Третья сестричка сгорела.
– Дуже красивою дивчинкою була, рукодильница, умелица! У бабушки появляется улыбка, глаза оживают! Она смеётся, вспоминая сестру. И продолжает свои горькие воспоминания.
Эта сестра любила плести из берёзовой коры разные поделки: браслеты, серёжки, бусы. И вот, уже прибыв на место, вечером пекли картошку в костре. Девочка доставала картофелину палочкой, берестяной браслет на руке её и вспыхнул. Девчонка испугалась, подскочила, с визгом побежала опрометью в лес, а пока стремительно неслась, пламя охватило её всю. Так и не спасли сестру. Гнались за ней – и догнали, когда она на землю упала. Но было уже поздно.
И помнит бабушка это пламя, уносящееся в глубину леса, помнит крики, погоню и онемевшие от страха ноги. Потому что даже привстать не смогла, чтобы бежать за сестрой…
Остался брат. С братом Сидором так и прожили всю жизнь бок о бок.
У бабушки Елизаветы и деда Марка было четырнадцать детей. Пятерых не стало маленькими, а из девяти выживших почти все дожили до глубокой старости.
Я слушаю, прижавшись к бабушке, и вижу картину как наяву: и поезд, и бурную реку, и лес, в котором сгинула её младшая сестра. Мы сидим в тишине ещё некоторое время, а часики на стене тикают и тикают, размеренно унося каждое слово и вздох в даль – в ту далёкую и непонятную даль, в которой осталось столько неизвестного и непонятного мне.
Письмо 23. Про прадеда
Я очень жалею, что так мало расспрашивала своих предков о прошлом. Об их молодости и детстве. Как же любила эти редкие и короткие моменты, когда бабушка находила несколько минут и предавалась воспоминаниям.
– Отца моего, а твоего, Галю, прадеда, – (бабушка Елизавета звук «г» произносила особенно, как бы выдыхая его, он был похож на смешанное сочетание звуков «г» и «х», и обращение ко мне звучало как «Гхалю»), – звали Тарас Васильевич Слатвинский…
И я слушала рассказ о своём прадеде. Он был могучего телосложения, косая сажень в плечах, громадного роста и непокорного нрава. Никогда никому не прислуживал и ни перед кем не пресмыкался. Был гордым и независимым. Работал у пана. Пан был крутого характера, никого не щадил, наказывал работников за любые проступки. А Тарас быстрее всех выполнял свою норму, получал свои заработанные двадцать копеек и уходил. Никогда не спорил, ни о чём не просил. Однако пан побаивался его и всё грозил проучить за независимость и упрямство.
Однажды в имение к пану приехал цирк-шапито. В труппе цирка был известный в те годы силач – негр Бамбула. Бамбула был важным и гордым. Он считал себя непобедимым, поднимал тяжести, крутил брёвна на одной руке, подкидывал гири, играл мышцами… Зрители, в том числе и работники пана, и сам пан, смотрели, открыв рот. Ахи и вздохи царили в зале. Вдруг Бамбула остановился, осмотрел зал и пригласил на арену любого, желающего побороться с ним. Зрители затихли и втянули головы в плечи. Тут пан и решил,что настал удобный момент.
– Ну, Тарас, что сидишь, как воды в рот набрал? – крикнул он. – Это ты со мной смелый, а здесь – трусишь, боишься? Ты ж у нас самый сильный, покажи себя, не опозорь своего пана!
Зрители начали подначивать Тараса, а Бамбула ходил по помосту и посмеивался, играя мышцами.
– Давай, давай, Тарас! – кричали зрители. – Положи на лопатки этого чёрного! Дай ему, дай ему под дых, пусть знает наших! Та-рас! Та-рас! Та-рас!
Не хотелось Тарасу связываться со знаменитым артистом-силачом. Но и смеяться над собой не позволил бы. Ну а пан очень хотел всем доказать, что он и сам не лыком шит, если такого работника имеет!
Бабушка вздохнула, поправила платочек на голове, прикрыла глаза, задумалась. Горела свеча, тени плясали на стене, а я уже там, в неведомом мне далеке, видела своего прадеда Тараса, огромного мужика с окладистой бородой, в длинной полотняной рубахе, подвязанной пояском. И силача негра, обмазанного с ног до головы жиром, в коротких трусах и практически безволосого. А бабушкина украинская речь, вперемешку с польскими и русскими словами, журчала, как тёплый летний ручеёк, унося меня в те далёкие годы.
Суть борьбы заключалась в том, что оба борца надевают на себя специальные пояса из толстой кожи, сходятся, берут крест-накрест друг друга за пояса и по очереди пытаются один другого бросить на помост. Бамбула сколько ни пытался сдвинуть Тараса с места – ничего не получилось, выдохся весь. Все попытки были холостыми, ни к чему не привели! Бамбула взбесился, пытался столкнуть Тараса, не соблюдая правил, но зрители начали шуметь! Подошла очередь Тараса. Он спокойно подошёл к силачу Бамбуле, взял его за пояс – и так тряхнул, что пояс лопнул и остался в руках Тараса, а силач Бамбула вообще улетел с помоста! Зрители пришли в восторг. Но и пан был рад, прямо раздулся от гордости. В награду Тарас получил от него… две папуши табака – две связки табачных листьев.
– Бабушка, а ты была там? Видела того Бамбулу?
– Ни, Галю, нэ бачила. Це батько мэни розповидав. Вин любыв ци истории. И мы ж любылы. Дуже любылы його слухаты.
Как я смеялась и радовалась победе Тараса! А бабушка с ласковой улыбкой глядела на свою любознательную внучку и гладила её по голове шершавой натруженной рукой.
– А расскажи, расскажи ещё что-нибудь, бабушка! Каким ещё был мой прадед?
И я слушала дальше. Уже здесь, на Дальнем Востоке, о Тарасе Васильевиче шла слава по всей округе как о знахаре. В Алексеевку шли люди со своими болезнями, и никому дед Тарас не отказывал Он умело правил грыжи, поправлял позвонки, снимал боли. К нему на лечение привозили даже лётчиков из Украинки, которые имели серьёзные травмы. Он и их ставил на ноги. А в знак благодарности ему оставляли мыло, продукты…
Вспоминая эти посиделки с бабушкой Елизаветой Тарасовной, я хочу верить, что главные черты характера Тараса Васильевича,такие как смелость, честность, упрямство, уважение и любовь к людям, в какой-то мере передались по наследству и мне, и моим детям, и внукам.
Письмо 24. Про Алексеевку
Деревня Алексеевка. Тогда, в детстве, мне казалось, что находится она на краю земли. Первоначально называлась Дуриловка. Основали её в 1909 году на юге нынешнего Мазановского района Амурской области переселенцы из западных губерний, но вскоре переименовали в честь наследника престола царевича Алексея.
Странное совпадение: московская бабушка Александра росла и дружила с цесаревичем Алексеем в детстве, а амурская бабушка Елизавета жила в деревне, названной в честь цесаревича Алексея! Это что? Кто там, свыше, так играет и распоряжается судьбами людей, связывает их, далёких и чужих во всём, такими странными фактами? Удивительно и необъяснимо.
Смутно вспоминаю тесную хатку-мазанку: окна маленькие, тусклые, из бычьего мочевого пузыря. Да-да! Отец мой всё удивлялся: как это? Как так? И вот именно его удивительные восклицания врезались в мою память. Помню, как я рассматривала эти мутные желтоватые оконца, через которые скупо пробивался дневной свет. Помню погремушки с горохом для младенцев, тоже из бычьего пузыря. Мячи, набитые соломой. О Господи, как давно я там была!
Вижу, как сейчас: бабушка месит ногами в корыте коровий навоз с соломой и глиной, затем мажет этим составом стены хаты, обитые по диагонали дранкой. Я кручусь возле корыта, пытаюсь вмешаться, помочь, но меня отгоняют. Я хватаю руками эту смесь и тоже растираю её по стене. Затем стены белят, и получается такая сказочная беленькая хатка. Залюбуешься!
Какой это был год? Не помню. Первая половина пятидесятых? Хорошо помню холодный земляной пол, чёрный, утоптанный до блеска. Посреди комнаты – стол, вдоль стен —лавки. Широкие. На них спали. Матрасы, набитые соломой или сеном, были колючими и пахучими. Под головой – мешок с гречкой или пшеницей. Однажды ночью проснулась от суеты: принесли новорождённого телёнка и положили его в угол комнаты. Утром он пытается встать на ножки. Я глажу его шёрстку, он прикасается ко мне влажным носом, и я визжу от восторга. Он писает. В разные стороны летят брызги. Они попадают мне на лицо, я верещу от восторга ещё громче. Меня никто не прогоняет, не ругает. Почему? Я не помню, почему и когда я была в том доме, без родителей, босиком на земляном полу. Именно босиком: я помню его атласную гладкость и нежность под ногами, его прохладу. А ведь в детстве именно холод нравится ногам. У меня было так! И по снегу босиком – ничего особенного. И валенки надевали на босу ногу. А если подошва у валенок протёрта до дыр, то снега – полные валенки. Ноги так и горят! Это – пока родители не знают, что пора подшивать обувку. А как заметят, что уже, по сути дела, босыми ногами по снегу бегаешь, могут и ремня хорошего поддать! Не церемонились. Чуть что – за ремень! Ох, боялась я его!
