Галина Илюхина Птица Брейгель © Илюхина Г., 2021 © Русский Гулливер, 2021 © Центр современной литературы, 2021 * * * Об авторе Галина Илюхина родилась в Ленинграде, живет и работает в Санкт-Петербурге. По образованию юрист. Автор пяти книг стихов – «Пешеходная зона» (СПб, 2006), «Ближний свет» (СПб, 2010), «Птичий февраль» (СПб, 2013), «Колокольная горка» (СПб, 2016) и «Прощение славянки» (СПб, 2018). Лауреат литературных премий «Молодой Петербург», «Русский Гофман», «Преображение России» им. С. Н. Сергеева-Ценского, обладатель Специального приза Волошинской премии, дипломант Международного Тургеневского конкурса «Бежин луг» и др. Одна из основателей и организаторов ежегодного международного литературного фестиваля «Петербургские мосты», а также автор и куратор множества других литературных проектов. Стихи публиковались в журналах «Юность», «Новый берег», «ШО», «Дружба народов», «Звезда», «Аврора», «Зарубежные записки», «Дети Ра», «Интерпоэзия», «Крещатик» и других российских и зарубежных изданиях, переведены на английский, польский, украинский и испанский языки. Член Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза российских писателей и Русского ПЕН-центра. Петербург, Питер, Питер Брейгель. Атмосфера мягкой сумеречной зимы, точность поэтического рисунка, внимание к деталям и в то же время умение обобщить картину взглядом, моментально от этих деталей отдаленным, роднит стихи петербургского поэта Галины Илюхиной с живописью великого малого голландца. Птица Брейгель – метафора этого призрачного, летучего родства душ, мест, времен. Для меня один из критериев ценности стихотворения – желание запомнить его наизусть, чтобы потом можно было возвращаться к нему независимо от близости книжного шкафа. Многие стихи Галины Илюхиной обладают способностью не только взлететь, но и птичьим коготком зацепиться за какую-то складку моего сердца и памяти. Леонид Юзефович Питер. Брейгель Снег. Очертания домов так мягки, будто из бисквита. Хвосты пушистые дымов из труб виляют домовито. Вот пёс на заячий манер взрыхлил прыжком сугроб лохматый, и дворник, словно гондольер, плывёт, орудуя лопатой — безмолвный медленный гребец в похмелье собственного стикса, — и трогает железной фиксой морозца ломкий леденец. Тишь, как в стране глухонемых. Лишь небо фетровое брея, вещает тщетно птица Брейгель о мнимой мягкости зимы. Птица Волхвовать-колдовать не научат вальяжные карлики: вся наука – насыпать на жертвенный камень зерно, и, на шкуре шмеля развалясь, пустословить – о карме ли, о душе ли, о роли в большом лилипучьем кино. Говорят, не летает – что стали, мол, крылья тяжёлые, что на жилистой лапе эмалевый перстень-финифть… Но молчат, что она поселяется в буйные головы тех, кто смог хоть однажды с ладони её покормить. Механический звон или шёлковый голос сиреневый? Сумасшедший размах её крыльев – роскошная тень: подымаешь глаза, и не видишь, как тает шагреневый, только твой, только раз для тебя полыхающий день. Ох, как страшно поёт-ворожит эта птица когтистая. Словно галька морская, журчат в её зобе слова, и вибрирует горло – большое, насквозь золотистое, — а из каменных глаз, шелестя, прорастает трава. Восхождение Сквозь ползучие туманы по лугам человек идёт и тоненько свистит. Влажно шепчутся неясные кусты, травы вьются по босым его ногам. Улыбается чему-то своему — запрокинута дурная голова. А на лоб слетает ранняя листва, да цепляются колючки за суму. И не ищет он ни ямы, ни тропы, и не чует, что рубаха солона. Костяная окаянная луна отражается в глазах его слепых. Ничего в его раскинутых руках. Удаляясь, он становится высок. И луна ему царапает висок — он идёт уже по плечи в облаках. «Запотело небо снизу…» Запотело небо снизу, воздух выгнут, словно линза — мы под колпаком. Эти стены ледяные, эти слёзы слюдяные не пойми по ком — по тому ли, с кем расстались, уложив под крест, по себе ли, что остались мыкать этот квест. Нем и слеп стеклянный купол. Видно, Богу не до кукол, дел других полно. Нам ведь замысел не ведом, чем измерить цену бедам? То-то и оно. Не ропщи, что нас накрыло, Бог всегда даёт по силам — распахни глаза. Видишь – бьются в божье днище человеки – сотни, тыщи, и у всех у них глазищи — хоть на образа. Крещенское Я лежала в пруду под нетающим льдом и смотрела на мой улетающий дом сквозь кружащее крошево снега, что плясало и падало с неба. Отражались во льду и скользили огни, и, дразня на лету (мол, лежи и ни-ни), падал свет из оранжевой спальни, и из ближнего делался дальним. Я дышала на лёд, я стучала в него — там, за ним, наступало моё Рождество, там остались мои домочадцы — ни доплакаться, ни достучаться. В небе чисто и тонко запела труба, обжигая, вода закачалась у лба, зазвенел ледяной колокольчик — звон был холоден, ломок, игольчат. Тихий ангел по снегу крылом пошуршал, ртом обветренным лунку во льду продышал, «Вот и всё, – прошептал, – Алилуйя…» И лицо уколол поцелуем. |
