Примерно за месяц до его ухода я дала отцу чистую тетрадь и ручку.

– Пиши. Всё что помнишь, пиши, рассказывай внукам своим о своей жизни. Ведь мы так мало общались. Оказывается, мы совсем ничего не знаем о тебе! О твоих прародителях, тётушках, дядьках.

– Да, пора, время пришло. О многом можно говорить. Даже не знаю, с чего начать.

– А начни с детства. С интересного случая. А остальное приложится, раскроется, словно весенний цветок. Помнишь, у вас в саду сирень цвела? И ты сфотографирован под этой сиренью. В Подмосковье, помнишь?

– Да, я помню всё!

Отец взял ручку, открыл тетрадь. И я ушла, не стала ему мешать. После его похорон открыла тетрадку, а на первой странице всего одно слово и запятая: «Однажды,..».

Папа не сдавался. Он знал, что уходит, но боролся до последней минуты. И отвечал на мои вопросы словно уже из далёкого далека. До последней секунды он старался жить!

В ночь перед этим я вызвала скорую помощь. Врачи, два парня, старались что-то сделать. А я, не знаю почему, сфотографировала их. После похорон увидела на фото нечто необъяснимое: над папой витало облако, очертаниями похожее на его фигуру. Показала дочке, и мы решили удалить это фото. Мне кажется, чтоэта мистическая странность ещё раз говорит о его жизненной силе. О силе духа. Перед самым уходом, в феврале, отец подал мне своё трико и попросил:

– Убери его в шкаф. Я летом в нём буду в огороде работать…

Письмо 9. Про маму

Мама была мастерицей на все руки! Она умела всё: шить, вязать, стряпать, рисовать. В архивах нашлись документы, в которых сказано, что маме, Кузьменко Екатерине Марковне, объявляется благодарность за подарок фронту – мешок связанных носков и мешок перчаток для солдат. А тогда ей было всего шестнадцать лет! По сей день храню мамины вязаные вещи, вышивки… Она была талантлива. Очень.

Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Мне шесть лет, брату пять. Утром, сквозь сон, слышу, как отец, уходя на работу, говорит маме, что хочет пригласить друзей на своё тридцатилетие:

– Ты приготовь тут всё. Пирожков испеки, стол собери. Давно на тебя хотят посмотреть…

Мама нагрела бак воды, налила в ванночку алюминиевую. Накупала нас с братом по очереди и приказала:

– Сидите на кровати и не мешайте! К папке гости придут, готовиться буду!

Мы сидели на узкой солдатской кровати, листали потрёпанные книжки, дрались по разным причинам. А мама готовилась к приходу гостей.

Намочила пол, посыпала содой, затем ножиком выскребла его до белизны.

Натёрла картошку, отжала и слила в тарелку крахмал. В тазик с водой вылила кипяток с крахмалом и замочила там две белые простыни.

Накалила на печке утюг – и влажные простыни прогладила до глянца. Разложила одну простыню на полу, взяла химический карандаш, и, макая его в воду, нарисовала потрясающие ромашки. Получилась скатерть. С ромашками по краю.

Разрезала вторую простыню на квадраты и в уголке каждого квадрата нарисовала такие же ромашки. Получились салфетки.

Тесто уже вылезало из ведра. Мама быстро превратила его в пирожки с повидлом и засунула их в духовку.

Газетами протёрла два маленьких окошка. Полила цветущую герань, поставила горшок с цветком на середину стола.

Намотала на тряпичные полоски газетные валики и закрутила на них влажные волосы. Сняла свои розовые хлопковые трусики, простирнула их в ванночке и, положив в вафельное полотенце, плотно отжала, затем ещё раз и ещё, досуха, и, на ходу надев их, достала из духовки пирожки, выложила на большую тарелку горкой и накрыла белым полотенцем.

Надела чулки «со швом» из коричневого капрона. Встала в ванночку, в которой купала детей, тщательно промыла ноги в чулках – чтобы капрон хорошо их обтянул, вытерла досуха вафельным полотенцем, а полотенце простирнула и вынесла во двор, развесила на веревке.

Почистила картошку, поставила варить. Разделала селёдку, нарезала на мелкие кусочки, посыпала лучком и полила маслом. Нарезала хлеб, положила огурцы из банки.

Сняла самодельные «бигуди», нарисовала карандашом брови, и поставила на щеке чёрную «мушку». Это было очень модно. Надела платье сорокового размера, затянула широкий пояс, подложила в бюстгальтер кусочки ваты. Села ждать… И мы с братом тоже, наевшись пирожков, ждали затаив дыхание.

До конца жизни отец помнил и рассказывал, как восхищались его женой, – такой красоты и чистоты никто из его никогда не видывал и такой вкуснятины не пробовал!

О своих родителях я скажу ещё много слов в своих письмах. Не всегда хвалебных, иногда и горьких. Это жизнь…

Письмо 10. Про сумочку

Если смотреть поверхностно, свысока, не углубляясь в суть, то можно решить, что эта банальная история не заслуживает абсолютно никакого внимания. Подумаешь, ребёнок страдает. Да и кто бы из взрослых считался с детскими переживаниями? Не до того было, когда приходилось выживать, сводить концы с концами. Никто бы из них и не догадался задуматься, сколько уже шрамов на сердце маленького человечка. А ведь впереди у него целая жизнь. Надолго ли его хватит?

Когда мне исполнилось лет пять, мама подарила мне удивительную голубую лаковую сумочку. Германскую. С ней я не расставалась даже ложась спать. В пластиковом окошке находилась беленькая фигурка собачки. У собачки моргали глазки, а лапки и хвостик были на резинках. Она была как живая. Я могла часами её рассматривать и мечтать о таком замечательном друге.

В сумочке хранились самые дорогие вещички: например, стёклышки для «секретиков». Каждой девочке того времени знакома была эта забава – собирать цветные стёкла от бутылок и смотреть на мир через эти чудесные призмы. А мне очень нравилось рассматривать сквозь них облака. Пушистые лёгкие облака меняли цвет и форму, и я придумывала разные волшебные истории, которые разворачивались там, высоко на небе. Очень хотелось взлететь и путешествовать в этих сказочных историях, нестись вместе с облаками в удивительные страны, о которых так увлечённо рассказывал папа. Он читал вслух на ночь сказки разных народов, и мы мечтали побывать там, где жили герои этих необыкновенных приключений.

А сколько фантазии и творчества было в этих «секретиках»! Существовал особый ритуал сооружения тайника. И только избранные могли его увидеть. Всё самое ценное – пёрышки, пуговицы, фольга и тому подобное добро – хранилось в сумочке, чтобы превратиться в удивительный тайный мир, спрятанный от посторонних глаз в землю.

Фантики от конфет занимали в сумочке особое место. Они настолько были востребованы, что почти истёрлись. Я доставала цветные бумажки, раскладывала их на столе, проглаживала ладошкой и любовалась рисунками. Каждая картинка имела свою удивительную историю. Они были волшебными и со счастливым концом. Таких красивых фантиков нельзя было достать нигде, кроме как в Москве. Только там угощали вкуснейшими шоколадными конфетами «Мишка на севере», «Ну-ка отними», «Красный мак», «Красная шапочка», «Белочка»… Развернёшь на конфете цветной фантик, а под ним ещё одна обёртка – из фольги, так называемая «золотинка», хотя чаще она была серебристой. Уж они-то были настоящим сокровищем, эти сверкающие кусочки фольги! Из них можно было сделать платье для бумажной куклы, колечко себе на палец – да что угодно!

 В глубине сумочки хранилась тряпичная куколка с нарисованными огромными глазищами, которую сшила мама. Кукла жила среди этих сокровищ и была счастлива. Её руки-жгутики торчали в разные стороны, а нарисованные глаза с растопыренными ресницами удивлённо смотрели в этот мир.

Я никогда не расставалась с этой волшебной сумочкой. Даже ложась спать, укладывала её рядом с подушкой, предварительно проверив все свои сокровища и налюбовавшись собачкой в пластиковом окошке. Наша семья часто переезжала – то на новое место жительства, то в гости к родне. И в поезде, и в телеге, когда ехали на лошадях в деревню, я всегда прижимала сумочку к себе, как величайшую драгоценность.