– Да как-то… Нет. Не показалось.

Отлично! Мирон ведет себя странно, по мнению его матери, а отдуваться и переубеждать ее должна я. Так получается, что ли?

Должником будет моим. Вечно.

– Может, за Кира переживает.

– А что с Кириллом?

Ну вот. Не так выразилась, а женщина нервно дернулась.

– Не-не-не, вы не переживайте. Все с ним нормально. Он у меня в квартире, выйти не может, но от голода не умрет, а если не станет с ножами играть, то живым и невредимым точно останется. Лея его закрыла.

– Почему выйти не может? У тебя же на тумбочке всегда лежит еще одна связка ключей.

– Ну, раз он сам ее не увидел, значит, терпеливо ждет Гуляевской амнистии. Но про ключи вы никому не говорите. Особенно Мирону. Если разболтаем, Лея нас потом… В общем, не пожалеет. За дело же, наверное, закрыла. Пусть Кир посидит. Ничего с ним не случится.

Успокоилась?

Так, она мечтательно улыбнулась. Все отлично!

– Кирюшка – весь в отца. Без приключений жить не может.

Киваю и, разлив воду по кружкам, ставлю их на стол.

– Назар такой же?

Отец Кира буквально морщился и зеленел, когда рядом с его именем проскальзывало слово «дядя». Поэтому он Назар. И по его словам, когда он будет беззубым стариком, он все равно останется Назаром.

Ну, никто не был против таких условий.

– Ох, он еще хуже. Так чудил в свое время, что… Подожди! – громко говорит женщина, а я от испуга уменьшаюсь до размера планктона. – Потом мы всех Сухановых вспоминать будем. Лучше скажи, как себя чувствуешь и почему мне не позвонила вчера?

– Да отлично. Будто и не болела.

– Все равно надо было мне позвонить и сказать.

– Никому не хотела звонить, чтобы никто заразу эту не подцепил. Опасно же. Да и я сама справилась.

Что-то во взгляде женщины изменилось.

– Сама?

Не пойму, ее так сильно удивило то, что я могу что-то сама делать? В ее глазах я беспомощная мартышка, что ли?

Эй, обидно так-то.

– Сама! – с гордостью ответила я. – Таблеток напилась и уснула.

Хорошо сказала. Она же все равно будет с мамой разговаривать, поделится информацией. Так все и узнают, что я девушка самостоятельная и няньки мне не нужны.

Из-за этого, правда, пришлось на обман пойти. Но я, честно, не думаю, что Мирон станет обижаться, что я про его помощь рассказать забыла.

Он поймет.

Когда в этот момент вижу, как Корнеев возвращается и садится рядом со мной, выдыхаю громче, чем нужно. Конечно же, тетя Наташа обращает на это свое внимание.

– Ты чего? – спрашивает Мирон, поворачивая ко мне голову.

Господи! Зачем?

Надо было молчать.

А так лишь внимание ко мне привлек. Лишнее, между прочим.

– Ничего, – шепотом бросаю в ответ.

– Вась, достала я тебя. Ты меня извини. Мирон же толком мне ничего не рассказывает, а я ведь переживаю. Думала, хоть от тебя что-нибудь узнаю. Сын, а не надо на меня так смотреть. Сам молчишь, матери приходится выкручиваться. На войне, знаешь же, все средства хороши.

Это я средство?

Получается, бесполезное какое-то. Ничего же не сказала.

– Мам, ты опять за старое! – рявкает Корнеев. – На минуту от тебя отойти нельзя, сразу допрос идиотский устраиваешь. А чего словесный-то? Этого недостаточно. Ты Мамаеву на детектор лжи посади. Привяжи к стулу и датчики приклей. Потом и меня, чтобы уж точно быть уверенной, что никто не соврал.

– Корнеев, ты чего? – наклоняюсь и шепотом ору ему в ухо. – Сладкого чая перепил, что ли?

Ну, переживает женщина. Что здесь такого?

А какая мать не будет беспокоиться о своем ребенке? Это совершенно нормально. Тем более понятно же было, что она специально так сказала, чтобы от меня все стрелки отвести. Если бы я не выдыхала так, будто меня от смерти спасли, ничего бы этого не было.

Надо прекращать дышать. Вообще. Чтоб никогда.

– Хорошая идея, сынок. Обязательно воспользуюсь.

Она обиделась.

Всем это понятно, но я не могу влезать в их отношения, а Корнеев молчит.

Пришлось его подтолкнуть. Локтем по ребрам. Хорошенько так, чтобы сразу дошло, что настало время извиняться.

– Спасибо, Вася, – подмигнула мне женщина.

Увидела, что я ее сына бью?

Вот глазастая.

– Не за что. Если надо, я еще могу.

Мирон хмыкнул.

Сомневается, что ли?

Да я…

Да я…

Я, вообще, стол вчера смогла сломать. Забыл, что ли? Хоть и с его помощью, конечно, но стол-то сломан, и я к этому причастна.

– Ма, ты же знаешь, как меня бесит, когда ты обращаешься со мной как с сопляком, – идет на мировую (ну, в его понимании, конечно) Мирон. – Хочешь что-то узнать, просто у меня спрашивай. Не доставай Мамаеву.

Ой, как приятно стало.

Даже улыбнулась.

– Хорошо. Буду себя сдерживать и перестану беспокоить нашу Васю, если ты так хочешь.

– Спасибо.

– Да не за что, сынок.

Странно улыбнувшись, женщина встает и, дотронувшись до плеча сына, выходит из кухни. Я тут же разворачиваюсь всем корпусом к Мирону. Ну, сейчас я возьмусь за его воспитание.

Получит он у меня.

– И что это было? Твоя мама болеет, а ты рычишь на нее. Кто так делает, Корнеев?

– Не придумывай. Никто не рычал. Все нормально.

– Но она обиделась. Ушла и даже чай не допила.

– Она просто оставила нас одних.

Непроизвольно закашляла.

– В смысле? Зачем?

– Не знаю. Захотелось, наверное.

Странно.

Очень странно.

Захотелось ей. Пф-ф-ф. Зачем? Цель какая?

– Ничего не понимаю.

– Чего ты не понимаешь? Мы только от больницы отъехали, как она уже начала меня к тебе отправлять. Всю дорогу бурчала, что не надо было тебя бросать.

Я прям почувствовала, как щеки начали краснеть. Дотронулась, пылаю вся.

– Она знала, что ты у меня был?

Только не это.

Что угодно, но не это.

– Из магазина ей звонил. Я же не в курсе был, что ты любишь. Она подсказывала.

Схватив Мирона за руку, роняю голову на его плечо.

– Бли-и-ин! А я ей сказала, что сама лечилась. Одна. Бли-и-ин! Теперь она думает, что я врушка.

– Сомневаюсь, что она именно об этом думает.

Он смеется?

Ему смешно?

Да как он смеет?

Запомню и в другой день отомщу.

– О чем еще она может думать, если не об этом? – продолжаю ныть, не отпуская его руку. Спрашивается, зачем держу? Отвечу: так спокойнее. – Так стыдно.

– Забей, – его рука накрывает мою. – Нашла о чем переживать.

Вот обычное прикосновение, со стороны именно так все и выглядит, но я клянусь, у меня дыхание перехватило.

В голове сразу же возникли обрывки воспоминаний. Блин, Мирон хоть понимает, что со мной сейчас происходит?

А что сам чувствует?

Как бы всем жилось проще, если бы мы умели читать мысли других людей. Фантазия бы так не играла. А то сейчас она уже не знает, что новое придумать, чтобы я еще сильнее покраснела.

Я ведь не железная.

Мне дали кусочек шоколадки, а я не распробовала. Целую теперь хочу. Упаковку. Нет, ящик.

– Мирон…

– Что? – сглатывает и смотрит мне прямо в глаза.

– То, о чем ты говорил перед тем, как твоя мама пришла. Жалеешь о чем-то. Ответь честно, пожалуйста. Ты жалеешь о том, что не оттолкнул меня тогда… На столе.

Возможно, не стоило спрашивать, но… Мне надо знать. Жизненно необходимо.

– Нет, Василиса, – улыбается он. – Об этом я не жалею.

– Хорошо, – кусаю губы, чтобы не замурчать от нахлынувшей радости. – Хорошо. Спасибо за честность.

Ой, что несу-у-у.

– Отвезешь меня домой?

Не лучше сказала. М-да, Василиса, без мозгов ты осталась.

Секундная пауза.

Гробовая тишина.

– А ты хочешь домой?

Нет. Домой я не хочу.

26.

Сначала мне хотелось притвориться глухой, сделав вид, что я вопроса не услышала. Ну, знаете, чтобы Корнеев еще раз переспросил. Интонация у него такая была – закачаешься. Вроде тихо говорил, а все равно венка на шее выступила. Вот и захотелось мне еще раз на это поглядеть.