадут, а то и в землю зароют, потому что вам чуток прогнуться неохота?

Продолжил он не языком, а глазами. «Невдомек вам разве, что каждому, кто хочет хоть каплю мира и покоя получить, приходится гнуться? Никто не любит давать массе, чего он хочет, но давать ему повод народу нравится еще меньше. А вы ему столько этих поводов даете, что смотреть страшно. Я понимал вас, пока не обрел Иисуса. Радовался тому, что мы заодно. Но теперь глаза у меня открылись, и я вижу, вижу. Я прогнулся, я заключил сделку, чтобы Эсси, мне и всем вам дали хоть каплю покоя. Примите же ее. Неужто так сложно?»

Даже сейчас он видел, как искрит между ними воздух. Будто в нем натянулась прочнейшая паутина, унизанная капельками воды. Только одна ниточка оборвется, глядишь, а паутина снова целая, блестит, удерживая пролившийся дождь. А потом вдруг как лопнет, не выдержав веса, и снова весь мир ясно видно. Но горевать о паутинке не стоит, ведь умытое дождем утро щедро дарует свою красу, завораживая запахом ястребинок.

Ни Исайя, ни Самуэль так и не ответили на незаданный вопрос. Хотя на одно мгновение Амосу показалось, что Самуэль готов преклонить колени. Но нет. Он лишь снова занялся помойным ведром. Исайя же встал и подошел к нему ближе.

– Мое имя. Пожалуйста, – попросил он, растянув последнее слово так, что дрогнула нижняя губа.

Самуэль тронул его за руку и покачал головой.

– Не унижайся.

– Сынок, ты ж знаешь: как аукнется, так и откликнется, – отозвался Амос, глядя Исайе в глаза.

Исайя прикусил нижнюю губу, развернулся и ушел в хлев.

Самуэль выпятил грудь. Амос решил было, что тот сейчас накинется на него. На этот раз он был готов к драке. Но нет, тот просто развернулся и последовал за Исайей, оставив Амоса наедине с ведром.

Парни скрылись в хлеву. Но тени их так и остались на земле, в том месте, где они стояли на коленях.

Амос знал, что так поступать негоже. Все, что произошло в Блядском Домике, должно там же и оставаться. И все же он попытался расспросить Эсси об Исайе, но та, как обычно, толком не ответила. Лишь посмотрела на него этими своими проницательными глазами, огромными, вмещавшими сотню тайн. И все равно Амос только об одном и мечтал – о том, чтобы ее защитить, о том, чтобы дать ей жить спокойно.

Измотанная работой в поле, она негромко посапывала, растянувшись рядом с ним. Амос вгляделся в ее блестящее лицо. Такая красавица! Отчего же у них с Исайей дальше шепотков да смешочков дело не зашло? Почему у него самого сразу не получилось, Амос понимал. Он ведь уже немолод. Даже вот и седина на висках появилась. Мужчины в годах не так плодовиты, как юнцы. Дал бы Пол ему больше времени, и они с Эсси настрогали бы ему десяток пострелят. Но для Пола – как и для всех тубабов – время текло иначе, слишком быстро и непредсказуемо.

Эсси ничего путного ему не рассказала, и Амос не стал настаивать. Значит, она все это там, в Блядском Домике, и похоронила. Что ж, раз так, он встанет посреди ночи, возьмет лопату и попробует что-нибудь выкопать. Он должен попытаться. Ради нее.

В хлеву было темно. Ему удалось разглядеть только лошадей и две сплетенные тени на земле. Две тени! Сплелись на земле. Да уж, доводилось Амосу на своем веку видеть странные вещи. Но это – это затмевало все!

Поразительно, до чего все оказалось очевидно. И в то же время, как легко мог ничего не заметить человек, недостаточно любопытный, чтобы искать ответ, маячивший прямо у него под носом. Ведь такое и узнаешь – не поверишь.

Амос с самого начала считал, что они друг к другу слишком привязаны. Опасно это, нельзя людям сходиться так близко, тем более здесь. Он даже и Эсси обнимал только одной рукой. А вторую всегда держал наготове, чтобы было куда уткнуться и поплакать, когда остынет тело той, кто рядом. Но раньше, до того как пали покровы и пред ним предстала неприглядная правда, Амосу и в голову не приходило, что может означать эта странная близость.

Ясное дело, когда женщин рядом нет, мужик может воспользоваться собственной рукой, свиньей или – в крайнем случае, с неохотой и осознанием преступления, – нечистым местом другого мужика. Похоть есть похоть, а мужчины всегда стремятся получить облегчение, не считая того, которое несет в себе смерть, конечно. Но как можно вообще не испытывать влечения к женщинам, никак на них не реагировать, добровольно соглашаться, чтобы во сне тебя обнимал мужчина, когда женщин, мягких и нежных женщин, вокруг – как хлопка на поле?

Амос попытался вытрясти из головы навязчивые картинки. Когда мужчина ложится с женщиной – это ведь не только угодно Христу, это просто логично, разве нет? Риторический вопрос. Ответа на него Амосу слышать не хотелось. А у того, чем Исайя с Самуэлем занимаются, даже и названия нет. По крайней мере, он его не помнил, что беспокоило едва ли не больше, чем увиденное. Они ведь не женщины. Женщин Господь сотворил слабыми. А ведут себя так, словно по крайней мере один из них женского пола. Больше всего Амос боялся, что за такие выходки у них отберут последние крохи того, чего и так уже почти не осталось. Глупость какая – демонстрировать свои пристрастия так открыто, так свободно – пускай и под покровом ночи. Если б они хоть чуть-чуть думали о других, у них бы хватило совести скрывать свои странности. Хоть бы прятались получше, холера их забери, чтоб тубабу на глаза не попасться. Неужто непонятно, что все они перед Полом – пустое место?

Нет, постойте.

Не пустое. Они – из души и тела. Они – внутри тел. Просто над своими телами у них нет власти.

Амос не в силах был и дальше разглядывать сплетенные тени. Особенно тень того, кого он много лет назад на руках нес от повозки. Нет, вы только подумайте! Берут и забрасывают мальца в телегу, как тюк хлопка. Он криком кричит, а родителей тем временем избивают в кровь за то, что осмелились протестовать. Просто удивительно, как это мальчик пережил поездку. Конечно, под конец ему дурно стало, но оно и немудрено – ведь воды и пищи им давали в обрез, и всю дорогу от насекомых отбою не было. Но Амос не обратил внимания на тяжелые цепи, и поймал мальчика, и придержал, чтобы тот не свалился в грязь. А держа его на руках, гадал, каково это – иметь собственного ребенка. Прижимать его к груди, чтобы завитки отцовских волос щекотали щечки малыша. Смотреть на сына, а тот чтоб смотрел в ответ, дергал за бороду и смеялся.

Прячась от светивших вдалеке фонарей патрульных, он побрел обратно в хижину. И по дороге думал, что еще мальчишками часто видел Самуэля с Исайей у хлева, и всегда они держались в стороне от остальных. Один черный, другой темно-лиловый, один улыбчивый, другой хмурый. Может, если бы кто-нибудь на подгибающихся от слабости ногах шел от повозки с Самуэлем на руках, он тоже потом считал бы его сыном.

– Вы знали? – спросил Амос у своей паствы.

И стал внимательно вслушиваться в перешептывания. Женщинам в этих парнях нравилась отзывчивость, мужчинам – отвага. Мэгги сказала, что между ними нечто древнее, из тех времен, когда не было еще ни кораблей, ни ружей. Но Амос о таком не слыхивал. Эсси ему и спрашивать не пришлось, теперь-то понятно стало, отчего они с Исайей хихикали. Но ничего смешного тут не было. И как только она не понимала, что именно из-за Исайи Пол явился за ней?